Аарон проследовал за Хелен мимо вместительного камина, что был встроен в стену, украшенную панелями. Какие-то секции были окаймлены простыми рифлеными бордюрами, другие же украшены замысловатыми венками. В пустой комнате гулко отдавались шаги. Аарон шагнул в сторону большого дверного проема слева, за которым на второй этаж вела деревянная лестница. И тут он замер на месте. Ничто в этом здании – даже стены с некогда гигантским размахом пристроек – не могло подготовить его к такому зрелищу. Деревянное убранство лестницы было поистине роскошным. Широкие ступени обрамлялись темными резными панелями, украшенными розами, лозами винограда и корзинами с фруктами. С высоких стен на него смотрели резные ангелы, лица которых были исполнены грустной, милой, средневековой невозмутимости. А где-то на середине лестничного марша через два арочных окна лился дневной свет, настолько осязаемо ослепительный, что Аарон мог поклясться, что этот свет обладает массой. Окна, их кованые железные ручки и средники отбрасывали на резное дерево завораживающий узор чередующихся света и тени.

Хелен подняла трость в указующем жесте.

Аарон повернул голову и в углу у основания лестницы увидел щель между панелей.

Было легко понять, что здесь произошло. Электрик нашел самый простой способ добраться до пустующего пространства под лестницей, и вскрыл запертую панель. Отодвинутая в сторону, она была частично видна. Панель была простая, с желобками в торцах, а в ней виднелась маленькая замочная скважина, над которой, судя по металлическим опилкам, усердно потрудились, стараясь открыть замок.

Внутри, в полумраке виднелись бумаги.

– Ух ты! – протяжно выдохнул Аарон. – И что, вот так никто и не мог найти их раньше?

– Этому дому почти триста пятьдесят лет, – почти благоговейным голосом ответила Хелен. – Тут должно быть как минимум с полдюжины потайных шкафов, съемные панели, чтобы скрыть проходы, которые использовала прислуга, да и бог знает что еще.

Аарон согласно кивнул. Панель была совсем простой да к тому же обращена в противоположную от парадного входа сторону и вряд ли могла привлечь чье-нибудь внимание, учитывая общее великолепие лестницы.

– Судя по всему, – продолжала Хелен, – у покойной тетушки тут стоял вон тот пристенный столик, – она указала на небольшой старинный столик под маленьким окошком в углу. – Причем, вполне возможно, его туда поставили еще ее родители или даже дед с бабкой.

– И все же, – не унимался Аарон. – За триста пятьдесят лет никому не пришло в голову попытаться вскрыть замок?

– А как часто вы обращаете внимание на то, что у вас постоянно находится под носом? – резковато переспросила Хелен.

Ее голос замер в наступившей тишине. Аарон и в голову брать не стал откровенный вызов. Было в нем что-то такое, что выводило из себя некоторых людей, как правило, женщин. Его это веселило.

Впрочем, он и сам понимал, как панель простояла невскрытой три с половиной сотни лет. Достаточно нескольких неудачных попыток, и энтузиазм мог угаснуть. Тем более если не было ключа, и никому не приходило в голову, что за этой дверцей может быть что-нибудь стоящее. Время и История идут своим чередом, но человеческая натура неизменна.

Аарон опустился на колени перед проемом размером фут на два. Внутри находились аккуратно уставленные бумагами полки. Это был настоящий архив в миниатюре: кожаные корешки томов идеально выровнены с разрозненными листами рукописей. Аарон подался ближе.

Пергаментные переплеты с крупными буквами вровень с подшитыми страницами. Кое-где виднелись сломанные и раскрошившиеся печати коричневого и красного цвета. Мечтал ли он когда-нибудь увидеть подобное? Аарону казалось, что да. Словно сквозь века до него долетело послание: «Вот оно! Я оставил это для тебя!» Древняя библиотека как будто прорвалась в настоящее, в жизнь самого Аарона Леви, не понимавшего до последнего момента, как же это ему нужно.

Он протянул руку к манускриптам.

– Руки сначала помойте! – рыкнула на него сзади Хелен.

Он не смог заставить себя взглянуть ей в глаза. За обшитой панелями дверью ему удалось найти ванную комнату, выкрашенную в зеленый цвет. Когда он вернулся, Хелен сидела точно на своем месте, даже не попытавшись достать бумаги. В промежутке между рукописями примостился одинокий листок.

– Возьмите его, – велела Хелен.

Аарон не мог понять, почему она сама не взяла лист. Что, снова проверка? Если Хелен вообразила себе, что он и дальше будет терпеть подобное, то ничего хорошего из такого сотрудничества не выйдет. На мгновение он встретился с Хелен взглядом. Синие васильковые глаза. Ровные черты лица, бледный английский оттенок кожи. Полное отсутствие каких-либо признаков эмоций.

