Распахнувшиеся двери едва не слетели с петель. Осень, высокая, прямая, в невозможном гнездоподобном венке из жёлтых листьев ворвалась в музыкальный зал пушечным ядром, и три раза пройдясь лебёдушкой вокруг ошеломлённой Анисии, пританцовывая, принялась раздавать деткам искусственные грибочки из недр гигантской плетёной корзины. Азартная в своей безнаказанности музыкантша со всего размаха уронила пальцы на клавиши многострадального пианино и энергично заиграла вступление к подвижной игре. По дороге красавица Осень высоким ломающимся голосом цитировала стихи, да так лихо сорвалась три раза на восточный акцент, что глаза всех присутствующих обратились только к ней – на сцене властвовал переодетый молодой мужчина.

Эксцентричная красавица Осень притопывала и прихлопывала вовсю, потом вдруг споткнулась о прилепленный на палас двусторонним скотчем оранжевый бумажный листок, корзина полетела в сторону и чуть было не заехала по лицу кому-то из зрительниц.

Через два хоровода, три песни и десять минут громких оваций утренник окончился, и Анисия с пылающими щеками (улыбаясь как помилованный смертник) увела цепочку детей переодеваться и получать подарки.

Оглушённая громкими звуками и сбитая с толку духотой и толчеёй, Домна в общей суете ошиблась с выходом и спустилась по лестнице в другое крыло, поплутала немного, встретила по дороге незнакомых женщин, пересекла два коридора и услышала знакомый голос. У широкого восточного окна Фрол разговаривал с «осенью» и оба ржали как школьники. Молодой светловолосый мужчина пытался выпутаться из златотканого балахона с нашивками, а Фрол потешался, просматривая что-то в телефоне. Одновременно с Домной подошла сухопарая девица, и, представившись прачкой, потребовала костюм.

– Привет, я Виталий, – произнёс мужчина, бередя пальцами взлохмаченные светлые волосы. Ему было весело плевать на род людской, он был настоящим профессионалом. Отец неслучайно выбирал людей и… Здесь Домне в голову пришла неожиданная мысль. Время мирное. Многовато что-то телохранителей, её зад мог защитить один Фрол. Ради неё ли это всё?! Аскольд Киевлянин послал в маленький городок начальника охраны с напарником и её, свою амбициозную единственную дочь, только лишь время скоротать, или (как обычно) затевается нечто большее? Она ещё раз внимательно посмотрела на Виталия. Да, этот наглец определённо впишется в их с Фролом компанию.

– Привет, я Домна, – улыбнулась Домна.

– В какой день мы приступаем к работе? – поинтересовался Виталий.

– Вы оба завтра к восьми, а я осмотрюсь пока. – Строго глянул Фрол.

Оказавшись на улице, Домна подняла воротник и ссутулилась от мыслей о неминуемом «завтра». Много, очень много одинаково-скучных будних дней вломится в её прекрасную жизнь завтра, и всё будет испорчено – не стать ей семейным психологом в Питере, не прогуливаться по набережной, подняв воротник пальто, не любоваться Эрмитажем. Вместо европейского лоска благородного города её ожидает нескончаемый поток деревенской глупости и запах вульгарно пригоревших тушёных на кошмарного качества масле овощей.

– Ты действительно прилетела из Италии? – Отчего-то у Виталия кошки на душе скребли. Они неторопливо брели по безлюдной улице. Машина Виталия так и осталась на площадке напротив школы.

– Да. И ты не представляешь, как я в этом раскаиваюсь.

– Пивка?

– Да, пожалуй.

***

Нескольких детей забрали родители, остальные маленькие обитатели группы «Теремок» поспешили на переодевание. Торопливая возня маленьких воспитанников сопровождалась шумом, капризами, и просьбой дать поесть или попить.

Едва скрывшись из вида Правищевой, Анисия юркнула в спальню и забилась в дальний угол – детей подхватила её напарница, Герда Николаевна, коротко стриженная сухая брюнетка, добрая, но себе на уме. Именно у этой пожилой энергичной женщины проворный Виталий получил костюм Красавицы Осени, корзинку и ценные указания.

Две напарницы всегда заранее договаривались в такие дни: раздавленная избыточным вниманием, Анисия не могла работать после утренников или любых публичных представлений, будь то сценка на сорок минут перед десятком родителей или представление в ДК для целой кучи народа – нет разницы – неизбежная волна морального похмелья накатывала всё равно.

Фрол отыскал «Теремок» пятнадцатью минутами позже.

Старая нянька Бубниха, не умеющая написать заявление без орфографических ошибок, но заслужившая многократные поощрения начальства за приносимые сплетни, слухи и факты, перемешенные в дичайших пропорциях была в тот день немного скромнее обычного из-за повышенного артериального давления, что не мешало ей интересоваться всеми и вся. Ровесница Правищевой, Бубниха была в глазах заведующей символом давно ушедших советских времён: когда обе они были моложе и надежды на пристальное мужское внимание были ещё живы.

