Нежданный гость

По свидетельству Зайда бин Халида аль Джу'анни (да будет доволен им Аллах!), который передал слова Посланника Аллаха: «Не сообщить ли мне вам, кто является лучшим из свидетелей? Это тот, кто предлагает свои (свидетельские показания) до того, как его попросят об этом».

Приведено у Муслима

Обернувшись, Абдулла увидел невзрачненького бородатенького человечка в очках, одетого в теплую, но заметно поношенную дубленку. На голове его была черная мутоновая ушанка с опущенными ушами.

– Простите, уважаемый Абдулла Петрович, что беспокою вас столь бесцеремонным образом, – виноватым голосом произнес незнакомец. – Я шел за вами от самого здания суда, но все никак не решался подойти.

– Да-да, я вас слушаю, – Абдулла, который пребывал в тот в момент в столь знакомом каждому из нас состоянии усталости и растерянности, ничуть не удивился, а тем более не испугался появлению незнакомца в дубленке.

– Извините, я не представился, – незнакомец смущенно теребил в руках снятую варежку. – Меня зовут Илья Александрович Баум. Я – ведущий научный сотрудник Института востоковедения.

– Профессор Баум?! – пораженный Абдулла схватил Илью Александровича за обе руки и потряс имив воздухе. – Вот уж не ожидал! Я читал ваши книги. Признаюсь, давно мечтал с вами познакомиться.

Профессор Баум был широко известен среди специалистов своими добросовестными исследованиями по коранистике. Восхищение и удивление коллег вызывало даже не то, что у Баума едва ли не раз в год выходила очередная объемная монография с внушительным списком использованной литературы, а то, что он умудрялся вводить в научный оборот источники, до этого практически неизвестные специалистам.

Друзья шутили, что на даче у Баума хранится, по меньшей мере, сказочная библиотека халифа Гаруна аль-Рашида, книги из которой его предприимчивые предки сохранили до наших дней. В ответ Илья Александрович лишь отшучивался, а однажды, пригласив коллег на дачу, показал им весь дом, включая погреб, чтобы все убедились, что у него ничего нет. Но это только прибавило ему заслуженной таинственной славы.

Неудивительно, что Абдулла, много раз слышавший легенды о профессоре, был безумно рад его внезапному появлению. Вот и не верь после этого в новогодние чудеса!

– Спасибо, Абдулла Петрович, – устало улыбнулся профессор. – Я тоже много слышал о вас. Очень много хорошего… Собственно говоря, поэтому я и решил к вам обратиться. Вы извините, что я сразу перехожу к делу… В другой раз я бы, конечно, не посмел так поступить, но теперь… Теперь я ни о чем больше не могу говорить и думать, как только о своей беде. Абдулла Петрович, поверьте, мне очень совестно, что я отвлекаю вас прямо перед праздником, но, – профессор запнулся и отвел в сторону взгляд. – Помогите мне, пожалуйста! Только вы можете мне помочь.

– Дорогой Илья Александрович, не волнуйтесь, пожалуйста, – тревога профессора начала постепенно передаваться Абдулле. – Я вас слушаю, и вы меня совсем не задерживаете. Мы находимся перед моим домом, и уж к последнему удару курантов я по всякому, иншаалла, успею. Кстати, может быть, лучше пройдем ко мне, а то на улице холодно? Вы ведь замерзли совсем.

– Абдулле так понравилась автоматически пришедшая в голову мысль заманить профессора к себе и уговорить встретить у него Новый год, что он забыл о своем недоверчивом отношении к этому архаичному, по его мнению, празднику.

С толерантной настойчивостью Абдулла три раза повторил свое приглашение, прежде чем Баум согласился. Однако, если бы Абдулла в тот момент не находился под впечатлением от встречи с профессором, он без труда заметил бы, что Илья Александрович только и ждал того самого третьего раза, после которого он охотно последовал за Абдуллой в его гостеприимное жилище.

Когда они подошли к лифту, Абдулла вдруг замер и шмякнул себя ладонью по голове.

– Что-то случилось? – с тревогой спросил профессор.

– Да нет, ничего особенного, – махнул рукой Абдулла, – просто я забыл купить елку.

– Это не дело, – нахмурил брови Ба-ум и изобразил нечто, что в определенном состоянии духа кем-нибудь могло быть принято за улыбку, – пойдемте, я помогу вам выбрать хорошее деревце.

Профессор не только помог выбрать, но и сам заплатил за елку, сославшись на то, что с пустыми руками в гости под Новый год не ходят: так пусть в этих руках будет хотя бы елка.

Прежде чем войти в квартиру, Абдулла позвонил домой по мобильнику и предупредил своих, что придет не один. Не разделяя взглядов некоторых консерваторов, утверждавших, что женщина должна находиться на своей половине и не показываться на глаза чужим мужчинам, Абдулла всякий раз приводил в пример Хадиджу, первую жену Пророка (да благословит его Аллах и приветствует!), которая активно участвовала в общественной жизни и была незаменимой помощницей Мухаммада Мустафы^[9]. Ограничивая мир женщины, говорил Абдулла, мужчина ограничивает свой собственный мир.

