На педагогический совет Домна надела толстый кардиган – со стороны дальнего окна прилично так тянуло холодным воздухом. Она удобно уселась на стул с высокой спинкой и приготовилась подавлять зевоту на протяжении пятнадцати или двадцати минут – ей представлялось, что в старом, никому не нужном садике вроде «Ивана Царевича» словосочетание «педагогический совет» следует произносить лишь в очень редких случаях – всё здесь напоминало фешенебельный хлев, а не дошкольное учреждение. Запустение «Ивана Царевича» напоминало Домне старость закоренелого алкоголика, который проснулся однажды поздним утром, а у дверей его ждёт скучающая смерть. «Как это ты умудрился проспать собственный отход в мир иной?» – спрашивает его смерть. А у алкоголика в уме и памяти только бред и суета никчемная. Такое печальное сравнение подсказали противоречащие друг другу указания Правищевой, обшарпанная обстановка «хорошего детского сада» как признак разворованного финансирования и сломанная психика некоторых сотрудниц. Глаза и облик сломленного человека… присмотревшись внимательно и увидев такое однажды, вы не сможете перепутать уже ни с чем. Даниэль объяснял ей когда-то, что высшей точкой мастерства для частного психиатра является «воскрешение» сломленных людей – государственный психиатр просто не осмелится так рискнуть ради отдельно взятого пациента. Домна вблизи смотрела на сломанных Правищевой воспитательниц, и ужасало то, что… они знали, что их сломали. Воспитательницы отдавали себе отчёт, что их личность разорвана и срастается (или срослась) заново – они признали себя бывшими в употреблении. Домна смотрела во все глаза и видела, что заведующей заметен её интерес, и очень сожалела только о том, что подобно Даниэлю не умеет «воскрешать». Она хотела бы «воскресить» жертв заведующей хотя бы потому, что мертвецам нельзя касаться детей. Моральные калеки не должны заставлять деток вдыхать удушливый пар воспитательского выгорания. Все дети чувствуют радиоактивное отчаяние взрослых, только не в состоянии объяснить маме, почему рядом с тётей Мотей хочется плакать, драться и ругаться, а рядом с тётей Фёклой хочется петь или спокойно играть.

Выбравшись изо всей этой истории в здравом уме, Домна планировала написать статью под названием «Симфония некомпетентности», ни больше, ни меньше. В который уже раз за сегодняшний день Домна остановилась у окна, с удовольствием следя глазами за длинными тоненькими слёзками умного печального дождя на оконном стекле. Бесстрастное серое небо с недоумением заглядывало в недра глупого людского мира, и не могло найти признаков любви даже там, где в большом количестве содержались чистые и наивные существа – дети. Их ангелы-хранители в белых одеждах сильные и яркие, тогда как ангелы взрослых потрёпанные и полупрозрачные, в любую минуту готовые покинуть умершего грешника, и вернуться на Небо, вымаливать очищение, в надежде вернуть былое могущество и сильные ослепительно-белые крылья, повреждённые во время жизни с человеком. Домна очень долго была атеисткой, но сегодня ощущала настоятельную необходимость посетить Храм Божий.

– Педсоветы проходят в музыкальном зале, – объяснила Людмила Борисовна, проходя мимо во главе ровной колонны маленьких детей.

– Спасибо. – Тихо ответила Домна, отвечая мудрой незлой женщине, ни от кого не готовой принимать благодарность. Вежливость здесь служила прелюдией предательства.

Здесь, в эпицентре зломудрствования, на собрании тоскливых людей, Домна спасала свою надежду воспоминаниями о Даниэле, о его голосе и той любви, замены которой не бывает. Пока её ум помнит голос смех Даниэля, она не одинока.

Задумчивые усталые женщины молча собирались в просторном серо-зелёном зале, рассаживались и тут же утыкались в экран телефона, словно боясь нечаянно обнародовать скепсис по поводу предстоящего собрания. Хмурая, вдумчивая Людмила Борисовна не утруждала себя похуданием и была полной ровно в той мере, в какой и следует пополнеть обычной женщине лет пятидесяти двух. Не каждая из представительниц слабого пола станет изнурять себя прокачкой пресса и Т-образной стойкой для укрепления мышц кора, если в её жизни количество стрессов и унижений на работе накрывает штормовой волной и жизненной энергии хватает лишь на то, чтобы кое-как выспаться и терпеливо молчать, пока беснуется начальство.

