Часть I. Как возникли опоры

 
Девяносто девять живут и умирают
В нужде, голоде, холоде
Чтобы один мог жить в роскоши
Облаченный в шелка
Девяносто девять в жалких лачугах
Один во дворце в несметных богатствах…
И один владеет городами, домами и землями
А девяносто девять с пустыми руками.
 

(Опубликовано в Farmers’ Alliance, 31 июля 1889 года, во время популистских протестов в Соединенных Штатах)

Во введении мы рассмотрели некоторые преимущества общины, которую мы называем третьей опорой, и увидели некоторые из ее недостатков. В следующих четырех главах мы обратимся к истории, чтобы проследить, как три опоры, которые мы видим сегодня, возникли из первоначальной единственной опоры, общины. Мы увидим, какими были функции каждой опоры и взаимосвязи между ними, когда общество, вероятно, было проще. Нам будет проще понять текущие задачи, когда мы распознаем в сегодняшних проблемах отзвуки истории. Кроме того, мы увидим, что опоры укреплялись и ослабевали на протяжении истории, из-за чего баланс между ними нарушался. Общество в конце концов приспособилось восстанавливать баланс. Поскольку сегодня мы сталкиваемся с новым периодом дисбаланса, история должна дать нам некоторую уверенность в том, что мы найдем ответы.

Мы начнем в главе 1 с архетипического средневековой общины, европейского феодального поместья. Земля, самый ценный актив в то время, продавалась нечасто, поскольку была привязана к семье или клану, а не к отдельному человеку, а права на землю основывались на обычаях, которые включали в себя феодальные права и обязанности, а не явную собственность. Товары в основном обменивались внутри поместья. Владелец поместья управлял общиной, разрешая споры и отправляя правосудие. Таким образом, на деле община также содержала две другие опоры. Мы рассматриваем типичную рыночную трансакцию, долг, и прослеживаем, как государство и рынки со временем отделялись от феодальной общины. Мы также рассмотрим, как менялось отношение общественности и науки к бизнесу и рынкам, и увидим, что оно не было статичным. Наоборот, оно зачастую отражало экономические и политические потребности того времени, как отражает их и сегодня.

С ростом национального государства государственная опора была на подъеме. В главе 2 мы обратимся к формирующемуся национальному государству в Англии и увидим, как конкурентные рынки помогли Англии решить фундаментальную головоломку – как государство может получить монополию на военную власть в стране, но при этом не действовать произвольно и вне закона. Рынкам важно было быть уверенными, что частная собственность будет защищена. Мы увидим, какое значение имели эффективные и коммерчески настроенные джентри, а также независимые предприниматели для сосредоточения власти в парламенте и конституционного ограничения монархии. Как только государство было ограничено конституцией, открылись пути для действительно конкурентных рынков – людям больше не нужны были антиконкурентные феодальные структуры, такие как гильдии, обеспечивавшие также защиту от государства. В то же время для создания независимого частного сектора, который способен был бы защищать собственность и сдерживать государство, необходимо было широкое распространение частной собственности и конкурентных рынков. В целом конституционно ограниченное государство освободило рынки, а свободные рынки ограничивали государство.

Как только рынки освободились от страха перед экспроприацией со стороны государства, они начали процветать. Как мы увидим в главе 3, рыночная опора стала доминирующей в ходе первой промышленной революции, но зачастую это происходило в ущерб общине. Борьба за расширение избирательных прав во многом была борьбой общины за более демократическую власть, на этот раз для защиты труда, а не только материальной собственности. Затем окрепшая община, благодаря движениям, подобным движениям популистов и прогрессивистов в Соединенных Штатах в конце XIX века, сыграла свою роль в восстановлении баланса, оказав давление на государство, чтобы оно сохраняло конкурентность рынков и реальные возможности для многих.

Рынки не обязательно всегда должны быть предметом желания демократической общины. В главе 4 мы опишем три ситуации, когда община не добивается конкурентных рынков: (1) когда рыночные игроки и практики считаются нелегитимными, а государство кажется лучшей альтернативой; (2) когда государство слабо, а общину легко подкупить, чтобы она оставалась апатичной; (3) когда ни государство, ни община не предлагают людям возможностей и поддержки, необходимых для участия в нестабильных, меняющихся рынках. Чтобы люди желали рынков, эффективное государство вместе с заинтересованной общиной должно создать механизмы, которые предоставят людям возможности и поддержку, позволяющие получать выгоды от рынков. Мы увидим, как в либеральных рыночных демократиях, которые появились в развитых странах к началу XX века, удалось достичь баланса между всеми тремя опорами. В следующих четырех главах мы расскажем о тысячелетней эволюции опор. Хотя для историков это выглядит кавалерийским наскоком, нам этого будет достаточно, чтобы дать представление о том, какие проблемы они решили.

История преподает нам важные уроки, которые позволяют увидеть, почему каждая опора имеет большое значение и как эти опоры сочетаются друг с другом для создания либеральной рыночной экономики. Несмотря на все различия, можно увидеть повторяющиеся закономерности взаимодействия между опорами. Однако читатели, которые хотят перескочить к современности, могут бегло просмотреть часть I и перейти к части II, где мы вкратце рассмотрим послевоенную эпоху перед тем, как заняться объяснением генезиса сегодняшних проблем. Затем при желании можно вернуться к части I, чтобы увидеть историческую перспективу.