Дома у Абдуллы не на шутку готовились к празднику. Огромный стол, стоявший посреди гостиной, был накрыт ручной работы белой скатертью, украшенной касыдами известных средневековых поэтов.

На столе симметрично размещались блюда с фруктами и салатами. По краям стола особняком стояли две большие плошки с устрицами, а посередине – над царством мисок и тарелок – безраздельно властвовали два когда-то родных брата-кувшина, наполненные розовой жидкостью, с виду напоминавшей морс. Из кухни, находившейся неподалеку, ласково и по-домашнему пахло уткой с яблоками.

Но радость общения с женами была недолгой. Представив им профессора и употребив все доступные ему лестные эпитеты, касавшиеся ума, таланта и интеллигентности Баума, Абдулла попросил не беспокоить их некоторое время, добавив при этом совершенно лишнюю в подобной ситуации фразу: «если вы не возражаете».

До тех пор пока они с Абдуллой не вошли в кабинет, Баум то и дело пытался улыбаться, но вместо улыбки у него всякий раз выходила такая гримаса, о которой в приличном обществе лучше умолчать.

«Хорошо держится, бедняга», – подумал Абдулла. Радость от того, что он может быть чем-то полезен профессору, мешала Абдулле настроиться на серьезную и, скорее всего, долгую беседу.

– Я не буду отнимать ваше драгоценное время и постараюсь как можно скорее изложить свою проблему, – сказал Баум после того, как Абдулла закрыл дверь в уставленный огромным количеством книг кабинет с большим персидским ковром XIX столетия на столе и туркестанским ковром XX столетия на полу. – При этом у меня к вам, уважаемый Абдулла Петрович, будет всего одна просьба. Не перебивайте меня, пожалуйста, до тех пор, пока я не закончу. Словом, все вопросы потом. Да и еще, – профессор умолк, словно размышляя, стоит ли ему продолжать, – хочется надеяться, что все, что я вам здесь расскажу, останется между нами.

«Великий старик», – подумал Абдулла, а вслух произнес:

– Конечно, профессор, я вас слушаю.

Абдулле уже самому не терпелось узнать, что же случилось с Баумом.

Тихо постучав, вошла Мадина с кофе, и на лице профессора опять появилась неестественная улыбка, исчезнувшая лишь после того, как за младшей женой Абдуллы захлопнулась дверь.

– Как вам известно, – начал Илья Александрович, жадно отпивая из миниатюрной чашечки отменный йеменский кофе, – я занимаюсь исследованиями в области коранистики. Меня интересует, прежде всего история создания тех или иных списков Корана, а также судьба переводов Священной Книги на разные языки. В силу специфики моей работы мне регулярно приходится бывать в архивах и библиотеках. Особенно часто мне пришлось в последнее время посещать Публичку. Я думаю, вы наверняка слышали о знаменитом собрании восточных рукописей в Публичной библиотеке. Несколько дней назад я наткнулся там на поистине бесценные рукописи, хранившиеся в запасниках и толком не систематизированные, то есть не внесенные в каталоги и известные мне списки. Я не буду вам перечислять все, что я там обнаружил, – это займет слишком много времени, да и мало чем поможет решению существующей проблемы.

Слушая профессора Баума, Абдулла не мог не отметить: «Говорит, словно пишет научную статью. Решение существующей проблемы… Забавный старик».

А забавный старик тем временем продолжал свой академический монолог, нисколько не сбавляя темпов речи:

– Обнаружив такую гору малоизученных текстов, привезенных одним русским военным еще в позапрошлом веке с Востока, я был несказанно счастлив. В последний раз к этим рукописям притрагивались лет сто пятьдесят назад, если не больше, – поймав увлеченный взгляд Абдуллы, профессор покраснел. – Простите, я отвлекаюсь.

В ответ Абдулла преданно закивал головой: «Что вы, Илья Александрович! Продолжайте, пожалуйста! Очень интересно!»

– Так вот, среди многочисленных рукописных книг, находившихся в десятилетиями не открывавшихся шкафах и не представляющих особой научной ценности, мое внимание привлекла рукопись, оказавшаяся списком Корана с сохранившимся титульным листом. Текст этот был написан почерком хиджази^[10] на пергамене. Рукопись имела вертикальный формат. По этим, а также ряду других признаков, касающихся, в частности, манеры написания некоторых букв, я решил, что передо мной список Корана восьмого-девятого века. Я сделал такой вывод, поскольку имел дело с другими рукописями, относящимися примерно к этому же временному периоду. По целому ряду внешних признаков обнаруженный мною список напоминал знаменитую рукопись, известную как Коран Усмана. Более точной датировки я не мог дать, поскольку даже высокоточная техника в такой ситуации может ошибаться в датировке на целых сто лет.

Не мне вам объяснять важность подобной находки. В настоящее время в мире самые ранние копии Священной Книги относятся к первой половине восьмого века. Одна копия датируется примерно 712–713 годами, а две другие – 720 или 725 годом. Но данные тексты содержат лишь незначительные фрагменты, а тут передо мной лежал полный список Корана, составленный, быть может, примерно в те же годы.

