Маскарад

Там, во сне, больном и тяжком, какие-то безобразные существа душили ее раскаленным обручем, и Рина напрягала все силы, чтобы сорвать его с себя.

– Нет, нет, нельзя! – вернула ее к действительности сестра, полная женщина в белом халате. – У тебя два шейных позвонка вдавлены друг в друга, а этот гипсовый воротник должен корректировать твои движения. Мне очень жаль, что ты так страдаешь. Мое имя Бат-Шева, чуть что – зови меня. Кстати, – она повернулась к Илье, – ты должна благодарить своего приятеля: если бы он замешкался немного, бандит мог сломать тебе шею.

– Спасибо, – бледно улыбнулась та Илье, стоящему поодаль.

– А долго ей придется быть здесь? – спросил он.

– Что ж, недельку придется потерпеть, – сестра, собрав свои бумаги, подбодрила больную. – Но и тут неплохо. Смотри, какой сад перед глазами! Тебе повезло – корпус новый, еще даже не успели поставить решетки на окна.

Выходя, она махнула ей рукой:

– Теперь наслаждайся и выздоравливай!

Рина поманила Илью к себе, и тот присел на край постели:

– Так ты мой спаситель!

– Ну, – возразил он, – сирену запустил Шломо, она и спугнула мерзавцев.

– Их поймали?

– Поймали и будут судить.

Рина провела пальцем по шраму на его щеке:

– А кроме этого, что ты еще вынес из боя?

Он усмехнулся:

– Пару царапин. В милуим мне за это и благодарность бы не вынесли.

Внезапно ее лицо дрогнуло в испуге:

– Что это? Неужели я еще сплю?

Но это происходило наяву.

В дверях стояли двое – женщина, еще молодая, с какими-то красными волосами и мужчина постарше, физиономия которого была морщиниста и безвольна.

– Доченька! – кричали оба, целуя Рину, а та отбивалась слабыми руками:

– Почему вы здесь?

– Кто-то позвонил нам в театр и сообщил, что ты очень плоха.

– Это я, – признался Илья.

– Зачем ты это сделал? – голос Рины прерывался от непонятной ему досады.

– Как же, как же! – почти пела мать. – Мы должны знать все, правда, Гена?

Муж поинтересовался:

– А что случилось?

Илья, которому передалась странная сдержанность Рины, коротко рассказал о происшедшем.

– Господи! – мать пыталась заплакать, но безуспешно, и потом:

– А кто смотрит за домом?

Отец вмешался:

– Ладно, Соня, – и поправился, – Софья, это сейчас неважно!

Та кинула на него острый взгляд, и Илья подумал, что это, наверное, и есть важное.

– Ах, – мать глянула на часы, – нужно позвонить главрежу театра «Гешер». Он обещал нам одишн!

И выпорхнула из палаты.

Илья спросил, чтобы как-то замять паузу:

– Вы оба актеры?

Гена улыбнулся:

– Да, но сейчас в Молдове с этим тяжело. Нет русскоязычной публики, значит, нет в театре сборов. Поэтому, кто может, уезжает. Наш герой-любовник уже играет в Одессе. Главный осветитель устроился на московском телевидении, а это был большой мастер своего дела, хоть и пьяница.

Тут вбежала Софья, красные волосы которой победно вздымались:

– Нам назначили одишн! Я сказала, что мы сыграем сцену из «Маскарада». Нужно поспешить – это через два часа.

– Как? – встревожился супруг. – Без репетиции?

– Ну что же делать? У них гастроли киевского театра – заняты все помещения.

– Но я не могу так! Ты же знаешь, что мне нужно вспомнить текст, особенно такой трудный, как у Арбенина.

– Знаю, знаю, – недобро подтвердила та и задумалась. Цвет ее широко раскрытых карих глаз медленно переходил в янтарный, но на этом сходство матери и дочери кончалось. – А что, Риночка, как ты считаешь… можем мы порепетировать… в саду? Там никого нет!

Софья загорелась этой идеей, и ей уже не нужно было мнение дочери:

– Пойдем, пойдем, Гена!

Оба исчезли.

Потом Илья сказал удивленно:

– Господи, они уже в саду!

– Конечно, – протянула Рина. – Если моя мать решила что-то, ее не остановишь!

