Аарон обещал, что не будет делать этого, но все же сделал. Он стал у высокого окна, и его плечо уперлось в нижние стекла. Снаружи седым пеплом вздымались снежные хлопья.
Развернув свой ноутбук так, чтобы Хелен Уотт не могла видеть экран, он проверил перевод двух португальских слов в онлайнсправочнике, потом отключил звук на компьютере и открыл электронную почту. Одним из свежих сообщений было письмо от Марисы, озаглавленное «Профессор».
Профессор Леви!
Благодарю вас за лекцию, мне так не хватало трехчасовых семинаров в колледже.
Но если серьезно, то я рада, что ты такой напыщенный сукин сын. Я узнала кое-что новое, причем куда больше, чем вынесла из других дискуссий за последнее время. Я застряла тут по программе «Ульпан»[12] в компании двух травокуров и праворадикального фанатика. И с этими людьми мне приходится делить комнату! Поэтому я почти не общаюсь с нормальными израильтянами, и единственное, что меня еще спасает, – «Ульпан» постоянно надирает мне задницу. Ведь для чего меня занесло сюда: я хочу научиться бегло говорить на иврите, пусть даже ценой собственного рассудка. А так жизнь в кибуце довольно монотонна для городской девушки. Конечно, ветерок в вечернем саду – это прекрасно, но запах коровника убивает все очарование. Есть тут у нас методист, который искренне считает, что иностранные студенты – отличная возможность для него поиграть в сержанта-инструктора. То ему не нравится, что нас не было на занятии, то он целых пять минут читает мне рацею, что вместо того, чтобы убирать камни с поля, я курю сигарету. Он считал меня эдакой американской рохлей и был несколько поражен, когда, обругав меня по-венгерски, получил в ответ то же самое. Бедняга, откуда ж ему знать, что бабушка научила меня выражениям вроде «завальцуй себе яйца»? Никто ничего не понял, а он рассмеялся и сегодня утром угостил меня сигаретой и сказал, что я точно преуспею в этой стране.
Работа преподавателя ESL[13], что я нашла в Тель-Авиве, начнется лишь к весне, так что мне остается только изучать тесты по грамматике, да и полевые работы никто не отменял. А это совсем другое дело, не то что у вас, профессоров.
Держи, пожалуйста, меня в курсе твоих дел. Что там с найденными бумагами? Как твоя Снежная Королева? Надеюсь, в этих текстах будет достаточно сюрпризов, чтобы утереть ей нос. И достаточно, чтобы порадовать Аарона Леви. И это хорошо.
Мариса
Черные остриженные волосы. Длинные линии мышц на спине. Единственный день, когда они были вдвоем.
Каждый понедельник и среду во второй половине дня она сидела напротив него. Стояла промозглая весенняя лондонская погода. Четырнадцать недель продвинутого курса классического иврита – к этому Аарон относился чрезвычайно серьезно. Он стоял, прислонившись к стене, и, чуть приподняв руку, задавал вопросы об архаичных конструкциях глаголов. Профессор и двое аспирантов удовлетворенно кивали, а студенты выглядели совершенно обескураженными. Одну лишь Марису его реплики веселили, хотя Аарон не вполне понимал почему.
В середине семестра она как-то после занятий подошла к профессору Лудману. Аарон задержался на своем месте, чтобы послушать, о чем пойдет разговор. Насколько ему удалось понять, Мариса просила дать ей другое, более подходящее для нее задание. Она прилетела в Лондон из США всего на несколько месяцев, а потом собиралась перебраться в Израиль. На оценки, как заявила она Лудману, ей было наплевать, так как нынешнюю стипендию для обучения в Лондоне она получила еще до того, как решила ехать в Израиль. Так что теперь ей нужно перестроить свой курс обучения, так как ей нужен живой, современный иврит, а не архаика. Аарон, с трудом сдерживаясь от смеха, ждал, когда Лудман сухим голосом предложит ей поискать что-нибудь подходящее в интернете.
Но вместо этого профессор Анатолий Лудман, ученый средних лет, известный своей строгостью, по-отечески улыбнулся, как бы говоря, что ему понравилось мужество Марисы. А затем предложил ей взять у него материалы по современному ивриту на следующем занятии, что окончательно добило Аарона.
На следующий день Аарон вышел из аудитории вместе с Марисой.
– Ты едешь по студенческой программе? – спросил он, когда они свернули в коридор.
Она остановилась и довольно долго с веселой улыбкой разглядывала Аарона.
– В Израиль, я имею в виду, – приподнял бровь Аарон. – Ясно, что это будет не автобусный тур «Знакомство с Израилем».
Шутка явно не удалась – впрочем, и сам Аарон точно не понимал, в чем она должна была заключаться.
Мариса посмотрела на него своими серо-зелеными глазами и рассмеялась, показав, что прекрасно понимает, в чем тут шутка, хотя совсем не в том смысле, что подумал Аарон.