В самый первый раз, входя на территорию группы «Аленький цветочек» и оглядывая сдобную фигуру Людмилы Борисовны, Домна видела перед собой постороннего взрослого, умело управляющего группой посторонних детей. После двух часов общения Домна с удивлением отметила, что поддалась очарованию приятного голоса, плавных жестов и умных глаз воспитательницы. Почему?! Объяснимо: включая иной раз записи классических произведений, написанных и исполненных сто или двести лет тому назад, Домна не желала верить, что некоторые из произведений родились в уме и душе людей, находящихся в нищете или терзаемых неизлечимой болезнью. Прекрасное руками мучеников: сейчас она имела возможность увидеть микро отражение своих догадок. Воспитательницы здесь не умирали видимым образом, но в глазах каждой из них Домна видела упорно сдерживаемую горечь целой череды унизительных поражений, украденных побед, растоптанных надежд на лучшее.

Сидение дивана заняли дамы, считающие себя старожилами: Герда Николаевна, зеленоглазая ундина Ядвига Алановна, молодая Веруся (Вера Александровна – любимица заведующей), чёткая как хорошо отточенный топор, сдобнушка Варвара Валентиновна, грозная старая Элина Семёновна и немка Хлое Вольфовна из «Ковра-самолёта» и скромная жертвенная София Игоревна. Людмила Борисовна устроилась на стуле рядом с Альфиёй Рашидовной, поближе к выходу. Виталий, рассмотревший все личные дела сотрудников, сказал ей, что Людмила и Альфия выгодно выделяются среди прочих. Берут качеством: в их группе удивительно хорошая дисциплина, спокойные дети, сохранный инвентарь, опрятные игрушки вся документация в порядке и выстроена на одной полке – ничего не приходится искать, родителей они назначают минимальную мзду на канцтовары, а их дети приходят на занятие по физической активности в белых футболочках и чёрных шортиках все как один. В общем, было понятно, что Виталий с Домной чай будут пить в «Аленьком цветочке».

Унылой чередой собрался весь педагогический коллектив, принесла себя даже расслабленная до умопомрачения психологиня, она опустилась в кресло рядом с Кузяцкой, расправила платье и сложила руки на коленях, напичканные посторонней жидкостью губы-лепёшки были сложены в крайне психологичную улыбочку.

Последней вошла Правищева. В центре зала уже были установлены круглый обшарпанный стол на одной ножке и два самых новых из имеющихся стульев с высокой спинкой. Правищева уселась на лобном месте и глазами пригласила помощницу. Светлана Кузьминична поспешила пересесть.

Стулья, занятые Кузяцкая и Правищевой были самыми новыми из имеющихся, устойчивые ножки надёжно держали возложенные на них начальственные тела. Обеим деятельницам было неудобно. Коротконогая Кузяцкая не могла полностью поставить стопу на пол, её пятки стремились ввысь, упитанные малоподвижные бёдра привыкли покоиться на мягком и низком. Вся она макушкой стремилась в потолок, тогда как пузико тянуло вниз, равномерно выпирая из-под растекшихся под платьем грудей, а стопы то и дело становились на носок – она напоминала старую балерину с молодой душой, жаждущей танца. Высокая Правищева правильно села с первого раза, ей не подходила лишь величина сидения, она поймала баланс (большой каравай на маленькой тарелке) и напряжённо замерла, будто боялась скатиться со своего маленького насеста. Её кабинетное регулируемое по высоте кресло с подлокотниками и широкой спинкой, купленное год назад под предлогом «приобретения новой шведской стенки в спортивный зал» было намного удобнее, но оно осталось в кабинетике. На месте спортивного зала находился склад посуды, новых кастрюль, тазиков, праздничных костюмов и там же располагалась гладильная. Так что отсутствие новой шведской стенки никто не заметил.