– Я открою окно, – сказал Илья, и палату наполнил мягкий страдающий голос Софьи, совершенно не похожий на тот, что они слышали до сих пор:

– Мой милый, я с тобой поговорить хотела!..
Ты изменился с некоторых пор.
Уж прежних ласк я от тебя не вижу.
Отрывист голос твой и холоден твой взор.
И все за маскарад – о, я их ненавижу,
Я заклялася в них не ездить никогда!..

– Ну, Гена, продолжай!

– Сейчас, Соня…

– Я – Соня только для моей идише мамэ в Балте!

– Ладно…

Арбенин:
– Обдумать все заране надо было!
Нина:
– О, если бы я нрав заране знала твой,
То, верно, не была б твоей женой;
Арбенин:
– И то: к чему тебе моя любовь!..

Не знаю, Софья, как лучше произнести это… – Вспомни, как ты объяснялся в любви, добиваясь моей взаимности! Говори так: покуда в сердце…

Арбенин:
– Покуда в сердце быстро льется кровь,
Всё в мире нам и радость и отрада.
Пройдут года желаний и страстей,
И все вокруг темней, темней!
Что жизнь? Давно известная шарада
Для упражнения детей;
Где первое – рожденье! где второе —
Унылый ряд забот и муки тайных ран,
Где смерть – последнее, а целое – обман!

– Знаешь, – тихо проговорил Илья, – там, на лужайке уже собираются люди, чтобы слушать твоих родителей. Значит, они по-настоящему талантливы!

– В этом вся ирония! – вздохнула Рина. – Сцена заставляет актеров постоянно поддерживать свой талант, а если они женаты, то это продолжается и в собственной семье, как у нас…

Нина:
– Евгений, тут, в сердце, что-то жжет.
Арбенин:
– Пройдет! пустое!
Молчи и слушай: жизнь как бал —
Кружишься – весело, кругом все светло, ясно…
Вернулся лишь домой, наряд измятый снял —
И все забыл, и только что устал.
Но в юных летах лучше с ней проститься,
Пока душа привычкой не сроднится
С ее бездушной пустотой.

– В сущности, – сказала Рина, – эта пьеса и о том, что происходит между моими родителями с точностью до наоборот. Моя мать – властная, непримиримая натура, она – враг всех своих коллег. Как-то у нее появилась соперница, молодая и талантливая, которая в будущем могла стать ведущей актрисой, если бы моя родительница правдами и неправдами не выкурила ее из театра.

Нина:
– О, ты меня не любишь!
Арбенин:
– И ты, ты смеешь требовать любви!
А мало я любил тебя, скажи?
А этой нежности ты знала ль цену?
А много ли хотел я от любви твоей —
Улыбку нежную, приветный взгляд очей,
И что ж нашел: коварство и измену!

– Что ж, надо отдать должное твоему отцу: он очень убедителен!

– Да, в роли Арбенина он весь – жестокость и мстительность, а дома ему приходиться помалкивать, даже когда мама возвращается домой в полночь, якобы задержавшись на репетиции, хотя всем известно, что она проводит время с министром…

Нина:
– Каким-нибудь клеветником ты был обманут.
Арбенин:
– Да, я был обманут!
Плачь! плачь – но что такое, Нина,
Что слезы женские? вода!
Я ж плакал! я, мужчина!
От злобы, ревности, мученья и стыда
Я плакал – да!
А ты не знаешь, что такое значит,
Когда мужчина плачет!
О! в этот миг к нему не подходи:
Смерть у него в руках – и ад в его груди!

– И вот результат ночных похождений моей матери: папа, еще не старый мужчина, стал добиваться милостей у девиц из массовки и потом, после скандала, начал приставать ко мне, а я удрала сюда, к бабке Рае…

Нина:
Не верю, невозможно – нет, ты надо мною
Смеешься… ты не изверг… нет! в душе твоей
Есть искра доброты…
Спаси меня, рассей мой страх… Взгляни сюда…
О! смерть в твоих глазах!

