Если ты сейчас стоишь, то тебе лучше присесть. Шекспиру, боюсь, придется немного обождать. Дело в том, что недавно был обнаружен тайник с документами семнадцатого века. Он находится под лестницей в одном из домов в спальном районе Лондона, где сменилось черт знает сколько хозяев, и вот только теперь кому-то пришла в голову мысль начать делать ремонт. И вот вам пожалуйста: вскрытая История!

Беда в другом. Профессор, который занимается этим вопросом, – жуткая ведьма, эдакая британка с ледяной кровью в жилах. Она попросила меня стать ее ассистентом, и я не смог устоять перед искушением. Хотя должен заметить, что работать с ней тот еще геморрой, так что не забудь пожелать мне сохранить чувство юмора.

Что сразу возбудило мой интерес – документы выполнены не только на иврите, английском и латыни, но и на старо-португальском и испанском. А это дает представление, к какой именно еврейской общине принадлежали авторы. Впрочем, все это, наверное, не имеет никакого значения для того, кто не видит смысла жизни в изучении иудейской истории семнадцатого века…

Не слишком ли скучным покажется Марисе его письмо? Одно неверное движение, один шаг – и их отношениям конец. Аарону показалось, что делиться с девушкой своими восторгами по поводу обнаруженных манускриптов так же неприлично, как стоять перед нею без штанов.

Но разве не в этом смысл его работы?

Он нерешительно постукивал пальцами по клавиатуре, как вдруг его осенило: если бы только ему удалось передать Марисе свое состояние, заставить ее почувствовать то, что чувствовал он, взять ее на руки и перенести в его внутренний мир, то она наверняка поняла бы его.

Но его никто не понимал.

Аарон обдумал свою идею, спросил сам себя, не выглядит ли она как желание поплакаться, и ответил утвердительно. И все же, все же… В конце концов, кто-нибудь вообще хоть когда-то пытался его понять? Да ни в коем случае, ни одна из его многочисленных бывших подружек! Ни его излишне разговорчивая мать, ни сестрица с глазами лани, ни даже отец-раввин с его сугубо благожелательными религиозными воззрениями. Если бы он мог передать Марисе то, что испытал сегодня, стоя перед тем ричмондским тайником, это было бы все равно что заключить ее в объятия и показать ей всю свою жизнь. Он представил Марису сидящей рядом, пока он обмирал от бурных похвал своего отца; Марису за только что вымытым воскресным столом, когда он, покончив с чтением утренних газет, приступает к жестким переплетам томов, взятых из великолепной отцовской библиотеки, – томов, которые отец никогда не открывал, – чтобы узнать о гибели целых миров, о зарождении и смерти идей, о миллионах жизней, что возникают и исчезают в вечном прибое Времени… Все это наполняло Аарона благоговейным страхом и радостным волнением, которые он научился скрывать от одноклассников, восхищавшихся его хладнокровием во всем, за что бы он ни взялся.

Сегодня, когда перед ним открылась сокровищница под лестницей старинного дома, Аарон почувствовал, что к нему как бы вернулось то, чего он жаждал все эти бесконечные месяцы работы над диссертацией. История словно вновь протянула к нему руку и погладила его по лицу, как это было много-много лет назад, когда он сидел и читал на родительской кухне. Нежное и настойчивое прикосновение пробуждало его сознание и успокаивало, маня к новой сияющей цели.

Но кое о чем ему не хотелось откровенничать. Как только его взору открылись полки с манускриптами, он почувствовал, что кости словно не выдерживают его веса. Они буквально разрушались, растворялись, как только Аарон пытался выправить равновесие, – как будто его скелет на десятилетия раньше самого Аарона понял, что такое смерть.

Даже при воспоминании о тех мгновениях он содрогнулся.

Потом Аарон оторвался от компьютера, потянулся до приятного хруста где-то в середине спины и глотнул горького чаю.

Да все равно, подходит ли ему Мариса! Что это вообще значит – подходит, не подходит? Совпадение жизненных установок, чтобы обеспечить несколько десятков лет жизненного цикла и различных условностей? Все равно, выдержит ли Мариса, или же ее свободный дух возненавидит семейный быт. Плевать, сможет ли он вообще как-то прожить с такой женщиной. Аарон просто хотел быть достаточно приемлемым для нее. Его возбуждала грация ее небольшого тела, острая линия остриженных волос, мягкая кожа ее предплечий, когда они скользят по его плечам. Ее взрывной смех.

