Мужик. Аарон чуть не рассмеялся от нелепости такого выражения, которое в устах Марисы могло означать все что угодно. Интересно, а слово «люди» подразумевало под собой женщин? Возможно, что да, хотя тут все было возможно. Или же она имела в виду потерявших голову дурачков, вроде него самого… эти ребята, наверное, думали, что случилось бог весть что такое, что земля сдвинулась с места, а для Марисы такое было в порядке вещей – она явно не очень-то смущалась после того, что недавно произошло на этой освещенной золотистым светом смятой постели. Или же, быть может, она имела в виду тех, чьи диссертации мало чего стоили, у которых не спирало дыхание, когда они стояли перед ней обнаженными, – короче говоря, которые не испытывали неловкости (возможно ли такое?) в присутствии Марисы.

Она вернулась, неся два стакана с водой из-под крана.

Как так получалось, что ни в одном ее жесте не было ни малейшего намека на подчинение? Она, обнаженная, принесла ему воду после любовных утех, а просителем был все равно он, и только он.

Перед тем как Аарон ушел, Мариса поставила свой стакан на пол и взяла его пальцами за подбородок.

Он встретил ее взгляд, стараясь не моргнуть.

– Когда я в кого-нибудь влюбляюсь, – сказала Мариса, – то влюбляюсь до конца и немедленно.

В ее взгляде не было даже намека на нежность, но Марису не интересовали чувства Аарона. Она смотрела на него с прямотой человека, который производит какие-то внутренние, личные расчеты, на каковые он никоим образом не мог повлиять.

Аарон упорно не отводил от нее взгляда.

– Но вот в твоем случае я не уверена.

Мариса разжала пальцы, но продолжала смотреть ему в глаза.

– Есть в тебе что-то, и я не понимаю, что это такое.

Прошло несколько секунд. И тут выражение ее лица смягчилось, и Мариса одарила Аарона такой очаровательной улыбкой, что у того заныло в груди.

– А мне не нравится, когда я что-то не понимаю, – добавила Мариса.

И вот теперь он сидел за столом перед белеющим в неверном зимнем свете монитором. Аарон взглянул на тему письма – оказывается, Мариса написала его всего одиннадцать минут назад. По израильскому времени это был ранний вечер, и если поторопиться, то можно получить от нее ответ.

«Спасибо за ответ, – напечатал Аарон. – Мне приятно, что моя лекция пришлась тебе по душе…»

В его памяти вновь воскресли вкус пива, запахи слабоосвещенного бара, ощущение ее ладони на своей щеке. С поразительной точностью он вспомнил обрывки их тогдашнего разговора. Вот Мариса, засунув ноги в сандалиях за перекладину высокой барной табуретки, сидит перед ним, а он стоит рядом с пивом в руке. И тут внезапно что-то изменилось в окружающей действительности – нет, точно это было! Сейчас Аарон был уверен, что вспомнил тот момент. Это произошло как раз перед тем, как Мариса взяла его за руку и повлекла из паба к себе с комнату. Там был какой-то незаметный переход, что-то вроде истории про Марисиного братагея, которую она же сама и рассказала, а потом еще и смеялась… но теперь Аарону было не до того, чтобы вспоминать подробности, ибо стрела памяти уже унесла его далеко, причем туда, куда он и стремился. Отчего же он раньше не вспоминал о той части их разговора? Вот Мариса пренебрежительным тоном рассуждает об американских евреях, а Аарон интересуется, что ж такого она имеет против тех, к чьему племени принадлежит сама? Мариса посмотрела на него, нахмурив лоб, а потом, видимо, решила, что ему стоит дать шанс.

– Только без обид, – заговорщицки прошептала она.

Затем он почувствовал тепло ее руки на своем предплечье.

– Американские евреи наивны, – пояснила Мариса. – Им вовсе не нужна память, не нужна история – ведь это так неприятно! Они просто хотят, чтобы их любили. У них просто бзик на этом.

Она откинулась назад и убрала свою руку, оставив лишь воспоминание о прикосновении.

– Американские евреи слишком падки на внимание, – продолжала Мариса. – Им важно, чтобы их любили просто так.

Аарон было усмехнулся такой пьяной откровенности, но Мариса прищурила глаза, как будто не видела тут ничего смешного.

– Я говорю серьезно, – сказала она. – Пусть в Израиле я и прослыву левачкой, но зато буду общаться и спорить с людьми, которые живут в реальном мире, а не в стерильной пробирке!

Мариса была внучкой людей, которые пережили Катастрофу. И ее злые, исполненные ярости слова о памяти показались Аарону ключом к чему-то важному, к тому, что могло бы их объединить.

Он набрал фразу:

Я много думаю об этом. Если бы могли смотреть на действительность через призму истории, то и жили бы теперь по-другому. Правильно.

А…

Он щелкнул по клавише «Отправить». Чтобы Хелен не бухтела на него, Аарон сделал вид, будто просматривает варианты перевода португальских архаизмов, искоса посматривая на экран.

Прошло три, четыре, пять минут.