Ягодицы заведующей, порядком истёртые обо всякого рода сидения, молили о пощаде, но оснащать места общего пребывания чем-то новым она не собиралась, ей уже исполнилось шестьдесят, она в своё время потрудилась, пусть другие теперь потеют над обновлением детского сада. Лет через пять обычного денежного чёса с прибылей детского сада она завершит накопление финансовой подушки на старость и, как ни грустно, уйдёт… Веста Самуиловна крайне редко и только самой себе признавалась – голова соображает медленно, все её знания устарели, как и учебные пособия в методическом кабинете «Ивана Царевича». Давно уже воспитатели на окладе, «девочки», как она их называла для создания нужной атмосферы, зарабатывали стимулирующие баллы и себе и ей. А те, кто осмеливался заметить, что их стимулирующая часть занижена и там, где следовало ставить три балла за опубликованную статью (оплаченную из собственного кармана «девочек») стоит только один балл, быстро увольнялись – умников Правищева искусно доводила до белого каления. Веста Самуиловна ровно за неделю умело обескровливала человека, и её жертва неизменно писала заявление об увольнении по собственному желанию. Особый вид извращённого удовольствия Правищева получала, когда рвала это заявление, хвалила свою жертву, уговаривала остаться, поработать ещё, но ни одна обработанная её токсичной слюной воспитательница не оставалась, это грозило удлинением агонии, и увеличением площади ожога.

– Мы собрались здесь обсудить предстоящий юбилей директора школы. – Без обиняков начала Правищева. – Ксения Осиповна, вам слово.

Молоденькая девочка, исполняющая обязанности прачки и председателя профсоюза одновременно, была пластилином в твёрдой руке начальницы, она старалась говорить и делать только то, что от неё ждёт хозяйка Веста Самуиловна.

– Уважаемые коллеги, наш уважаемый Геннадий Алексеевич прекрасный начальник, его помощь детскому саду безгранична.

Уголки губ Анисии Сергеевны и Альфии Рашидовны поползли вверх, что не укрылось от проницательной Весты Самуиловны Правищевой.

– Предлагаю скидываться по пять тысяч рублей. Мы ведь хотим, чтобы наш подарок выглядел солидно. Мы лицо всего детского сада.

Воспитатели хранили гробовое молчание. Зарплата, которую они заслуживали, расставаясь со здоровьем, станет меньше на пять тысяч без их согласия. Попробуй только откажись – с мясом оторвут. Впрочем, так было всегда.

– Дарить будем деньгами. – Вставила глупая Кузяцкая. – Но мы ничего от вас не требуем, всё только по желанию, только добровольно.

Гробовое молчание.

– Сдавать будем мне. Наличкой, – продолжала Ксения Осиповна как о чём-то давно решённом. – Не позднее завтрашнего дня.

Правищева чуть не подавилась слюной.

– Ну зачем же так, – возразила она. – В течение недели, девочки. В течение недели. В следующий вторник проведём педагогический совет, чтобы выявить тех, кто не сдал, и пересчитать собранное.

Веста Самуиловна гордилась собой за особое чувство меры, не следует резко доводить до точки кипения, не нужно выливать на сотрудников ведро помоев за раз, можно сделать это дозированно, чтобы создать видимость, что помои были вынужденной мерой и надо потерпеть, тогда в следующем учебном году станет легче и лучше. А там месяцок-другой пройдёт, всё забудется и можно будет отругать их за недописанную рабочую программу и поручить съездить на методическое объединение в какое-нибудь захолустье.

– Привет, – зашёл Фрол. Он подмигнул изумлённой Правищевой, и уселся на диване прямо перед ней, потеснив почтенных матрон.

– Вы не педагог, уважаемый Фрол Андреевич, – строго заметила Веста Самуиловна.

– Я соскучился. – Мягко ответил он.

Домна любовалась. «Вот козёл!» Аж мурашки по спине побежали, вернулось знакомое чувство риска и предчувствия ускорения событий, живущее в ней с детства: Фрол позволил ей прыгнуть с парашютом, учил её стрелять боевыми патронами, ходил с ней в наркопритон, чтобы рассмотреть наркоманов во всей красе с близкого расстояния. Если Фрол хотел, ему было можно практически всё. Чётко зная меру, он мог вывернуть наизнанку любое банальное событие, перевернуть и переделать любой железо-бетонный устой, он словно видел крошечные микротрещины предметов, куда незамедлительно вставлял металлический клин, хорошенько бил по нему и наблюдал, как в дребезги рассыпается незыблемое.