Аарон протянул руку по направлению к лестнице и остановился. Приложив ладонь к сплошной стене слева от себя, он проверил, твердо ли стоит на ногах. На какое-то мгновение он почувствовал тревогу из-за ужасающего веса собственного тела, словно боялся оступиться и упасть на хрупкие бумаги, что хранили в себе давно угасшую жизнь. Но секунду спустя Аарон отринул наваждение и тотчас же стал придумывать, как бы описал произошедшее Марисе.

«Бумаги уложены идеально аккуратно, – начал бы он. – Как будто кто-то приготовил нам подарок».

Он потянулся к полкам и осознал, что его рука – первая человеческая рука, которая дотронется до этих бумаг спустя триста пятьдесят лет. Коснулся одинокой страницы. Бумага на ощупь оказалась шероховатой, но не ломкой. Вытащив со всеми предосторожностями листок, Аарон увидел, что это письмо, написанное на португальском языке. Прочитал дату: хешван, 5420 год. Перевел на современное летоисчисление: октябрь тысяча шестьсот пятьдесят седьмого. Приветствие гласило: «Почтенному Менассии бен-Исраэлю». Почерк был довольно выразительный и смотрелся красиво и решительно на розоватой странице.

Письмо было от имени Га-Коэна Мендеса, как и то, о котором ранее говорила Хелен. По ее указанию Аарон положил листок на пристенный столик, приютившийся у маленького окна – скромного родственника огромных окон этажом выше. Но когда Аарон придвинул поближе один из расшатанных древних стульев Истонов, Хелен остановила его:

– И ту книгу тоже.

Вернувшись к хранилищу, он потянул на себя том в жестком кожаном переплете, который лежал под листом. Книжка оказалась тонкой, с тускло-фиолетово-черным крапчатым обрезом и сильно потертой.

Последний человек до него, который держал эту книгу в руках, умер более трехсот лет назад. Аарон шагнул в сторону Хелен, чувствуя, как от его тела исходит тепло, а в висках стучит кровь. Он на мгновение задержался возле стола и медленно, церемонно положил книгу.

Хелен включила маленькую лампу, и по сравнению с бриллиантовым свечением окон ее свет показался ничтожно тусклым. На обложке книги была вытеснена надпись на португальском языке. Livro-razao. Конторская книга. Аарон открыл ее, и ему в лицо, на губы и волосы, пыхнуло коричневым пеплом.

– Господи! – воскликнул Аарон и сплюнул горький осадок.

– Осторожней же! – гаркнула одновременно с ним Хелен.

Он почувствовал, как мелкая пыль липнет к ресницам. Пальцы, все еще державшие гроссбух полуоткрытым, были все покрыты налетом – тем, что осталось от уже навсегда утраченных слов. Что-то живое только что умерло от его рук. На его глаза навернулись слезы стыда, и Аарон помотал головой, словно стараясь избавиться от пыли. Он снова тряхнул головой, уже с отвращением, которое тотчас перекинулось на Хелен. Выпрямившись, Аарон посмотрел на нее. Хелен неотрывно смотрела на книгу.

– Железо-галловые чернила, – произнесла она через мгновение.

Проследив за взглядом коллеги, Аарон понял, что беда случилась до того, как он коснулся книги. Страницы напоминали швейцарский сыр. Буквы, слова были словно вырезаны наугад; чернила за века проели бумагу насквозь. То, что еще можно было прочитать, выглядело как размытые коричневые пятна. Похоже, книга содержала записи о домашних расходах; рябые записи были сделаны на португальском, испанском и иврите разным почерком. Аарон больше не осмеливался касаться бумаги. Осторожно, как только мог, он закрыл том – вероятно, что-то еще можно спасти при должном обращении. Попавшую в рот пыль он сплюнул себе в рукав.

– Письмо!

Голос Хелен звучал напряженно.

– Может быть, вам самой попробовать? – спросил Аарон и сам поразился обиде, прозвучавшей в его словах.

Седые волосы Хелен упали ей на лицо, закрыв глаза. Наступила тишина, достаточно долгая, чтобы Аарон успел почувствовать первый укол стыда. Она с бесстрастным видом подняла руку – было отчетливо видно, как та дрожит. Толстые пальцы неуловимо шевелились в воздухе, словно передавая сообщение на каком-то таинственном языке жестов.

Прошло еще несколько секунд, и Хелен опустила руку.

– Последние страницы гроссбуха, возможно, сохранились лучше, – сказала она, отворачиваясь. – Но мы сможем это определить только в консервационной лаборатории.