Наконец экран моргнул. Ответ от Марисы. Аарон открыл письмо. Всего одна строка.

Если бы я смотрела на мир через призму истории, то вряд ли бы захотела жить.

Хелен Уотт что-то сказала Аарону, но тот, вскинув взгляд от монитора, ничего не понял.

– В третий раз повторяю: Алеф – женщина.

Голос Хелен едва слышно звенел от сдерживаемого гнева.

Аарон выпучил глаза.

– Наверное, вы просто не понимаете, насколько важен и интересен этот факт.

– Понимаю, – не сказал, а как-то странно пискнул Аарон.

Хелен покачала головой:

– Девушки в те времена не имели возможности получить такое образование, чтобы стать писцом. Должно быть, она оказалась в довольно необычной ситуации…

– И вы можете это доказать?

Хелен поджала губы и указала на подпись.

Аарон натянул на пальцы осточертевшие перчатки и придвинул к себе рукопись. Прочитав, он осторожно передал ее обратно.

– Да, любопытно.

Он понимал, что не стоит так резко реагировать на слова Хелен, но в тот момент ему было все равно.

– Вполне возможно, ее выдали замуж через неделю. Из Амстердама, как и было обещано, прислали какого-нибудь юношу, чтобы тот мог записывать за раввином. Я сомневаюсь, что мы сможем тут что-нибудь выяснить.

Хелен скривилась, но ничего не ответила.

Аарон снова уткнулся в свой компьютер. В его мозгу вихрем проносились доводы, извинения и оправдания. Ему не терпелось открыть электронную почту и объясниться с Марисой. Но вместо этого он открыл файл, над которым должен был работать. Да, надо заняться делом. А уж потом, когда приведет мысли в порядок, можно будет придумать ответ Марисе.

Ругая последними словами проклятые перчатки, Аарон порылся в стопке бумаг и извлек оттуда лист с проповедью Га-Коэна Мендеса. Орфография, даже для семнадцатого века, хромала на обе ноги – скорее всего, писец был либо необразован, либо нетвердо владел английским языком. «Пользуйся словарем, Алеф», – пробормотал Аарон, хотя и сам понимал, что хочет слишком многого – в те времена словари были большой редкостью. Механически он стал сравнивать английскую версию текста с уже переведенной португальской. Работа продвигалась довольно медленно, и все это время Аарон корил себя за то, что отправил письмо Марисе, не подумав. А что, если она обидится? Тогда все, испытание не пройдено.

«Ну вот, Мариса, – думал он, – теперь все мое внимание сосредоточено только на тебе. А этого не удавалось достигнуть пока что ни одной женщине».

«Не такая уж и большая честь», – сказал сам себе Аарон.

Он взял себя в руки и дочитал документ до конца. Португальская и английская версии, в общем, совпадали по смыслу, хотя тот английский, на котором писал Алеф, выглядел поистине чудовищно: «Но вместо того, чтобы трудиться упорно и смиренно в наши дни…»

Сидевшая рядом с ним Хелен, казалось, была поглощена работой.

– Схожу в магазин, поесть что-нибудь возьму, – сказал ей Аарон.

Та, не отвлекаясь от бумаг, кивнула.

– Вам что-нибудь принести?

Предложение мира. Это было в порядке вещей: у аспирантов было принято ухаживать за своими профессорами, хотя Аарон обычно воздерживался от проявления подобных чувств.

Хелен отрицательно покачала головой.

– Вы что, совсем не едите?

Хелен оторвалась от работы и посмотрела на него. Аарон произнес эти слова как бы в шутку, в надежде хоть как-то найти общий язык с Хелен, но голос его прозвучал довольно-таки неприязненно, и даже он сам это заметил.

– Я ем, – немного помолчав, ответила Хелен и вернулась к бумагам.

О черт, где же клавиша, чтобы стереть последние пятнадцать минут?! Он не должен был оскорблять единственного человека, который мог спасти его от Шекспира. Аарон хотел было извиниться, но Хелен упорно не поднимала глаз от своих рукописей. Да и как тут привлечь ее внимание, когда сам Аарон толком не понимает, что конкретно должен ей сказать.

Он надел пальто и вышел на воздух. На улице оказалось холоднее, чем он думал. Чтобы избавиться от тошнотворного ощущения неуверенности в себе, Аарон быстро прошел сквозь полупрозрачную снежную пелену, вошел в бакалейную лавку рядом с пабом «У Просперо» и купил себе сэндвич. Когда он вернулся, Хелен на месте не оказалось.

У них оставался всего час до прихода представителя «Сотбис». Нужно было перевести еще хоть один документ. Аарон повесил пальто на вешалку в прихожей, а еду положил на столик в библиотеке – только перекусить, и снова за работу. Присев за стол, он развернул свой сэндвич, но тотчас же замер.

Ведь это же можно использовать как разменную монету! – промелькнуло у него в голове. У него будут сведения, которые, возможно, понадобятся Хелен, и если она не доведет его до сердечного приступа, то, несомненно, отблагодарит. Как ни крути, они оба не знали, каковы были отношения между Га-Коэном Мендесом и Бенджамином Га-Леви – хозяином этого огромного дома. Возможно, знание того, как жила здесь семья Га-Леви и насколько необычным был этот дом, окажется важным.