Как известно, в течение двадцати лет после смерти Мухаммада его сподвижниками было подготовлено, по меньшей мере, пять версий текста Священной Книги. Редакция комиссии Зайда бин Сабита как раз и опиралась на одну из этих версий. Остальные же варианты текста Священной Книги были по приказу халифа уничтожены. После утверждения Усмановой редакции между рукописями продолжали сохраняться некоторые различия. Это так называемые кира'ат (чтения). Данные различия объясняются тем, что изначально текст Корана писался без огласовок, названия сур присутствовали не во всех текстах. Первые мусульмане не добавляли к тексту Корана никаких пометок и обозначений, считая себя не вправе видоизменять слово Аллаха. Кроме того, в ранних рукописях Корана не существовало разделителей стихов (айатов). Поэтому эти и некоторые другие особенности позволяли сосуществовать нескольким вариантам чтения Священной Книги. В конечном итоге, было утверждено семь канонических вариантов чтения Корана. Все же остальные кира'ат подверглись опале. Какой вариант чтения был передо мной, мне как раз и предстояло определить.

Ничего не соображая от счастья в предвкушении предстоявших открытий, я аккуратно убрал рукопись в шкаф и пошел в буфет пить кофе. (Я всегда, когда нервничаю, пью кофе.) Мне нужно было собраться с мыслями. Немного успокоившись, я вернулся в зал. Теперь я обратился к самому содержанию текста. Каково же было мое удивление, когда я понял, что находившийся у меня в руках список значительно отличался от привычного для нас текста Священной Книги не только числом и порядком расположения откровений, но и отдельными словами и выражениями. Я не поверил своим глазам! Передо мной была рукопись, отличная от Усмановой редакции! В рукописи было 118 сур, а некоторые айаты иначе как сенсационными, – вы уж простите меня, Абдулла Петрович, за такую терминологию, – не назовешь. Например, в тексте рукописи содержались слова, недвусмысленно утверждающие права 'Али на власть в мусульманской умме после смерти Пророка^[11].

Абдулла недовольно зашевелился на своем продавленном стуле, но ничего не сказал.

– Но все это было детским лепетом по сравнению с айатом, который я обнаружил во второй суре, – взволнованно продолжал профессор, не замечая охватившей Абдуллу тревоги. – Айат этот в переводе с арабского звучал так: «…Многие из этих откровений, переданных мне Багирой». Это тот самый Багира, с которым, по преданию, еще до получения откровений Мухаммад встречался в Сирии!

Вы понимаете, что одной этой фразы достаточно, чтобы по-новому взглянуть не только на историю формирования текста Корана, но и на историю происхождения ислама в целом! – подпрыгнув в кресле, вскричал Баум.

Последние слова, произнесенные профессором, были слишком серьезны, чтобы Абдулла и дальше продолжал отвлеченно слушать историю рукописи. Вскочив со стула, Абдулла сделал несколько шагов по комнате. Баум замолчал, сам испугавшись категоричности своей последней реплики. Наконец, перестав перемещаться, Абдулла подошел к профессору.

– Уважаемый Илья Александрович! Извините, что я все-таки вас прерываю. Я с большим уважением отношусь к вам и вашей научной деятельности, но когда затрагиваются ТАКИЕ темы, я не могу молчать. Я прошу вас как можно скорее объяснить, чем я могу вам помочь, – сказав это, Абдулла почувствовал себя так скверно, как только может чувствовать себя человек, поднявший руку на святыню, которой многие годы поклонялся. Схватившись за голову, он упал в кресло, стоявшее в другом углу комнаты у двери, и закрыл лицо руками.

– Ради Бога, извините меня, Абдулла Петрович! – виновато засуетился профессор. – Я… поймите меня… я очень нервничаю, спешу… и из-за этого так все получается…

– Это вы меня простите, Илья Александрович, – чувство стыда в Абдулле с геометрической прогрессией стало побеждать чувство возмущения. – Продолжайте, пожалуйста, но если можно…

– Вы хотите от меня краткости? – перебил его Баум. – Что ж, куда короче. Та рукопись, о которой я вам только что говорил… В общем, она пропала…

С этого мгновения все, что до этого слышал Абдулла, показалось ему невинной болтовней заумного старичка. Он хотел что-то сказать профессору, но вместо этого у него получилось бестолковое сочетание звуков.

– Как пропала?! – смог, наконец, прокричать Абдулла, и через мгновение профессор почувствовал его прерывистое дыхание у себя над лысиной.

– Господи! Вы меня до смерти испугали, голубчик, – Баум испуганно вперился в Абдуллу и только когда понял, что ему ничего не угрожает, медленно достал платок и вытер покрывшийся влагой лоб, а заодно и очки.

– Это вы меня до смерти испугали, профессор, – Абдулла поспешно вернулся на свое место.

Приятное состояние расслабленности, охватившее его при выходе из суда, перестало существовать. Его мозг был готов работать так же интенсивно, как и утром. Абдулла больше не чувствовал себя учеником, осмелившимся позвать к себе в гости великого учителя. Теперь это был судья, вызвавший свидетеля для допроса.