Так вот зачем ей понадобился помощник! Хелен не могла доверить себе работу с хрупкими документами. Так что же получается – теперь Аарон должен стать ее роботизированной рукой?

Хелен читала письмо. Аарон рефлекторно проследил, как ее взгляд скользит по ветхой, но все еще хрустящей розоватой поверхности. Его заинтересовала фактурная поверхность письма, и, не спрашивая разрешения, он протянул руку и коснулся уголка страницы. Едва заметные бороздки и впадинки, испещрявшие лист, напоминали папиллярные линии на подушечках пальцев. При более ярком освещении можно было бы попробовать рассмотреть отметку изготовителя бумаги, а то и водяной знак, что позволило бы узнать, где именно куплен лист.

Письмо было в хорошем состоянии, и лишь слабая дымка, полутень Времени, расплывалась вокруг каждого слова.

Какое-то время оба молча читали.

Через мгновение она повернулась и взглянула на Аарона. Тот молча кивнул: он тоже понимал. В нескольких футах от них находились две заполненные тем же человеком, посчитавшим нужным сохранить это письмо, полки. И если хотя бы четверть из всего этого удастся прочесть, то это будет фундаментальное открытие.

В наполнившей дом тишине перед Аароном Леви открывалась новая перспектива.

Он осторожно взял с полки еще несколько страниц – три письма и копию проповеди, все на португальском; потом еще было полстраницы заметок на латыни, похожие на рассуждения на теологическую тему; кое-что оказалось и на иврите – список ритуальных предметов, которые следовало подготовить к пасхальному седеру^[2]. Аарон положил страницы на стол, пододвинул поближе стул и принялся изучать их, задерживаясь на архаичных португальских словах. Хелен же рассматривала свои листки еще дольше.

Медленно, переходя от документа к документу, они осмотрели все собрание. Хелен выпрямилась и сняла очки. Подвешенные на цепочке, они уперлись ей в грудь.

– Я никогда не слышал о Га-Коэне Мендесе, – сказал Аарон.

– Я видела одно-два упоминания о нем в источниках семнадцатого века, – хриплым голосом отозвалась Хелен. – Он, судя по всему, был одним из первых учителей местной еврейской общины после того, как их перестали преследовать. Еще в юном возрасте в Лиссабоне он был ослеплен инквизицией, потом до самой старости обучал своих учеников в Амстердаме и уже к концу жизни перебрался в Лондон. По-моему, у него была опубликована всего одна работа, да и то посмертно. Кажется, аргументы против саббатианства^[3]. Никогда не читала. Даже не знаю, сохранился ли хоть один экземпляр.

Аарон отвлекся, перечитывая строчки. Его внимание привлекла одна, и он глазами пробежал по извилистым линиям португальских слов: «В отличие от меня, вы еще не старик. Позвольте же дать вам совет, чтобы ваше тело и дух могли бы воспользоваться им».

Горло Аарона сжала невыносимая тоска.

– Он мне нравится, – сказал он тихо и тут же пожалел о неосторожном тоне голоса, о наивности вырвавшихся у него слов.

Он ждал, что Хелен выскажет ему очевидное: не его дело любить или не любить заданную тему. Но она ничего не сказала, а лишь снова уткнулась в бумаги.

– Конечно, – произнесла она немного погодя, – он не писал это сам. Вы заметили инициал писца?

– Писца?

– Писец, писарь, переписчик – как бы его ни называли. Я же сказала, что Мендес был слеп.

С этими словами Хелен прошла в другую комнату и вернулась с еще одним листком, который покоился на чайном подносе. Поднос Хелен держала так аккуратно, словно несла дорогой фарфор.

– Это то, что я прочла вчера, – сказала она.

Когда Хелен передавала письмо, Аарон обратил внимание на то, что руки у нее трясутся гораздо меньше, чем давеча. Вероятно, тремор появлялся периодически.

Он медленно прочитал письмо – архаичный язык было непросто разобрать с ходу. Закончив, он проглядел остальные листки, лежавшие на столе. Вот он, в правом нижнем углу в каждом письме едва заметная паутинка, которую Аарон поначалу принял за несколько пробных штрихов пером. И только теперь до него дошло, что это еврейская буква «алеф».

– Переписчик, наверное, был одним из учеников Мендеса, – заметила Хелен. – Возможно, нам удастся выяснить, кто именно. У них была совсем крохотная община.

Она помолчала.

– Но то, что Мендес хранил копии отправленных им писем, означает, что он понимал всю значимость его трудов по восстановлению официальной еврейской общины в Англии. Возможно, он предчувствовал, что его записки кому-то понадобятся.