– Нет, – сказала она. – Это не автобусный тур.
После чего развернулась и ушла.
Той же весной, во время поминальной молитвы в память жертв холокоста он увидел ее среди студентов, что собрались у библиотеки. Аарон сделал вид, что не смотрит на нее… хотя как он мог не наблюдать за Марисой, которая стояла в окружении студентов? Даже неподвижная, словно статуя, она все равно излучала решимость. Слишком уж она выделялась среди молчаливых и благоговеющих однокурсников, напоминая ожидающий искры запал. Ее появление перед собравшимися, а тем более краткая беседа с ребятами из Еврейского общества совсем сбили Аарона с толку. Мариса совсем не была похожа на девушку, которая могла бы запросто общаться с этими энергичными и чересчур серьезными парнями. И только увидев ее на ступенях в окружении хмурых студенческих лидеров, со свечой в руке, произносящей имена своих родственников, Аарон вдруг понял, что Мариса – внучка тех людей, которые пережили Катастрофу. Он совсем упустил это из виду, возможно, потому, что Мариса не была похожа на тех, кого он встречал в своем колледже «Гилель» или же на мероприятиях в синагоге отца. Обычно это были очень скромные приличные девушки, носившие имена погибших двоюродных сестер и тетушек, чей прах был развеян по всей Европе; круглые отличницы, которые наизусть знали историю своей семьи, вплоть до малейших деталей. Аарон ничего против них не имел, но не имел и никакого желания с ними общаться.
Он смотрел не отрываясь, как Мариса зажгла свечу, а потом взглянула поверх голов собравшихся, словно хотела отдать дань уважения погибшим в полном одиночестве.
Как-то раз сентябрьским вечером, все еще придавленный безрадостным душным летом, Аарон вышел из библиотеки и сразу нырнул в здание художественной школы, намереваясь побаловать себя бесплатным ужином на приеме после лекции – своего рода аспирантская десятина от академии и пропитание на последующие несколько часов. Мысль о вечернем противостоянии с равнодушным Шекспиром вызвала спазм в животе. Он ухватился за перила и стал взбираться вверх по лестнице, смутно надеясь встретить Марису, которую уже дважды замечал в кафе с двумя студентами-искусствоведами. Но на лестничной клетке было пусто.
На площадке второго этажа он, как обычно, повернул налево и тут же резко остановился, скрипнув подошвами ботинок по линолеуму. Через полуоткрытую дверь класса рисования он увидел то, что сначала показалось ему обманом зрения. Тем не менее он подошел к двери и отворил ее полностью. Перед ним стояло изображение обнаженной Марисы. Ее персиково-белая кожа на фоне черной драпировки, все плоскости тела, маленькие твердые груди с сосками цвета меда, казалось, дышали самой жизнью. Фигура выглядела статичной, но из-под ее приподнятых бровей на него смотрел насмешливый взгляд, как бы говорящий: «Да, ты!»
За мольбертом виднелась раскладушка, на которой Мариса, вероятно, и позировала. Через подлокотник стоявшего рядом раскладного стула была перекинута бархатная драпировка.
От резкого запаха сохнущих красок у него закружилась голова. Аарон вдохнул этот запах во всю мощь легких.
Картина была подписана. Родни Келлер – Аарон знал этого талантливого аспиранта факультета изобразительных искусств. Прошлой весной состоялась выставка студентов-искусствоведов (еще одна возможность поесть на дармовщинку), и Аарон мог насладиться работами Родни. Большую часть составляли портреты – люди более яркие, чем в жизни, цвета резкие, контрастные, а взгляды такие пронзительные и прямые, что создавалось впечатление, будто модель смотрит прямо в объектив камеры. Аарон поймал себя на том, что невольно отступил назад… Однако эта картина была другой. Родни отринул свою манеру преувеличивать черты модели и изобразил Марису такой, какая она и была на самом деле, подчеркнув лишь прямолинейную откровенность ее красоты.
В ошеломлении и восторге Аарон стоял перед мольбертом, как вдруг его кольнула нехорошая мысль: а уж не спит ли Мариса с Родни? Или Родни гей? Во всяком случае, Аарон подозревал в нем гомосексуальные наклонности, хотя ручаться было трудно.
Он вышел из студии.
Месяц спустя Аарон встретил Марису после выступления одного израильского журналиста, прочитавшего лекцию на тему: «Наш взгляд: с точки зрения Израиля». Эта встреча была вовсе не случайной, так как Анатолий Лудман объявил об этой лекции еще в конце прошлого семестра, и Аарон видел, как Мариса тщательно записывает дату и время. Он даже слышал, как она сказала кому-то из одногруппников, что улетает в Израиль всего через несколько дней после этого.