– Признаюсь тебе, – горестно произнесла Рина, – часто во время их ссор я, озлобившись, думаю, что они генетически не совместимы, и это – причина моих странностей…

Арбенин:
– Да, ты умрешь – и я останусь
Один, один… года пройдут,
Умру – и буду все один!
– Нина:
– Прощай, Евгений!
Арбенин:
– Нет, нет – не говори, тебе уж не поможет
Ни ложь, ни хитрость… говори скорей:
Я был обманут? Так шутить не может
Сам ад любовию моей!
Нина:
– Теперь мне все равно… я все ж невинна перед богом
И умираю…

– Боже мой! – пробормотал Илья, когда зрители, до сих пор молча сидевшие на траве и следившие за каждым жестом и словом актеров, поднялись на ноги, благодарно крича и хлопая, особенно Софье, которая на их глазах умерла и вновь вернулась к жизни, а она принимала все это так, словно стояла на широкой сцене, обласканная аплодисментами множества людей, и лицо ее, обрамленное красными всполохами волос, впитывало это как воздух, а яркие губы в то же время шептали мужу ядовито-презрительные слова: ты опять в конце ошибся, жалкий актеришка!

Захлопнув окно, Рина пошла к постели, бормоча:

– Ненавижу, ненавижу!

Не только ее бледное лицо, но и все худое тело дрожало от отвращения.

Сестра, вызванная Ильей – все та же Бат-Шева – дала ей таблетку валиума, потом еще одну и сидела рядом, пока Рина не пришла в себя.

– Кстати, – рука сестры вынула из коробки шприц, зловеще блеснувший на солнце, – тебе предписаны уколы от воспаления в позвоночнике.

– Что это?

– Кортизон.

– Нет, – снова заволновалась Рина, – мне кортизон противопоказан!

– Ну, твой лечащий хирург знает лучше.

Рина пролепетала:

– У меня от него однажды случился аллергический шок!

Бат-Шева, продолжая свое дело, закатала рукав пациентки.

– Оставьте ее в покое! – возмущенный Илья схватил руку со шприцем, и тот со звоном упал на пол.

– Я буду жаловаться главврачу! – закричала Бат-Шева и, негодуя, выбежала из палаты.

Наступила тишина.

– Наконец-то можно расслабиться, – медленно успокаиваясь, проговорила Рина. – Сядь здесь, возле меня. Дай-ка я поправлю твою косичку, она совсем распустилась в этой стычке с бандитами. Ты спас меня, правда? Там… и сейчас… Ты всегда рядом, готов помочь, пожертвовать собой. Таким, говорят, был Иисус, евреи зовут его Ешу – Спаситель… Подумать только, несколько дней назад мы были совсем чужие, а теперь… мне трудно думать о себе без тебя… Знаешь, меня поразила эта любовная история у Фейхтвангера, мне даже снится, что я – царица Иудеи… Странно, есть слова, которые кто-то сказал в другом времени, но они возникают как свои. И если бы я решилась открыть тебе то, что я чувствую, я сказала бы это, как Береника Титу.

Слезы блеснули в ее глазах, когда она притянула Илью к себе, шепча:

– Муж… воин… Яники…

И то, что кинуло Рину и Илью друг к другу, не было наказанием за любовь…

Мираж

Они поднялись на двенадцатый этаж, Илья постучал и услышал громкое: – Войдите! Открыв дверь, они увидели грузного человека, сидящего в инвалидном кресле у открытого окна.

– Мы к господину Лотану.

Тот нехотя оторвал взгляд от простиравшегося перед ним голубого неба:

– С жалобой? Прямое попадание! Вы видите на моей физии следы множества попаданий.

Действительно, его лицо было изрыто шрамами и вмятинами. Внезапно каким-то точным геометричным движением Лотан сделал полукруг и уселся за стол.

– Не удивляйтесь! Это высший пилотаж, – чуть ли не с гордостью заметил он. – Специальный курс для безногих летчиков. Садитесь, – и спросил тоном врача. – Итак, на что мы жалуемся?

Илья протянул ему конверт с письмом, тот открыл, прочитал.

– Ну что ж, будет передано по инстанции. Но не ожидайте многого. Думаете, из-за нескольких, пусть очень страдающих людей, изменят маршрут огромного лайнера?

Рина подняла голос:

– Речь идет о страшном шуме, который мешает всем живущим в округе!

Их собеседник усмехнулся:

– И это об Аэробусе А-300, где учтены все удобства для пассажиров! Значит, вы не слышали настоящего шума. А я летал еще на старых «Ураганах» и погибал от жуткой жары и грохота моторов. Помню, Шимон, наш инструктор, после пробного полета сказал курсантам: – Ну, бней зонот, замечания есть? Только не говорите мне о шуме двигателей. Открою вам небольшой секрет: без них летать нельзя! Решить это проблему можно только так: не замечать ее! Поверьте старому обстрелянному волку, на десятом вылете, если вы только доживете до этого, вас будет беспокоить только одно – как выполнить боевое задание. Поняли, има шелахем?