– Заседание кривоногих пенсионерок объявляю открытым, – сказала Герда Николаевна, мрачно созерцая Бубниху. Мгновением позже в дверях появился Фрол. В облегающем джемпере он был очень хорош для своих пятидесяти, и у Герды Николаевны чуть не слетело с языка крепкое словцо. Положа руку на сердце, половина воспитателей «Ивана Царевича», отделавшись от последних детей в вечернюю смену, с удовольствием крыли матом скучную жизнь с болезнями и анализами, самодуру Правищеву с её оригинальными идеями посадить виноград в ноябре или подстричь ножницами травку на газоне, потому что бензин для газонокосилки – непозволительная роскошь. Сейчас же, перебирая в уме подходящие ругательства, Герда Николаевна испытывала совершенно забытое ею эстетическое удовольствие – разглядывать спину и ягодицы мужика, настоящего нормального самца, упёртого, злого, умного. «***, как же он двигает задом», – размышляла пожилая воспитательница, утирая пот со лба: переодевание малых деток в шестьдесят пять лет – это тебе не шутка!

– Эй! Куда? Вам кто разрешал?! – Поскакала вслед за Фролом хромоногая Бубниха. Бдительное соблюдение «приличий» (не всех, конечно) являлось для Бубнихи неиссякаемым источником информации – прежде, чем оговорить человека, следует позаботиться о правдоподобии собственной лжи.

– Отъе**сь! – Шикнула на неё Герда Николаевна вполголоса. Дети всё равно орали, занимаясь каждый своими игрушками. – За обедом иди, коровушка! Двадцать минут, а ты всё телишься.

– Посторонний ходит, а мне и слова не скажи, – со злым лицом, гремя эмалированной кастрюлей для винегрета и эмалированным ведром для борща, Бубниха поковыляла к раздевалке, через которую неизменный маршрут вёл к лестнице, по коридору первого этажа, мимо кабинета Кузяцкой и на кухню.

– Дети, – зычный голос Герды Николаевны огласил группу. – Быстро сели на стулья! Игрушки положили на место! Миша, отнеси пистолетик на полку. Соня, поправь сзади платье. Илюшка, иди сморкаться. Семён, унеси своего динозавра в шкафчик.

Шум и детская суета не умолкали, в группе присутствовало двадцать шесть малышей – идеальная тишина здесь наступит в одном случае: детей разберут по домам.

– А теперь, мои дорогие, – добавила металла в голос Герда Николаевна. – Я буду читать вам сказку.

Дети снова загомонили. Конечно, они станут перебивать её на каждой реплике, на то они и дети. Герда Николаевна улыбнулась.

Фрол быстро вошёл в пропахшую влажностью, навязчивой имитацией сирени и толчёным мелом комнату, именуемую спальней. Влажностью здесь пахло даже летом, а мел и дешёвая сирень шибали в нос от свежих наволочек – после стирки бюджетным порошком, который покупали только детские дома и детские сады, одинокие пенсионеры и те могли позволить себе стирать чем-то получше.

Пространство возле стен занимали покосившиеся тумбы с выдвижными кроватками (Бубниха именовала их гробами), на двух подоконниках и в каждом углу громоздились разнокалиберные коробки из-под обуви, из-под телевизора, из-под микроволновки и ещё узлы с какими-то тряпками. Одинаковые наволочки на детских постельках имели весёлый узор, но все до единой выцвели от долгого использования. Анисия сидела на письменном столе – странно было видеть хороший, вполне себе исправный письменный стол посреди всего этого сумбурного склада ветоши. Силуэт Анисии, узкий и прямой, обведённый чёрным, перечёркивал смысл того балагана, что видел недавно Фрол: он знал – она не верила тому, что делала и не собиралась верить в то, что будет вынуждена делать завтра. И она не первый месяц давилась здесь блевотиной повседневной работы и в этом определённо чувствовалось упрямое движение к некоей скрытой цели.

– Я хотел бы вам помешать, – галантно начал он, но выронил главную мысль, когда почувствовал запах коньяка.

На коленях воспитательница держала, будто грея в ладонях, пластиковую чашку от игрушечного сервиза с мордашкой гномика на боку, внутри покачивалась драгоценная масса жидкого янтаря.

– Вам налить? – спросила она, не поворачивая головы.

Он взял её руку с чашечкой, поднёс к своим губам, чуть пригубил и отпустил: ему следовало в эту минуту пристально и страстно уставиться ей в зрачки, но Фрол не мог оторваться от разглядывания её пальцев. У него редко находилось время для наблюдений, внимательного поиска настоящего вокруг себя. С течением времени ускоряется темп и вот уже ты врёшь как дышишь, и, встречая качественный подлинник, немедленно прячешь его в карман. На всякий случай.

Но не теперь. Анисия понравилась ему мгновенно, они родились одного поля ягодами, но их линии прожитого изогнуты по-разному. Ей плохо. Периодически. Она не сломана, и как видно, делает всё, чтобы хватило времени не сломаться… но ей едва ли известна одна важная деталь: не хватит! Хорошим людям в реальной жизни всегда не хватает для победы над ситуацией либо времени, либо сил.

– Нальёте мне этого завтра. Сегодня я за рулём.

Он подхватил её за талию, крепко бережно прижал к себе и тут же выпустил.

– Эй, вы, я замужем!

– А это, собственно, всё, что я хотел вам сказать. – Иронично возразил он.

– Это не… – она подняла чашечку с коньяком. – Я всегда дурная после выступлений. Ненавижу!

– Допивайте. – Скомандовал Фрол. – Коньяк хорош.

– Я не алкашка.

– Алкашка взяла бы кастрюльку.

– Чего вам нужно? – Зябко вздрогнула Анисия.

– Я вызвал такси и сейчас прослежу, чтобы вы уехали домой отдохнуть.

– Лучше не приближайтесь. Очень скоро вы исчезнете, и мне отмстят за дружбу с вами. Даже если я запущу в вас порцией тушёной капусты, это ничего не исправит: нас видела Бубниха, я сноха Правищевой. Я…

– Заткнитесь пожалуйста. – Строго, но тихо выговорил Фрол. – Я застряну здесь на полгода. Пока заведующая занята мной, найдёте себе другую работу.

– Нет.

– Да.

– А полгода это до какого месяца?

– Такси подъедет через минуту. Где ваша верхняя одежда? И сотрите уже эту кошмарную помаду. Или мне её облизать?

Анисия отшатнулась и залпом допила коньяк.

– Верхняя одежда. – Напомнил Фрол.

Анисия Сергеевна хихикнула и открыла шкаф, дверцы которого держались вместе на одной только розовой резиночке для волос. Своими длинными ловкими пальцами молодая воспитательница хорошо справлялась с этим чудом инженерной мысли. Накрутила вокруг шеи тонкий палантин и застегнулась. Её модная куртка очень шла ей. Румяные щёки тоже.

– Об одном прошу, – Фрол театрально закатил глаза. – Не дышите на детей. И где вы говорите спрятали бутылку?

– Не ваше дело.

– Зачем вы в это лезете? – спросила Анисия уже на улице. – Здесь у вас не получится просто поиграть.

– Если вы перестанете от всего вздрагивать, вам станет понятнее. – Ответил Фрол, глядя на пустую дорогу за изгородью.

– Я нужна детям. – Попыталась закрыться Анисия.

– Не больше, чем я.

– Для чего вы здесь, утончённый дворник? Вы не похожи на того, кто зализывает раны. Здесь плохое место для искренности.

– Я проведу здесь шесть месяцев. – Посмотрел на неё в упор Фрол, затем продолжил заговорщическим шепотом. – Посоветуйте, с чего мне начать, чтобы меня не поругали.

– Издеваетесь?

– Да.

– Заповедь первая: не мешай начальству воровать.

– Это всё коньяк, – усмехнулся Фрол.

– Вы такой зайчик. – Ядовито парировал Анисия.

– А вы были отличной ведьмой на утреннике, госпожа Правищева.

– Болячкина. – Поправила его Анисия Сергеевна.

Фрол негромко искренне засмеялся.

– Всё сегодняшнее действие сотрётся из памяти в маленьких головках, стоит детям проснуться завтра утром и начать играть во что-нибудь новенькое. Балаганные представления четыре раза в год нужны только взрослым. Малышам требуется только доброта, внимание, общение. – Захлёбываясь шептала Анисия, и ветер уносил её фразы мимо лица Фрола. – И я уже пятая воспитательница на этой группе!

Он смотрел на неё как врач, столкнувшийся с побочным эффектом после приёма низкокачественного препарата.

– Ты права, уходить будет очень больно. Будут слёзы и лишние слова, но ты уйдёшь, потому что справишься со всем этим. А я гарантирую, что справишься, ведь ты уже ушла отсюда: по-настоящему тебя здесь нет. Твой свет в окошке, твоя ложечка сахара в чае по утрам, твоя любимая песня, разве это напоминает тебе детский сад? Хоть раз тебя утешала мысль о том, что ты воспитательница? Анисия, ты рада являться частью этого педагогического стада? Ты здесь своя?

– Каждый день я сомневаюсь, что смогу сбежать. – Прошептала она со слезами.

– Ты должна, пока они тебя не сломали.

– Я отлично справлюсь. – Твёрдо отозвалась Анисия. Привычка защищать себя читалась в ней постоянно. Израненная несправедливыми и откровенно абсурдными обвинениями, она была периодически на взводе. Кожа Анисии истончилась. Фрол не трогал женщин, но если бы перед ним был мужчина, он определил бы бойцовские его шансы как нулевые. Измотанного человека уничтожить проще простого. Измотанному человеку так удобно повесить чувство вины камнем на шею…

– Да, это бросается в глаза.

– Что вам бросается в глаза? – Разгорячилась Анисия. Под холодным ветром её нос быстро покраснел. Коньяк не столько опьянил, сколько раскрепостил её. И Фролу казались невероятно прекрасным глянец её умных синих глаз.

– Такси уже здесь. – Примирительно ответил Фрол, пряча озябшие руки в карманы.

Помедлив пару секунд, Анисия направилась к машине. Ей не хотелось говорить лишнее. Возможно, поэтому она не стала прощаться или оборачиваться.