Правищева обладала этим же умением, но будучи женщиной, она не смогла развить эту черту, поэтому довольствовалась примитивным издевательством. Она тыкала вязальной спицей в болевые точки таких в точности клушек, как и сама. Тогда как Фрол жил кочевником, и ладони его отвердели от оружейной рукояти. Он не видел смысла в понимании посторонних, и не ценил жалости.

Весело играя в охрану Домны, Фрол пытался решить серьёзную личную задачу: в каком конкретно направлении ему следует двигаться дальше? По сути, безопасность Домны мог с лёгкостью обеспечить один Виталий, но Фрол взял отпуск и был принудительно послан вместе с ним. «Если я дам тебе нормальный отпуск на побережье, ты сдохнешь от тоски», – прокомментировал Аскольд, провожая его сюда.

– Второй вопрос. – Вклинилась Кузяцкая, меняя тему. – Все провели осенние балы. Мне особенно хочется отметить Веру Александровну и Валерию Тимофеевну. Прекрасные утренники, дорогие мои! К остальным у меня вопросы. Герда Николаевн, почему вы не выступали? Анисия Сергеевна, вон у нас чуть Осень не потеряла, организация у вас сильно хромает, знаете ли. Много лет работаете, а родителям показать нечего. Позор! Альфия Рашидовна, зачем вы пели на вступительном слове? Вам же в прошлый раз объяснили, приучите воспитанников улыбаться и аплодировать по сигналу. Вовсе не обязательно рекламировать своё музыкальное образование. Такого нет в сценарии. Людмила Борисовна, вы сделали четыре танца и не одного хоровода. Непорядок.

– У нас дети подготовительной группы, – отозвалась Людмила Борисовна. – А хороводы водят малыши.

– А, ну да, – кивнула Кузяцкая. – Что касается Лебедевой и Батькиной…

Кузяцкая резко осеклась и схватилась за горло. Лицо её покраснело до оттенка варёнойсвёклы. Заведующая потрогала её за плечо, но Кузяцкая мешком повалилась лицом вниз, изо рта её хлестала кровь, сливаясь в маленькую лужу. Глаза остекленели. Хриплый рычащий звук послышался из глотки старшей воспитательницы и она окаменела, подобная чудовищному сдувшемуся шарику.

Домна потеряла дар речи, вцепилась пальцами в сидение своего стула и уставилась на застывшую Кузяцкую. Общее судорожное «Ах!» стоном отчаяния прокатилось по залу.

Фрол поднялся.

– Никому не двигаться! – Он пересёк зал в несколько шагов, привычным движением дотронулся до шеи Кузяцкой, молча констатируя смерть, сфотографировал на телефон диспозицию присутствующих, положение тела, встряхнул оробевшую Ксюшу и заставил её быстренько записать имена и адреса присутствующих, наспех обыскал каждую и приказал не покидать здание детского сада до приезда полиции.

Первой из музыкального зала вытолкалась Правищева, аккуратно обойдя тело бывшей помощницы, она спешила позвонить покровителям из министерства. Чтобы это грязное происшествие повредило её статусу как можно меньше, следует вести себя тихо и правильно. Ах, как же неудобно ей будет работать без своей сговорчивой вышколенной Кузяцкой.

Следом унылой чередой потянулись подавленные увиденным воспитательницы: жизнь приучила их молчать и ещё раз молчать, прежде чем подать голос.

Оставшись в относительной тишине, Фрол принялся за детальный осмотр тела: кожные покровы, ногти волосы, зубы, губы, слизистая… он резко обернулся. На диване шевельнулась Анисия. Она сжалась в ком, неотрывно глядя на мёртвую коллегу. Её колотило. А он и не заметил, что она всё ещё здесь. Домна тоже была здесь, но она своя – тем более стоит спиной у распахнутого настежь окна и не лезет.

Фрол медленно поднялся, не решаясь приблизиться и не зная, что говорить: посторонняя женщина смотрела, как он работает, и он ничего ей не объяснит ни сейчас, ни потом. Выгнать? Надавать по щекам? Смысл?

Он подошёл и поднял Анисию за плечи.

– Посмотри на меня.