Лотан грустно улыбался, вспоминая прошлое.

– И что вы думаете, дети, вскоре шум моторов перестал мешать мне. Наоборот, прислушиваясь к ним, я узнавал, достаточно ли в них масла и воды, поддерживается ли нужная температура и готова ли машина ринуться вперед и атаковать.

Вскоре мы получили новые машины – двухместные «Миражи», но чтобы летать на них, нужно было пройти сложный курс, где инструктор вбивал в наши головы такие понятия, как хорда профиля, угол атаки и удобообтекаемое тело – тут летчики не могли удержаться от смеха.

Эти термины казались нам ненужными, я понял их важность только в бою над Абу-Суэр, когда мне впервые удалось сбить египетский «Миг» – не без помощи Шимона, летящего со мной.

Я кричал от радости, а впереди вдруг появилось еще одно вражеское звено, окружившее нас, и я, сознаюсь со стыдом, решил повернуть назад и тогда услышал в наушниках бас Шимона: не отступать! никогда не отступать! – Я ринулся им на встречу, выпустив самонаводящуюся «Матру». Один из них, задымившись, пошел к земле, а другой стал бить из бортовых пушек и разорвал нашу кабину. Огонь, опалив нас, устремился к топливным бакам и дальше – мелькнуло в мозгу – нам конец.

– Немедленно оставить борт! – закричал инструктор. – Это приказ, има шелха!

Катапульта выбросила меня с такой силой, что в голове все помутилось. Потом понял, что я в воздухе, под парашютом, но Шимона рядом не было, его не было, има шело! а там, внизу я увидел его падающую фигуру, охваченную пламенем, и в моей затуманенной памяти всплыли слова «удобоотекаемое тело», но сейчас я не смеялся, а плакал…

Лотан помолчал, тяжко дыша. Потом:

– Простите, что я взваливаю это на вас. Сидишь здесь день деньской и слушаешь жалобы на потерянный чемодан или зонтик.

– Нет-нет, продолжайте! – подбодрил его Илья, – Дальше что?

– Ну, меня подобрал «Сикорский» и доставил в госпиталь, где мне отняли… уже ненужные… ноги. Я был в отчаянии, думал покончить с собой. Безногий летчик – кому он нужен? Да Лиора, жена, такая же беленькая, как ты, дочка, заставила жить. И вот, на инвалидном кресле я закончил Технион, теперь пишу докторскую – так мне послужил наказ Шимона: «Не отступать!..»

Провожая гостей, он на высоких колесах, будто на крыльях, пролетел к двери, дружески кивнул Илье и подал Рине тяжелую руку с темными следами ожогов. Растроганная, она припала к ней горячими губами…

Алла свидетель

Белое здание суда с высокими узкими, как бойницы окнами, напоминало крепость, стоящую на страже закона и справедливости. Пораженный этой красотой и силой, Илья обходил его со всех сторон, и конечно, опоздал к началу. Когда он появился в зале, Шломо давал показания:

– Мусса всегда добросовестно исполнял свои обязанности, помогал по хозяйству, сторожил имение от воров. А в тот вечер я увидел его лежащим на земле, связанным и избитым. Он прохрипел еле слышно: босс, включите сирену!

– Ваша честь, – вмешался обвинитель, – двое остальных подсудимых утверждают обратное!

Те, сидя рядом с Муссой, но стараясь держаться от него подальше, усердно кивали черными головами.

– По их словам была договоренность, что после того, как сторож откроет ворота, его свяжут и даже побьют, чтобы отвести подозрение в соучастии.

Мусса, измученный и растерянный, воскликнул:

– Алла свидетель, я хотел защитить хозяина и Варенику!

В зале кто-то сказал по-русски: «Ну и потеха» и засмеялся. Судья, высокий, седой, вопросительно глянул на защитника.

– Что это значит?

– Ваша честь, подсудимый имеет в виду портрет царицы Береники, найденный в раскопках.

Тот прятал улыбку в серых усах:

– Подсудимый Абу-Захария, есть у вас свидетель поближе к нашей грешной земле?

Мусса поднял руки к небу и проговорил что-то невнятное.

Защитник: