– В худшем случае дворянин, признанный виновным по законам лиделиума, не только лишается своих титулов, состояния и земель, его фамилию клеймят позором и вырезают из лиделиума. Нет ничего страшнее, когда не только ты, но и весь твой род уходит в забвение. Осужденного публично казнят вместе с членами его семьи. Всеми, кто носит его фамилию. Убивают даже детей и младенцев, если потребуется, чтобы они не могли продолжить род. Для этого приговора не существует исключений.

Не веря своим ушам, я с ужасом обвела взглядом Алика, Андрея и Марка. Я ждала, что в один момент кто-то из них расслаблено махнет рукой или прыснет от смеха. Я надеялась, что Питер, наконец, расхохочется своим жестким, холодным смехом и скажет, что решил выкинуть глупую шутку, а я наивно повелась. Однако ни у кого из четверых на лице не промелькнуло и намека на улыбку.

– Вы издеваетесь надо мной, – ошеломленно выдавила я. – Думаете, я в это поверю?

– Законы лиделиума, оставленные со времен Десяти, очень жестоки, – тихо заметил Марк. – Они писались, когда мир был совсем другим.

Поклонение десяти основателям лиделиума, положившим начало колонизации галактики, иногда доходило до религиозного фанатизма даже у простых людей. Однако преданность дворянства диким, первобытным устоям никак не укладывалась у меня в голове.

– Это не законы, – сказала я, задыхаясь от возмущения, – это чудовищное варварство!

– Во всем есть смысл, – поразительно спокойно заметил Алик. – Люди, у которых в руках власть над миллиардами жизней, не должны чувствовать безнаказанность.

– Ты спрашивала, почему Джорджиана Диспенсер никогда не упоминала о сыне, – сказал Андрей после недолгого молчания. – Считай это инстинктом или еще одним пережитком прошлого. Дома лиделиума издревле скрывали своих детей не от народа, а от других домов. Тысячи лет назад, когда галактика разрасталась и человечество задыхалось в крови междоусобных войн, эти законы были необходимы, однако из-за них сотни династий, справедливо или нет, прекратили свое существование. Те, что остались, просто научились выживать, не показывая своих наследников до совершеннолетия.

– Вы-жи-ва-ни-е! – выразительно отчеканил Питер, запрокинув голову так, что в его темных блестящих волосах заиграли отблески искусственного света.

Четкие контуры сжатых челюстей его лица выдавали напряжение или скорее ту самую, с трудом сдержанную ожесточенность, которая буквально сочилась из его холодных синих глаз.

– В этом нам не занимать…

Андрей бросил на него мрачный взгляд, но ничего не сказал. Марк казался подавленным, а Алик, облокотившись о спинку моего кресла, лишь покачал головой.

– Если вы говорите правду и если Джорджиана действительно докажет свою непричастность к уничтожению базы в Конгрессе, обвинив во всем Нейка Брея и его близкий круг, то у нас только один выход, – заключила я, обведя взглядом всех четверых, – узнать, что на самом деле случилось на Мельнисе, раньше Диспенсеров.

Когда на губах Алика появилась легкая, еле заметная улыбка, я вопросительно подняла брови:

– Я сказала какую-то глупость?

– Нет, – ответил он, и его низкий голос приобрел теплый бархатный оттенок. Алик обернулся, его лицо просияло, и в глазах заплясали добрые огоньки. – Но ты сказала «нас». Добро пожаловать!

* * *

Когда к Алику подошла одна из операционок, протянув ему тонкий планшет, я лишь устало подняла глаза. От информации, что свалилась на меня за последние пару часов, раскалывалась голова.

– Списки, что ты просила, – сообщил он. – Тут все, кто остались в живых на Мельнисе. Часть из них сейчас у нас, часть эвакуированы на другие базы.

Выпрямившись, я взяла планшет и принялась с жадностью пролистывать заметки о выживших, в надежде натолкнуться на знакомые имена.

Обеспокоенно взглянув на Алика, Андрей, казалось, на несколько секунд засомневался, после чего сдался и устало покачал головой.

– Если мы и впутываем ее в это, – тихо, но твердо сказал он, – то хотя бы не здесь.

Оставаться в геологическом зале и правда больше не имело смысла. Во-первых, своей болтовней мы явно мешали работе, чем изрядно раздражали Дору, которая то и дело метала глазами молнии в нашу сторону. Во-вторых, заявление императрицы явно встревожило всех вокруг – в помещении вдруг стало слишком шумно и беспокойно. В-третьих, наши пусть тихие, но оживленные дискуссии то и дело притягивали чужие взгляды со всех сторон.