Она и так смотрела на него, но, он чувствовал, близка к истерике.

– Кто сейчас работает у тебя на группе?

– Я. – Прошептала Анисия.

– Домна иди сюда. – Позвал Фрол. – Идите обе в её группу и… – Он протянул Домне спрей. – Виталий сейчас присоединится к вам. Переночуете у тебя.

– О! Моя Лена, – проснулась Анисия Сергеевна. – Нужно позвонить. Нет. Муж в отъезде. Ключи. А что скажет Веста Самуиловна?

– Я сказал, переночуете у Домны. – Фрол встряхнул Анисию за плечи. – Кто такая Лена?

– Моя дочка. – Заплакала Анисия навзрыд.

– Лена в «Бабе Яге»? – Уточнила Домна.

Анисия кивнула, сглатывая слёзы.

– Забери Лену в «Теремок». Вас допросят первыми, Виталий увезёт. Пошла. – Фрол практически прогнал Домну, прижимая к себе Анисию так, словно её могло унести ветром.

Из-за открытого окна в помещении становилось всё прохладнее. Ветер гнал по небу пелену холодных всклокоченных туч. Солнечный свет пробивался урывками на десятки секунд, затем исчезал, уступая осенней печали и сырости.

Фрол ещё раз внимательно посмотрел на положение тела старшей воспитательницы, крошечная искра узнавания мелькнула в памяти и потухла. Интуитивно он выключил электрический свет, прикрыл окно и отдёрнул тяжёлые шторы, впуская свет естественный. Передвигаясь, он всюду волочил за собой плачущую Анисию. Она попыталась ему что-то сказать, но в этот момент солнечный свет озарил комнату на десять или пятнадцать секунд и Фрол сделал стойку. Глубоко вздохнув, он набрал номер по памяти и состоялся короткий диалог. Анисия, бормочущая что-то ему в рукав, была на время забыта. В уме он выстроил несколько вопросов по степени важности и ему совершенно не нравились предположительные ответы на них.

По роду деятельности он неоднократно полагался на чутьё, знал, оно основано на опыте и многократном анализе фактов. Сейчас, совмещая наспех выдвинутые гипотезы, сравнивая их по весу и правдоподобию, он испытывал мучительное чувство падения спиной вниз. Это чувство родилось в год смерти его жены много лет тому назад. Она… Наташа… тоже работала воспитателем, ей очень нравилась её профессия. А потом, вернувшись однажды из командировки, он застал её мёртвую, переодетую, в гробу. «Покончила с собой». – Сообщили ему. И он, онемевший от горя, думал, думал, думал, думал и понимал через силу, что сказанное правда. Дней за двенадцать до этого мрака, Наташа провожала его на самолёт, причём выглядела затравленной, а он порадовался, что воспитанники-детишки наконец-то стали её выбешивать и она, возможно, уволится и будет всё своё время посвящать ему одному. Его не было две недели. Все их телефонные разговоры протекали вяло. Он решил, что увезёт её отдохнуть в Европу. Им нужно было побыть вдвоём. В те тягостные дни он вообще ничего не почувствовал, видя её двойника в гробу. Фрол так и не заплакал, провожая её в последний путь – он медленно падал спиной вперёд каждую ночь и пытался представить себе, что могло заставить Наташу так жестоко его бросить.

И сегодня он падает спиной вперёд наяву посреди дня. Отчего это повторилось?

Полиция не заставила себя ждать. Почти одновременно с дежурными приехал человек в штатском, по виду ровесник Фрола. Перед мужчиной почтительно расступились.

– Здорово, – сказал он, пожимая руку Фрола. – Какими судьбами?

– Здорово, Гаврила.

– Что скажешь?

– Почти уверен, её накачали ЭН две тысячи. – Вполголоса сказал Фрол.

– И кто нам сделает химический анализ в этой дыре?

– Мои ребята сейчас приедут. Поспособствуешь?

– Поспособствую, – прищурился Гаврила Сергеевич. – Скинешь мне все фотки.

– Ок.

– Мне показалось, я заметил Виталика. – Продолжал Сашкин.

– До лета мы отиремся здесь. – Ответил Фрол, направляясь к выходу.

– Если понадоблюсь, звони.

Фрол кивнул.