И, движимые этим желанием, его руки снова легли на клавиатуру. Чтобы сплести для Марисы ловчую сеть. Заманить ее умом и юмором. Чтобы возбудить в ней любопытство до такой степени, что пути назад уже не будет.

Мариса, хочешь прослушать лекцию? Обещаю быть максимально кратким, а ты проявишь великодушие, побаловав нелепо восторженного аспиранта, который пытается осознать только что сделанное открытие. Просто считай, что таким образом ты делаешь благотворительный взнос в фонд изучения истории семнадцатого столетия.

Итак, сейчас я расскажу тебе о нескольких вещах, которые неизвестны большинству людей. Ты готова?

Евреи были изгнаны из Англии в тысяча двести девяностом году (см. «невзгоды», «гонения», «погромы», «предательство»). И хотя официально евреев не было в Англии почти четыреста лет, они все же появлялись на острове – если принимали крещение.

Перепрыгнем на пару веков вперед к торжеству испанской инквизиции. Теперь евреи Испании и Португалии бегут из этих стран любыми способами. Некоторые из беженцев, говорящие по-испански и по-португальски, находят убежище в Амстердаме, где – о чудо! – практичные и деловые голландцы вводят на удивление терпимые законы в отношении религиозных меньшинств. Разумеется, амстердамские евреи по-прежнему не имеют права вступать в брак и общаться с христианами, но главное заключается в том, что им позволяют оставаться евреями при условии, если они не пытаются обратить кого-то в свою веру или проповедовать еретические учения. А для семнадцатого века это черт знает какое достижение!

Так вот-с… Эти самые испано-португальские беженцы населяют Амстердам, называют его Новым Иерусалимом и принимаются возрождать иудаизм. Но это оказывается довольно-таки непростой задачей, так как во времена инквизиции они назывались марранами, то есть скрытыми евреями, которые исповедовали лишь отдельные элементы своей религии, да и то за это им грозила смерть («марран» происходит от испанского «marrano», то есть «свинья», что как бы характеризует отношение к евреям в католической Испании). И вот теперь, оказавшись в безопасности, эти до недавнего времени скрытые евреи до такой степени стараются стать «правильными евреями», то есть исповедовать свою веру и восстанавливать традиции, не вызывая возмущения местного населения, что не только начинают отдавать приоритет еврейскому образованию, но подавляют инакомыслие в общине и навязывают жесткий социальный порядок. В результате молодой Спиноза, выходец из их же среды, полностью отлучается от общины. Я не говорю уже о временных отлучениях, которые обычно полагались разным смутьянам. Но Спиноза получил пожизненное отлучение, а кроме того, всем остальным членам общины было полностью запрещено с ним контактировать – и все просто для того, чтобы никто не подумал, будто бы амстердамские евреи поощряют религиозную смуту.

Так что, как гласит история, эти ребята были чересчур ревностными евреями.

Я опущу подробности тех милых вещей, которые вытворяла Святая инквизиция в те дни. Но вот в чем дело: те самые пострадавшие испано-португальские евреи, попав в Амстердам, вдруг стали смотреть свысока на своих восточноевропейских собратьев – преимущественно польских евреев, спасавшихся от погромов, – не позволяя им вступать в брак с представителями своей общины и даже хоронить мертвецов на своем кладбище. Мало того, бывшие испанцы и португальцы по-прежнему считали иберийские языки и культуру неким стандартом благородства… что, в общем, служит наглядным примером менталитета заложника. С неевреями они говорили по-голландски, но между собой пользовались португальским, а для более формальных случаев использовали кастильский диалект испанского.

И вот тут мне повезло, потому что помимо владения ивритом и латынью мне удалось овладеть навыками чтения на португальском, чему способствовал один семестр, что я провел в Бразилии. Да и по-испански я тоже читаю…

Я тебе еще не надоел?

Знаешь, некоторые женщины просто-таки обожают напыщенных сукиных сынов (обрати внимание, что это камень не в твой огород… хотя и стоило бы).