Алик Хейзер проводил меня в небольшую переговорную комнату, все пространство которой занимал длинный широкий стол с несколькими сенсорными панелями. Питер и Марк проследовали за нами по пятам. Развернув к себе ближайшее сиденье, Адлерберг вальяжно развалился на нем, вытянув в узкий проход свои длинные ноги. Марк, ворча, перешагнул через них и уселся рядом, а я предпочла найти место на другой стороне стола.

Андрей остался ждать за дверью, бросив на Алика многозначительный взгляд. «Нужно поговорить», – прочитала я в нем. Впрочем, слова и не требовались. Слегка кивнув мне, Алик с вниманием обратился к другу и прикрыл дверь.

– Узнаешь кого-то из них? – поинтересовался Питер, перегнувшись через весь стол с сиденья напротив.

Его явно распирало от любопытства, и я невольно поморщилась от пристального, внимательного взгляда, с которым он следил за мной последние минут десять. Разве возможно так долго смотреть в одну точку? Адлерберга это, похоже, ничуть не смущало: закинув ногу на ногу, он откинулся на спинку сиденья и, пока я изучала профили выживших, продолжал рассматривать меня, нетерпеливо постукивая пальцами левой руки по столу. Мне ничего не оставалось, как просто не обращать на него внимания.

Склонившись над планшетом, я пролистывала один профиль за другим, и ни одно из лиц не казалось мне хоть отдаленно знакомым. Что ж, Алик с самого начала предупреждал, что шанс на удачу ничтожно мал.

– Думаю, если бы она кого-то узнала, то уже сказала бы об этом, – заметил Марк.

Я с благодарностью посмотрела на него. Юноша обернулся в мою сторону, и стоящая дыбом копна густых мелких кудрей вокруг его головы качнулась. Он напоминал мне какое-то диковинное растение – его мягкие черты разгладились, и неловкая улыбка преобразила лицо. Даже слишком широкий нос, усеянный десятком веснушек, который бросился мне в глаза в первый момент, теперь словно придавал его виду какое-то особенное очарование. Рядом с Питером, чье безупречное лицо состояло сплошь из острых углов, Марк казался слишком неидеальным, даже слишком нескладным, но от этого почему-то не менее привлекательным.

– Пока ничего, – подтвердила я, смахивая очередной портрет в сторону и переходя к следующим профилям.

Краем глаза я все еще видела силуэты Андрея и Алика за дверью. Казалось, они увлеченно о чем-то спорили. На мгновение мне стало мучительно любопытно, о чем они говорят, и я повернулась в сторону двери. Андрей стоял спиной ко мне, устало облокотившись на дверной косяк, его лица я не видела. Алик же был бледен и ошеломлен. Услышанное явно произвело на него сильное впечатление. Заметив, что я смотрю на них, он побледнел еще больше. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять – он знает. Андрей рассказал ему о вчерашней ночи.

Чувствуя, как сердце ускорило ритм, я отвернулась и вновь уставилась в планшет.

– Какие-то проблемы? – изогнул бровь Питер.

– Да, – ответила я, прямо посмотрев на него. – Не дергай ты меня каждые две минуты, я бы уже успела отсмотреть больше половины.

– Может, и так, – ответил он и улыбнулся, вероятно, самой ядовитой улыбкой из своего арсенала. – Но тогда какое мне от этого удовольствие…

Михаил Перх. Я замерла, уставившись в двухсотое изображение на экране. Перх был одним из пилотов космического флота Мельниса. За все два года, проведенные на той базе, я ни разу и не участвовала в экспедициях, поэтому едва знала его. Однако пару раз нам все же пришлось пересечься. Хоть и мельком, но мы были знакомы, а значит, оставался шанс, что он все же вспомнит меня. В конце концов, мы оба были причастны к работе геологического отдела. Возможно, у нас было много общих знакомых. Возможно, он помнил меня лучше, чем я думала. Возможно, он даже знал что-то, что случилось с шестнадцатого по девятнадцатое элиоса и из-за чего я могла потерять память. Возможно, возможно, возможно… вихрь надежды охватил меня мгновенно. Вот он – шанс узнать правду! Призрачная, никчемная вероятность, обратившаяся в удачу.

– Я знаю его, – я торжествующе подняла глаза и развернула планшет в сторону Марка и Питера, – Михаил Перх был одним из пилотов нашей исследовательской группы. Вероятно, он меня не вспомнит, но попробовать стоит, я должна с ним поговорить.

Питер моментально подскочил на месте и перехватил устройство. Его глаза заблестели от возбуждения.

– Ты уверена? – спросил он.

– Абсолютно.

– Михаил Перх, – прочитал Марк, перегнувшись через его плечо. – Пятьдесят восемь лет. Пятьдесят четвертая каста. Стаж пилотирования – тридцать два года. – Он склонился сильнее и быстро заводил пальцем по экрану. – Была семья, жена и два сына, из них всех остался в живых только он. В день воздушной атаки попал под бомбардировки, но его, видимо, вовремя вытащили. Остался без глаза, треть кожного покрова уничтожена сильными ожогами. Находится у нас в сороковом медицинском отсеке. Психическое состояние отмечено как крайне нестабильное.

Марк неуверенно взглянул на меня, проведя тыльной стороной ладони по взмокшему лбу.

– Ты правда хочешь поговорить с ним? Мы не можем знать наверняка, как он отреагирует…

– Плевать, как он отреагирует, – прервал его Питер. – Если это поможет нам понять, что случилось на Мельнисе, то я готов снять с него остальные семьдесят процентов кожного покрова, пока он не расскажет все, что знает.

Меня передернуло, в то время как по лицу Марка прошла тень. Питер закатил глаза.

– Я выражался фигурально, ясно? Другими словами, я согласен с Марией – нам стоит попробовать.

Не выпуская планшета из рук, он быстрыми шагами направился к выходу и резко распахнул дверь.

– Прошу прощения, что прерываем ваши интимные беседы, – громко огласил он, с мнимым сожалением оглядывая Алика, который едва успел отскочить в сторону, – но, кажется, мы нашли следующего бедолагу для наших пыток и намерены прямо сейчас нарушить его покой.

Андрей поднял на него тяжелый взгляд. Он выглядел уставшим… и подавленным. Настолько, что, когда наши глаза встретились, у меня защемило сердце.

– Ты узнала кого-то? – спросил он.

Я кивнула:

– Не уверена, что он узнает меня, мы едва знакомы, но…

– Это лучше, чем ничего, – закончил за меня Алик.

В его глазах отражалось все, что было мне так необходимо: сочувствие, поддержка, доброта вперемешку со смущением. И при этом ни капли осуждения, сомнения или враждебности. Неожиданно я почувствовала невероятное облегчение от того, что, даже узнав правду о вчерашнем вечере, Алик не изменил свое мнение обо мне. Я с удивлением обнаружила, как, оказывается, мне было важно, что он подумает, и как сильно я нуждалась в нем сейчас – в единственном человеке в Диких лесах, в компании которого я ощущала себя в безопасности.

Сороковой отсек находился недалеко от зала с десятками боксов, где я очнулась вчера. То ли оттого, что места в Диких лесах было достаточно, то ли оттого, что Михаил Перх был особенным пациентом – ему выделили отдельную палату.

В течение нескольких минут, пока мы шли, Алик болтал без умолку о выживших на Мельнисе, о блестящих условиях их содержания в Диких лесах, о том, сколько фантастически сложных операций уже успели провести местные хирурги и сколько их еще предстояло впереди. Я понимала, что он делает это, надеясь разрядить обстановку, за что была ему бесконечно благодарна. Андрей, сославшись на срочные дела, ушел. Марк задержался где-то по дороге и лишь Питер Адлерберг следовал за нами по пятам, и не думая обделить своей приятной компанией. Он шел чуть в отдалении, по правую руку от Алика, то и дело морщась и закатывая глаза при каждом упоминании очередных подвигов здешних врачей и невероятной выносливости пациентов, и явно с трудом сдерживался от язвительных комментариев.

Питер был почти на две головы выше Алика, в грубых лучах искусственного освещения его резкий профиль особенно выделялся на фоне белоснежных стен. Он, без сомнений, осознавал свою привлекательность. Это было видно в том, как он двигался – всегда порывисто, но при этом элегантно и уверенно; как говорил – легко, громко, слаженно, с долей иронии, и обязательно при этом смотря оппоненту прямо в глаза; как смеялся – холодно, надменно и звонко, слегка запрокидывая голову. Искоса бросая на Питера редкие взгляды, я невольно залюбовалась его жестокой красотой. Он, конечно, тут же это заметил и, поймав мой взгляд, одарил такой ледяной самодовольной полуулыбкой, от которой у меня моментально похолодело внутри.

– Мария. – Резко остановившись у одной из многочисленных дверей, Алик повернулся и взволнованно посмотрел на меня. Я с удивлением подняла глаза, осознав, что пропустила мимо ушей все, что он рассказывал мне последние пару минут. – Есть кое-что, о чем я должен тебя предупредить. Это касается… касается состояния всех, кого нам удалось спасти.

– Ты о чем?

– Андрей уже упоминал, что события тех дней серьезно травмировали большинство из выживших. Мы предполагаем, что во время допросов кристанские миротворцы пытали их. И делали это крайне жестоко. Это сильно сказалось на их психологическом состоянии…

– Алик, я читала отчет по Михаилу Перху и видела пометку о нестабильности. Он потерял семью. В свое время я пережила подобное. Думаю, я смогу найти нужные слова, если ты об этом…

Я потянулась к двери, но, сделав шаг в сторону двери, Алик преградил мне путь.

– Я не об этом, – тихо сказал он, подняв на меня мрачный взгляд.