Глава 1. Терпимость к алчности

В этой главе мы увидим, как рынки и государство отделились от средневековой общины и стали самостоятельными опорами. Мы рассмотрим это на примере развития наиболее типичного рыночного договора – займа. Эпизодическую роль в этой истории сыграет католическая церковь, которая сначала заполнила собой вакуум, оставшийся из-за отсутствия сильного государства, а затем соперничала с государством за то, чтобы предоставлять защиту простолюдинам, а также эксплуатировать их. Для нас здесь важно, что церкви удалось противостоять государству, будучи вооруженной только силой религии. Она утвердила идею о том, что в дополнение к светской власти и над ней существует высшая легитимность, которая ограничивает действия государства. Как мы увидим, это был важный шаг на пути к конституционно ограниченному государству, которое, в свою очередь, было необходимо для полноценного развития рынков.

Договор займа

В отличие от уже рассмотренных нами услуг и одолжений, которыми обмениваются члены общины, договор займа – это явное обязательство заемщика погасить сумму займа с процентами в установленное время, а в случае его неисполнения кредитор сможет использовать силу закона для того, чтобы вернуть стоимость одолженного. Как правило, он будет делать это забрав себе залоговое обеспечение. Если залог, предложенный заемщиком, является ценным – например, фермер берет в долг под свою землю, – кредитору не нужно много знать о заемщике или внимательно следить за его деятельностью. Делая условия явными, долговой договор освобождает кредитора от зависимости от переменчивых жизненных обстоятельств заемщика или его блажи. У заемщика больше нет выбора, отдавать долг или нет и когда это делать, – он должен заплатить в оговоренный срок или понести штрафные санкции, предусматривавшие в некоторых обществах долговое рабство или смерть. Поскольку договор займа записан, он не зависит от ненадежной памяти человека или общины. Одолжения или услуги могут быть забыты, долг – никогда.

Таким образом, долг – это независимая передача денег под проценты, которая не предполагает необходимости поддержания социальных связей. Таким образом, кредиторы могут не принадлежать к общине. Фактически у таких кредиторов дела с возвратом долга могут обстоять лучше, потому что они не станут сочувствовать заемщику, который переживает трудные времена, в отличие от кредитора из общины. Шейлок, который ненавидел Антонио, шекспировского «венецианского купца», был в некотором смысле идеальным кредитором, поскольку он вполне готов был забрать свой фунт плоти Антонио, если тот не погасит свой долг. Поскольку у Антонио были все стимулы для того, чтобы расплатиться, Шейлок готов был дать ему взаймы.

Эти атрибуты долга – то, что он является явным, часто обеспеченным залогом и безличным, – кажутся благоприятствующими кредитору. Тем не менее они также значительно облегчают потенциальному заемщику получение кредита под низкую процентную ставку в условиях конкуренции: как ни парадоксально, но чем жестче долговой договор и чем больше он кажется работающим в пользу кредитора, тем больше и шире доступ заемщика к финансам. Если, напротив, сочувствующие суды приостанавливают полномочия кредитора на возврат одолженного в случае возникновения трудностей у заемщика, кредиторы не будут стремиться кредитовать тех, кто представляет даже сравнительно небольшой риск, и кредитование иссякнет. А те кредиты, которые все же будут предоставляться рискованным заемщикам, будут выдаваться по невероятно высоким процентным ставкам. Таким образом, именно из-за суровости договора займа, а также способности и готовности кредитора обеспечить его соблюдение заемщик получает легкий доступ к средствам. Это не означает, что все, кто хочет денег, должны иметь возможность занять их или что прощение долга – это плохая вещь. Речь идет только о том, что договор займа отвечает своей цели.

В отношениях, которые мы рассматривали до сих пор, один член общины делает одолжение другому, не ожидая, что с ним расплатятся в полной мере. В типичном договоре займа условия, в том числе процентная ставка, предусматриваются таким образом, чтобы они устраивали обе стороны, даже если они никогда больше не увидятся. Отношения оставляют возможности открытыми; договор займа предполагает их закрытие. Отношения требуют от сторон некоторой эмпатии друг к другу или некоторого чувства, что они являются частью более крупного и длительного целого; договор займа полностью самодостаточен. Именно в этих смыслах долговой договор представляет собой типичную индивидуалистическую рыночную трансакцию между независимыми сторонами.

Несмотря на полезность долга, многие религии и культуры запрещали ссуживание под проценты. Законы о ростовщичестве, ограничивающие процентные ставки, препятствуют выравниванию выгод как заемщика, так и кредитора. Кредитор получает меньше, чем он мог бы получить на свободном рынке. Почему появились такие законы?

Запрет ростовщичества

Общества часто запрещают ссуживание под проценты, превышающие установленную умеренную ставку. В «Артхашастре», приписываемой Каутилье, советнику индийского императора Чандрагупты из династии Маурьев и написанной около 300 года до н. э., есть подробные предписания о максимальной процентной ставке, которая может взиматься за различные виды кредитов. Предельный уровень составлял 1,25 % в месяц или 15 % в год для обычных займов на потребительские цели или неотложные нужды^[40]. Он достигал 5 % в месяц для обычных коммерческих кредитов, 10 % в месяц для более рискованных коммерческих сделок, которые предполагали путешествия через леса и 20 % в месяц для морской торговли. Единственное исключение из этих ограничений было в регионах, где правитель не мог гарантировать безопасность, там судьи должны были принимать во внимание обычную практику взаимодействия между должниками и кредиторами. Таким образом, древняя Индия признавала различие между потребительскими кредитами и кредитами, берущимися для финансирования прибыльной торговли, с более низкими процентными ставками по первым. Также признавалось, что кредитор должен был получать более высокую процентную ставку, когда коммерческое предприятие было более рискованным.