Про этот камушек Мариса, наверное, даже и не вспоминала, настолько это для нее мало значило. Однако мысли Аарона упорно закручивались в одном направлении. У него перед глазами возникали ее коротко остриженные волосы, майка, поднимающаяся над головой, мышцы спины, которые удлинялись, когда Мариса тянула руки к потолку, – Аарон и не подозревал, что женская спина может быть такой красивой и поражать своей силой в самую глубину души. Имел ли Шекспир удовольствие завязать роман со своею Темной Леди, если такая вообще реально существовала, или же он тратил часы одиночества, пот и чернила в мрачной спальне ради женщины, с которой и спал-то всего один раз?

Так что, если ты все еще читаешь мое письмо, если у тебя не возникло желания удалить мой адрес из почтового ящика, ты догадалась, наверное, что люди, оставившие нам те бумаги в тайнике под лестницей, были португальскими евреями из Амстердама. И они знали Менассию бен-Исраэля, который был одним из самых известных амстердамских раввинов португальского происхождения. Его уважали и ценили не только евреи, но и христиане – он был знаком с Рембрандтом и с королевой Швеции, а для еврея это немало.

А вот теперь посмотри: время Менассии – это эпоха глубокого размышления о приходе Машиаха. Многие ждут Его, и даже христианские богословы заявляли тогда, что Мессия придет в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году. А сам знаменитый Менассия бен-Исраэль, человек с хорошими связями, сидит у себя в Амстердаме и думает о Мессии, но и также о замученных в Испании и Португалии евреях, о единоверцах, страдающих в Польше и России и отчаянно нуждающихся в убежище. И тут до него доходит слух, что в Бразилии найдено потерянное колено Израиля. Евреи! В Америке! И он вспоминает пророчество о том, что для прихода Мессии необходимо, чтобы во всех уголках мира расселились евреи. А во всем остальном мире в те времена угадай, где не существовало евреев?

Бинго! Теперь тебе понятно, к чему я веду?

Итак, старый Менассия сносится с Оливером Кромвелем, который к тому моменту одержал победу в гражданской войне в Англии. Он объясняет Кромвелю, что настало время прихода Мессии и в Англию следует впустить его соплеменников. Несмотря на некоторые трудности и заминки, на которых я не буду заострять внимание, ибо у тебя, наверное, уже стекленеют глаза, Кромвель принимает верное решение. К тому моменту ни для кого не составляло тайны, что в Лондоне уже есть евреи – порядка двадцати семей весьма успешных торговцев. Все они считались католиками, но на самом деле сохраняли иудейскую религиозную традицию. Что повлияло на его решение? Либо Кромвель хотел обогатиться за счет преуспевающих дельцов, либо у него родилась идея использовать английских евреев с их кораблями и связями в европейских портах для сбора разведывательной информации… Или же он искренне желает прихода Мессии. Итак, Кромвель позволяет евреям селиться в Англии. Официально, правда, он не может себе этого позволить: против английский парламент, и с этим ничего нельзя поделать, но вот как бы полуофициально…

Разумеется, общественное мнение немедленно взбурлило. Английские купцы не хотели возможной конкуренции со стороны некоего мифического еврейского пришествия. Запускаются традиционные антисемитские слухи: якобы евреи собираются купить собор Святого Павла за миллион фунтов или употребляют кровь христианских младенцев на своих пасхальных праздниках. Сочинялись даже стихи, где описывалось, как Кромвель накануне казни короля Карла Первого сошелся с евреями, поскольку вполне естественно, что тот, кто хотел распять своего короля, должен водить дружбу с теми, кто распял Спасителя.

Так что с политической точки зрения у Кромвеля нет возможности одобрить какую бы то ни было еврейскую иммиграцию. И тогда он решает позволить тем самым евреям, которые уже проживают в Лондоне под маской католиков, открыто называть себя евреями, но лишь пока они ведут себя тихо и не тащат в столицу своих родственников.