– Он хотел сказать, что все, кто выжил, сошли с ума, – просто изложил Питер и, усмехнувшись, обратился к Алику. – А я все думал, когда ты наконец упомянешь об этой незначительной детальке в своих хвалебных одах нашей медицине.

Я изумленно посмотрела на Адлерберга:

– Что значит – сошли с ума?

– Это означает, что они безумны, Мария. Сошли с ума, чокнулись, поехали крышей – выбирай формулировку, что тебе по вкусу. В любом случае все это будет означать именно то, что мы и хотим тебе сказать, – ответил парень, посмотрев на меня так, будто я и сама была умалишенной.

– Мы подозреваем, что дело в химическом оружии, – озадаченно продолжил Алик. – Вероятно, миротворцы использовали ядовитый газ, поражающий клетки мозга, влияющий на сознание и память… Мы надеемся, что это ненадолго. Время и правдивые воспоминания помогут им восстановить картину реальности.

– Сколько? – Мой собственный голос показался мне чужим. – Сколько тех, кто остался в сознании, из всех, кто выжил?

Алик прерывисто вздохнул, нервно проведя рукой по волосам.

– Только ты, – наконец выдавил он, и это явно стоило ему больших усилий. – Ты единственная, чей разум не пострадал. Именно поэтому мы так нуждаемся в тебе. Вероятно, ты – наша единственная и последняя надежда докопаться до правды.

Я ощущала себя так, будто земля ушла из-под ног. Меня разом охватило головокружительное тошнотворное чувство.

– Андрей говорил, что вы допрашивали тех, кто остался в живых… что вы от них узнали о событиях на Мельнисе до взрыва, что их показания во многом сходятся, а значит, это правда! А сейчас вы заявляете о каком-то коллективном помешательстве?!

– Мы допросили каждого, кто был хоть в какой-то степени вменяем, чтобы понять наши вопросы. Мы продолжаем это делать и сейчас, – спешно ответил Алик. – Многое из того, что мы узнали из их рассказов и в чем их показания совпадают, похоже на правду. Мы склонны в это верить. Например, в то, что кристанские миротворцы были на Мельнисе несколько дней, что они допрашивали жителей базы, что они кого-то искали… Это подтверждают и наши данные.

– Если показания кажутся вам логичными, в чем проявляется их безумие?

Бросив на меня пронзительный взгляд, Питер прислонился спиной к стене у двери и скрестил руки на груди.

– Сначала мы не понимали, – на удивление серьезно ответил он. – Те, кто выжил, вели себя вполне нормально. Были несколько человек, что отрицали смерть близких, проявляли излишнюю агрессию, но мы списывали это на психологическую травму. А потом… потом даже те, кто поначалу был в здравом уме, начали вести себя все более и более странно. Они разговаривали с покойными родственниками и знакомыми и не верили нам, когда мы говорили, что рядом никого нет. Периодически они словно и вовсе забывали о том, что с ними произошло, где они находятся, и от страха впадали в истерику. В самых тяжелых случаях некоторые из пострадавших и вовсе забывали, кто они на самом деле, назывались чужими именами, рассказывали истории, которых с ними никогда не происходило, и делали это настолько правдоподобно и убедительно, что мы перестали понимать, где правда, а где извращение сознания. И тогда нам пришлось…

– Использовать хертон, – упавшим голосом закончила я. – Вы начали детально проверять показания каждого из них и поняли, что больны все.

Питер кивнул:

– В той или иной мере…

Пытаясь осмыслить ужас услышанного, я обессиленно потерла глаза у висков.

– А я? Вы уверены, что я в здравом уме?

– Твои воспоминания настоящие, – подтвердил Алик. – Хоть и неполные.

Хоть и неполные… От распирающего гнева на себя и свою беспомощность я с силой ударила кулаком по стене.

– Когда ты упомянул вчера, что часть пострадавших на Мельнисе полностью лишились рассудка, я и подумать не могла, о каких масштабах ты говоришь, о Десять! – Я в отчаянии посмотрела на юношу. – Сколько еще секретов мне нужно узнать перед тем, как вы начнете говорить правду с первого раза?!

– Вчера ты и так пережила слишком много, – с волнением отозвался Алик. – Ты была не готова.

Питер горько усмехнулся, но ничего не сказал.

– Молчание никого не спасает, Алик, – отрезала я. – Ты думаешь, что таким образом оберегаешь людей, но со временем все становится только хуже. Правда, какой бы ужасной она ни была, – реальность, с которой рано или поздно придется столкнуться. И к этому тоже нужно быть готовым. Нет ничего хуже неизвестности.

Ответ юноши мне так и не удалось расслышать. Опередив его на долю секунды, я нырнула в палату сорокового отсека и еще до того, как он или Питер успели среагировать и войти следом, услышала, как механическая дверь захлопнулась у меня за спиной.