Довольно-таки нудная лекция состоялась при почти пустом зале, и Аарону показалось, что Еврейское общество намеренно замалчивало ее, чтобы избежать протестов и скандала, которые бы непременно вызвали тезисы израильтянина. Однако даже эта небольшая аудитория буквально осадила журналиста вопросами и не отступала, пока в помещении не осталась лишь небольшая кучка особо заинтересованных и сам лектор. Отвлекшись, Аарон почувствовал рядом с собой Марису. И точно, она стояла неподалеку, отделенная от него сначала тремя, а потом двумя студентами. Наконец, после прозрачного намека дородного профессора (Аарон был знаком с ним по кафедре классических дисциплин), все потянулись к выходу, миновав одинокого протестующего, державшего в руках табличку «Сионисты = нацисты», и отправились в ближайший паб.
Аарон подождал, пока Мариса допьет вторую кружку. Он следил за ней на расстоянии, болтая с какой-то студенткой, имя которой даже не удосужился запомнить. И вот когда он подошел к ней, небрежно покачивая своим стаканом, Мариса ухмыльнулась ему прямо в лицо.
– А я все время наблюдала за тобой, – сказала она прежде, чем он успел поздороваться. – Ты не так прост, как кажется с первого взгляда!
Он удивленно улыбнулся в ответ на ее слова, и день вдруг сделался легким, почти невесомым.
– Да ты что? – Аарон облокотился на стойку и поднял свой стакан. – И что это значит?
– А это значит, что ты выглядишь как надутый индюк!
Аарон отхлебнул из кружки. От Марисы вовсю несло пивом.
– Так и что же ты разглядела?
– Я вижу, что в тебе есть нечто большее.
На мгновение ему показалось, что Мариса говорит совершенно серьезно.
Сквозь ее футболку проступали очертания грудей.
– И что же? – спросил он, с удовлетворением отметив, что голос его звучит одновременно вежливо и непринужденно.
Мариса подалась вперед и легонько пошлепала его по щеке:
– Рассказать тебе о тебе? Нет уж, избавь.
Аарон почувствовал, что краснеет, но быстро овладел собой:
– Тогда расскажи мне про Израиль. И не уходи на этот раз.
Мариса отпила из кружки, потом еще и, видимо смягчившись, объяснила, что собирается провести несколько месяцев в кибуце, чтобы пройти языковой интенсив, а заодно заняться волонтерской работой. Это поможет ей стать новым гражданином Израиля – ей надоела еврейская культура в Америке, да и сама Америка тоже, и, кстати, и от Англии она не в восторге. Все это она высказала Аарону даже с некоторым вызовом, который явно читался на ее лице.
– Я хочу быть с людьми, которые знают, что именно им дорого, и не боятся говорить об этом.
На этот раз Аарон постарался держать рот на замке. Он не стал доказывать ей, что и сам знает, что именно ему дорого. Просто не мог… Если бы он открыл рот, то, скорее всего, признался бы, что все, о чем он в данный момент думает, – не выставлять себя дураком больше, чем уже сделал; не видеть, как она – последний проблеск ее образа в его воспоминаниях – идет через двор к выходу мимо протестующего, который к тому времени уже упаковывал свой плакат… Он попросил ее: «Расскажи еще» – и сам испугался, что сморозил пошлость. И она стала говорить, а он слушал или, во всяком случае, пытался слушать. А Мариса сыпала колкими, провокационными вопросами, и Аарон отвечал ей крайне осторожно, словно его подключили к детектору лжи. Он как будто чувствовал, что излишняя развязность, вольность с его стороны может раз и навсегда положить конец общению.
Через час они были уже в ее комнате, и их тела сплетались на скомканных простынях.
Аарон уже не мог точно определить, что изменилось в мире. Он обвел взглядом ее тело, затем свое, и в его груди что-то кольнуло. Определенно, комната теперь выглядела совсем по-новому. Пол все еще был усеян разбросанными вещами, которые Мариса не успела рассовать по чемоданам. Свет, лившийся из оконца над кроватью, словно сливался с сиянием ее кожи, шелестом простыней и ярким миром, который заставлял учащенно колотиться сердце, и все превращалось в невыразимо драгоценную субстанцию из их тел, и слова, что приходили Аарону на ум, – «святое» и «священное» – относились к тем вещам и явлениям, в которые он сам не верил.
Литые икры Марисы лежали поверх голеней Аарона, сама она прислонилась спиной к стене, и Аарон не выдержал и признался:
– Знаешь, я видел твой портрет.
Мариса рассмеялась. Ее лицо было обращено к потолку, так что Аарон мог видеть ее лишь в профиль.
– Возбуждает? – спросила она. – Во всяком случае, люди так говорят.
Он не рискнул ответить и вместо слов загадочно улыбнулся. Мариса продолжала смотреть в потолок.
Люди… Их много?
– Родни – мужик, – произнесла Мариса.
Затем она зевнула, брыкнула ногами и, качнув своим подтянутым телом, спрыгнула с кровати и прошла в ванную.
О проекте
О подписке