Учитывая историю и тот факт, что до нашего изгнания местные жители неоднократно принимались резать нас в качестве разминки перед Третьим крестовым походом, открыто демонстрировать свое еврейство было, скажем так, весьма сомнительным предложением. Но мало-помалу лондонские евреи начинают открыто рассказывать о своей религии. Но Менассия бен-Исраэль тогда серьезно разошелся с ними во мнениях. Он сам считал, что еврейская диаспора недостаточно смела и многочисленна, чтобы заявлять о себе, и просит Кромвеля об официальном признании. Однако лондонские евреи против этого, так как прекрасно помнят, как теряли своих родных и близких во времена инквизиции. Многие из них лично видели, как пытали их родственников. А так они прекрасно живут в Лондоне, и на том, что называется, спасибо. Конечно, они благодарны Менассии за то, что теперь у них есть разрешение открыто исповедовать свою веру, но все же многие из них хотели бы, чтобы он угомонился, пока не навлек на всех новую беду.

Менассия бен-Исраэль продолжает настаивать, он пытается побудить Кромвеля к дальнейшим шагам, но все бесполезно. Все его усилия идут прахом, нет никакого расширения еврейства в Англии, нет Мессии, no nada^[5]. Полный провал.

Затем умирает сын Менассии, который перебрался с ним в Лондон. Менассия возвращается в Амстердам, где и сам спустя пару месяцев отходит ко Господу в возрасте пятидесяти трех лет.

Ну да, Кромвель тоже берет и умирает примерно в то же время. Вот вам и гарантии безопасности! После смерти лорда-протектора дело идет к реставрации монархии, и на какое-то время все снова начинает выглядеть несколько рискованно.

Так вот, теперь о том, зачем я рассказал тебе эту эпопею (вовсе даже не потому, что мне пришлось выучить ее наизусть для выпускных экзаменов).

Сегодня, да, именно сегодня я держал в своих руках два манускрипта, два письма, отправленных неким малоизвестным раввином самому Менассии бен-Исраэлю, в которых тот сообщает о некотором прогрессе в среде лондонских евреев и призывает адресата не терять надежды. И это не просто два сухих послания, Мариса. Когда я читал одно из них, у меня было стойкое ощущение, что рядом со мной находится автор письма, и я понял, как он дорог мне.

Вот такая вот история. Да, правда, тут есть один осложняющий дело фактор: письма написаны железо-галловыми чернилами. И это представляет жуткую проблему, Мариса. Эти чернила использовали до того, как перешли на сажу. Некоторые их разновидности остаются стабильными веками, а другие просто проедают бумагу. И при этом никто не может объяснить почему, поскольку точно не известно, из чего такие чернила изготавливались. Однако эффект получается странный и непредсказуемый. Ну вот, скажем, сел человек лет триста назад писать письмо, и когда начал, чернила в его чернильнице были из качественной партии. И теперь, три века спустя, все это можно легко прочитать, ну, разве что буквы слегка расплылись. Но потом писец дошел до второй страницы, и чернила из его нового пузырька оказались дрянными и через триста лет проедят бумагу насквозь. Из листа выпадают отдельные буквы, а бывает, что и все слово целиком растворится, особенно если автор задержал ненадолго перо на бумаге, сделав кляксу, или же увеличил нажим, чтобы выделить слово. А если на целом слове будет пятно, то через три сотни лет это слово просто исчезнет.

Сегодня я открыл древний гроссбух, не зная, что страницы почти полностью испорчены, и он буквально взорвался у меня перед носом. Вся физиономия была в бумажной крошке. А профессор Снежная Королева смотрела так, будто собиралась обезглавить меня своей перьевой ручкой.

Аарон остановился и при неярком свете монитора перечитал написанное. В письме не было видно ни колебаний или сомнений, ни того, как громко тикали часы, когда его руки застывали на клавиатуре, ни непривычной нерешительности, заставлявшей его удалять целые абзацы.

Так что с завтрашнего дня я с головой уйду в эти бумаги. Это должно стать чем-то вроде экскурсии в семнадцатый век, небольшой передышкой от шекспировских штудий, которая, возможно, существенно повлияет на мою диссертацию, когда я вернусь к ней. Мой куратор Дарси, кажется, только доволен.

Напиши мне, расскажи, как тебе живется вдали от пыльных библиотек и противных старых англичанок – там, в Земле обетованной, где мужчины и женщины одинаково храбры, а дрянная авиационная еда, автомобильные пробки и даже налоги идут лишь на пользу евреям.

А.

Он нажал «Отправить» и сразу же пожалел об этом.