Да, Хелен запретила ему выяснять это, но все же…

Да, именно так!

Аарон невольно улыбнулся, встал со стула и, хотя никто не мог его видеть в тот момент, пошел нарочито уверенной походкой.

Лестница была широкой, ступеньки низкими, и подъем от этого казался бесконечным. Подметки его ботинок глухо стучали по толстым деревянным ступеням, представлявшим собою самую прочную конструкцию, которую Аарону доводилось видеть. Неудивительно, что эта лестница пережила столетия. Наверху перед ним открылась широкая площадка. На облупившейся кремовой краске стен виднелись темные прямоугольники от висевших некогда картин и портретов. Широкий проем вел в пустую, обшитую темными деревянными панелями галерею с искусно вырезанными, хоть и покрытыми пылью цветами у пола и потолка. В глубине виднелись четыре полуоткрытых двери, еще несколько были заперты. Аарон подошел к ближайшей и распахнул ее. Дверь бесшумно растворилась и явила его взору маленькую комнату с письменным столом, компьютером и книжными шкафами. Комнатушка вполне могла сойти за современный кабинет, если бы не высокое стрельчатое окно и резное украшение на потолке. Аарон вернулся в галерею и толкнул вторую дверь – двустворчатую, едва различимую на фоне темных панелей. За ней показалась спиральная лестница, которая, вероятно, предназначалась для прислуги, так как вела в хозяйственные помещения дома – кухню, погреб, судомойню. За третьей дверью оказалась просторная, ярко освещенная и элегантно обставленная комната с высоким окном и отдельным камином. Камин был холоден, а пол весь заставлен коробками. Судя по всему, Истоны распаковали не все свои вещи. Аарон заметил, что за нагромождением коробок в дальней части комнаты есть еще одна дверь, в створе которой открывался вид на соседнюю комнату, также уставленную коробками. За ними виднелся проход в третью. Эта анфилада, нынче непроходимая из-за царившего в ней беспорядка, была, видимо, запроектирована для какого-то дворянина или для женщины: гостиная, за которой следует спальня, а дальше – что-то вроде молельни или чулана, самого уединенного помещения, этакой комнаты для шекспировской пьесы. Самое место для прогулок сомнамбулической леди Макбет или отличное укрытие, чтобы сквозь занавеску проткнуть шпагой Полония. Аарону подумалось, что тот, кто строил этот дом, либо занимал довольно высокое положение в обществе, либо стремился к этому. На противоположной стороне галереи планировка, как полагал Аарон, должна была быть идентичной – одна сторона дома для леди, а другая – для ее мужа.

И в самом деле, за четвертой дверью перед ним открылось просторное помещение, теперь явно служившее Истонам гостиной. Та же резьба, что Аарон видел в первой комнате, и три высоких окна. В центре комнаты располагался диван, несколько стульев и низенький столик, заваленный журналами и немытой посудой. Через широкий открытый проем за ними виднелись небрежно заправленная постель и вещи Бриджет: брошенный на комод шарф, туфли на каблуках… Еще одна дверь вела, как подумал Аарон, в чулан, если только его не успели переоборудовать в ванную комнату.

– О!

Дальняя дверь отворилась, и на пороге появилась Бриджет. На ней был надет зеленый шелковый халат, на фоне которого выделялись распущенные волосы. Какое-то мгновение она стояла недвижима, темнея зрачками своих голубых глаз. Женщина – одна, в расцвете своей красоты, не знающая, с кем проснется на следующее утро…

Спустя секунду на ее лице появилось раздражение:

– Вы вроде должны были работать на первом этаже…

И далее – тишина. Аарон не мог понять, куда могла подеваться Хелен и вернулась ли она уже к рабочему столу. Он видел перед собой лишь гибкий женский стан, гордый, но, впрочем, не без застенчивости.

– Прошу прощения, – сказал он как можно более безразличным тоном.

Шелк халата, словно вода, обтекал тело Бриджет, и Аарон не мог отвести от нее взгляда.

– Вы что-то искали? – подозрительно осведомилась Бриджет, но не без кошачьего оттенка в голосе.

– Хотел посмотреть, сколько комнат в доме, – сознался Аарон.

– А зачем это вам? – улыбнулась Бриджет.

– Нас интересует, кто именно спрятал здесь бумаги. Насколько большим и богатым было это семейство.

Сказав «нас», Аарон подумал, что допустил ошибку – Бриджет могла подумать, что он действует по указанию Хелен, и высказать ей свое недовольство.

– Вообще-то, – продолжал Аарон, слегка улыбнувшись, – это нужно мне самому. Мне кажется, что неплохо было бы ознакомиться с планировкой дома. Я думал, что здесь никого нет. Надеюсь, вы не сердитесь на меня? – добавил он, понизив голос.

Бриджет поджала губы, словно обдумывая, что ответить.