Хелен посмотрела на часы и нахмурилась.

– Встретимся здесь завтра в семь утра. Работаем до шести вечера. И на следующий день так же. Я договорилась с Истонами. Но это все, что у нас есть.

Аарон встал, с сожалением оторвав взгляд от страницы. Хелен вынула из своей сумки два пластиковых конверта и жестом показала Аарону, чтобы тот спрятал в них бумаги. Он принялся за дело, а она буквально нависла над ним, опираясь на палку. Словно горгулья. Эта мысль позабавила Аарона, и он неожиданно для себя приободрился.

– Значит, наш писец – «алеф»?

– Предположительно.

– Авраам? – размышлял он вслух, с нарочитой медлительностью опуская бумагу в конверт. – Ашер? Амрам? Аарон?

– Мы ничего не знаем о нем, кроме инициала.

– Верный писец Алеф? – резко усмехнулся Аарон. – Да вряд ли. Тут чего-то не хватает, задору, что ли. Вам не кажется?

Вот как он спасет свой рассудок, работая с этой женщиной. Аарон уже принял решение работать.

Только теперь он смог осознать, как росла его паника последние месяцы – тихая, неслышная, размеренная, мягкая, удушающая, словно трясина. С каким беспокойством и отчаяньем искал он предлог оставить выбранную им же тему. А ведь это был Шекспир, на творчестве которого подвизались лучшие и умнейшие аспиранты. Шекспир, на имени которого Аарон Леви выстраивал свою линию гипотез и доказательств, причем его наставники заявляли, что он подает большие надежды. Шекспир, при упоминании которого Аарон последнее время начинал догадываться, что если насчет обещаний он большой мастер, то вот с выполнением оных получается не очень.

Но новообретенный клад – совсем другое дело. Его душа историка так или иначе надеялась на возможность подобной находки. Поэтому неудивительно, что на какое-то время он забыл про Шекспира. И если этот кладезь старинных документов удовлетворит хотя бы половину чаяний Хелен Уотт, то почему бы не представить себе, что даже небольшая его часть может послужить основой диссертации (хотя пока торжествовать еще рано). Хорошей, добротной, крепкой диссертации. И, быть может, даже блестящей, которая сразу исполнит все обещания, которые он уже раздал.

Новый шанс.

А чтобы выдержать работу в паре с Хелен Уотт, нужно всего-навсего представить ее себе другим человеком, – когда эта мысль пришла ему в голову, Аарон счел ее гениальной… Сделать вид, что у нее имеется чувство юмора.

Хелен смотрела на него сверху вниз, стиснув челюсти.

– Шутка! – сказал ей Аарон. – Ха-ха!

Ночью, слушая, как тикает электрический обогреватель у ножек стула, заварив себе чаю, Аарон написал Марисе электронное письмо.

«Привет, Мариса!» – начал он.

Курсор бесстрастно мигнул, словно электронный сфинкс.

Привет… Вполне безопасно, если брать между рискованным «Дорогая» и холодным «Здравствуй».

Как жизнь в кибуце? Или ты уже раскаялась в своей глупости и заказала билет в Лондон, чтобы вдоволь насладиться дождями и сальными чипсами? Каковы успехи в изучении иврита? Ты же знаешь, с современным языком я ничем помочь не смогу, но если тебе вдруг повстречается продавец фалафелей, говорящий на древнеарамейском или на библейском иврите, тогда я всецело к твоим услугам!

К твоим услугам… Аарон вгляделся в эти слова, гадая, как именно поймет их Мариса.

Мариса… Слишком часто он переживал это заново, когда размышлял о Шекспире: медленное дразнящее движение ее черной майки, ползущей наверх через голову. Шок от ее взгляда, когда она повернулась в его сторону. Ее руки, каждое движение, прямолинейные, как бой барабана.

 
Вот почему и волосы и взор
Возлюбленной моей чернее ночи…^[4]
 

У Шекспира была Темная Леди, по которой он тосковал, впадая в отчаяние, пока ее образ не въелся навсегда в его сознание, но способен ли на такое Аарон? Или же Аарон недотягивал, был слишком малодушным, чтобы претендовать на подобные поэтические страсти, – короче говоря, уж не был ли он, несмотря на все свои заслуги и достижения, слишком приземленным?

Временами, когда он плескался в душе или накладывал себе еду на поднос в студенческой столовой, его одолевала мысль: а вдруг он всего лишь вообразил себя подходящим ухажером для Марисы? Точно так же, как возомнил себя настоящим исследователем шекспировского творчества…

Тут его настиг прилив энергии, и Аарон резко развернул тему: