Дай мне послушать, как бисер воды
Капли на нити стеклянные нижет.
 
 
Дай мне послушать, как пламя листвы
черное дерево огненно лижет.
 
 
Дай мне послушать, как толпы людей
Пятнами лиц среди улиц кружатся.
 
 
Дай мне послушать, как ждет воробей
То, что должно непременно начаться.
 
 
Дай мне послушать, как чья-то жена
Брошена кем-то в квартирке убогой.
 
 
Дай мне послушать, как наша вина
Светится взглядом усталого Бога.
 

 
Как ты, я сам.
Пойми, ненужная!
Универсам.
Иду по лужам я.
 

 
Он проснется среди ночи и закурит папиросу,
И спокойно пламя спички загорится
          между пальцев.
А потом оно погаснет. Темнота еще темнее.
И горелый запах спички еле виден среди дыма.
 
 
И тогда отдернет шторы тот,
          который с папиросой,
И забьются в угол шторы, темной прядью
          там смирятся.
Человек увидит небо сквозь стекло
          с налетом пыльным
И ненужный дом напротив, темный,
          тихий и громадный.
 
 
Как фонарь на перекрестке, вдаль глядящий
          одиноко,
Затухает, затихает уголек ночной и красный
Раскаленной папиросы в длинных пальцах
          темно-серых,
И сминается окурок, потухает папироса.
 
 
И ложится на диване, накрываясь одеялом,
Человек, что много видел, пока спал ты
          сладко-сладко.
За окном светлеет небо, кроме темного квадрата,
Кроме темного квадрата тихого напротив дома.
 

 
Темнеет. Печально.
Свеча догорела.
И день потухает…
Не сделано дело.
 
 
Какое? Неважно.
Не сделано что-то.
Пустынно на сердце
И в мыслях забота.
 
 
Забота не сделанных дел и стремлений.
Открытая книга легла на колени,
Локтями опершись о стол, отдыхая,
Сидит человек и глаза поднимает
 
 
На ровное небо вечернего дня,
На небо, где нет ни тебя, ни меня.
 

 
Я хочу вдавиться в машину,
В боковую дверь. Слышать хруст стекла.
Я хочу стать резиновой шиной,
Если колеса – весна.
 
 
Посередине улицы, замороженный жестом,
Регулировщик всех.
Я предводитель нашествия,
Колотый, как орех.
 
 
Я законописатель будней
Ниточкой вытянулся вслед
Дребезжащим полудням,
Резиновых шин поэт.
 
 
Пропадает колесное,
Разматывается шина вдаль.
Уходит наносное.
Весна шершава, остра печаль.
 

 
Я без тебя не представляю
Тепла полуденных лучей,
Когда мы вместе растворялись
Посреди сутолоки дней.
 
 
Когда окно глядело строго
На нашу лень, на наш уют.
Когда, забывшись, близко к Богу,
Мы жили в пропастях минут.
 
 
Теперь ты так, а я иначе.
Теперь различны наши дни.
Мы сняли флаг с высокой мачты,
Ты спрячь его и сохрани.
 

 
Чтобы не было загадок,
я уйду, а ты останься.
Чтобы не было досады,
я уйду как можно раньше.
 
 
И в пути не длинном утром,
на проселочной дороге,
среди ржи я вспомню смутно
голос твой и облик строгий.
 
 
Среди ржи я вспомню ясно
тихий свет твоей улыбки
и кусочек солнца красный
бросит луч на стебель гибкий.
 

 
Расскажи мне, как жить, если дождь за окном,
если лето, как гроздь винограда.
Если сердце молчит, если в горле комком
синий отзвук тяжелого сада.
 
 
Расскажи мне про мир. Как он там без меня,
изменился ли, стал ли понятней?
Расскажи мне, как спит пред рассветом река,
Стал ли вздох её глубже и внятней?
 
 
Стал ли реже наш лес, и желтеет ли склон,
ждущий осень следами сырыми,
и бежит ли дорога с холма под уклон
на свиданье с полями пустыми?
 

 
Нет, просто большие воро́ны,
кругами избыв свой полет,
уселись на крышу вагонов,
которые едут вперед.
 

 
Осенью камень-кружево
стынет в пустынях улиц
гладью паркетной лужица
вдоль мостовой блестит.
Солнце фасады здания
освобождает светом
утро стеклянно-раннее
встретить его спешит.
 
 
А на ступенях старых
в гулкой тени подъезда
холод ночей усталых
у батареи спит.
 

 
Вчера ты сказала, что скоро уедешь
В страну непонятную с громким названьем.
Вчера ты сказала, что больше не веришь.
Признаний проиграно соревнованье.
Не верь, я не требую. Ехать, так ехать!
Кокосов мохнатое жесткое тело…
Дай Бог тебе трогать кокосов потеху,
Лазурь голубая и моря пределы…
 

 
Кто-то мимо прошел,
Кто-то рядом стоит,
Кто-то что-то нашел,
Кто-то делает вид.
 
 
Только я вдалеке
от себя самого,
только я в кулаке
не таю ничего…
 

 
Как нужны нам простые слова,
утешенье и взгляды близких.
Как нужны нам простые дела:
борщ оранжевый в глиняной миске,
воспитанье детей, тишина
в нашем собственном созданном доме,
чашка чая, бутылка вина —
драгоценные камни в короне.
 
 
Изумруд ежедневных забот,
яхонт ласки, брильянты терпенья.
Славься, женщины царственный род!
Наша участь проста – поклоненье.
 

 
Поперек лица
     Глаза, как балкон.
Перильца ресниц,
     Рта вишневый стон.
Ждут ракушки уш
     Подбородка узь.
И уходит муж…
     Пусть уходит, пусть…
 

 
Погасшее солнце в стеклянном окошке
блестит, как вода. Серый мох на стене.
Уставшие за день тропинки-дорожки,
сирень, наклонившая ветку во сне.
 
 
Короткая ночь, тишины разговоры,
туман у реки и пролеты мостов.
Чуть влажные травы неслышно, как воры,
сошедшие вниз с перегретых лугов.
 
 
Неспящий июнь, ты проходишь по селам,
в пыли оставляя сырые следы;
ты все еще хочешь казаться веселым
в холодном и утреннем свете звезды.
 

Аэропорт, июнь, 85

 
И взлетает голубая,
Синим пламенем играя,
Трепетная и немая
Золотая песня рук.
 
 
Рук, которых ты не слышишь
В темноте ночной и плотной.
Рук, которые качаясь,
Застывают в высоте.
 

 
Бывает так, что ты забываешь,
          где ты живешь.
И тишина вдруг внутри пустая
          и не поймешь,
Зачем деревья стоят без листьев
          чего-то ждут.
Уныло ветки у них повисли
          и скручен в жгут
Их ствол корявый и безразличный,
          что столько лет
Живет шершаво и неприлично —
          живой скелет.
Домов усталых распухли окна
          от перемен.
А по фасадам, по стенам блеклым —
          квадраты вен.
Лежишь в кровати иль ходишь где-то,
          не все ль равно?
Все то же небо, дождем раздето
          и так давно
Не светит солнце, не видно выси,
          да и зачем?
Все те же дали, все те же близи,
          все прах и тлен.
Но, верь, проходят часы-минуты
          и грянет день,
Когда желанья в тебе разуты,
          когда не лень
Глядеть на сосны, в реке купаясь,
          и налегке,
Ненужных тряпок не надевая,
          лежать в песке.
Живи и помни, где ты родился
          и где твой дом.
Ты – мир, ты – воздух, ты проявился
          и босиком
Ступил на землю свежо и ново
          и на песке
Следы оставишь.
 

 
Весна не делится
и свет не жжет напрасно,
и не роняет капли на карниз.
 
 
Она и так
все высветила ясно
и «верх» похож на «низ».
 

 
Солнце садилось…
Лучи поднимали в воздух пылинки
     с тропинки багровой.
Из дома позвали:
«Владимир Владимирыч,» – мальчика
     с ласковым именем Вова.
 

 
Солнца сухой блеск на перилах,
Солнца хлыст по лицу дня.
Улица чириканьем оперилась,
Бликами щерятся крыш края.
 
 
Тает все кругом течет и крошится,
Даже пуговица пальто и та – на ниточке,
Снег крышам уже не ноша – ношица,
Окна радугами исписаны, как открыточки.
 
 
Это весна ножницами режет неба ткань.
Это она вскочила и выбежала в такую рань.
 
 
Блестит весна в водяной капле,
Будто капля единственный алмаз в короне.
Дырявит за окнами снежную паклю,
Заглядывает в комнату, стоит на балконе.
 
 
Всюду успела,
 
 
Всех обняла.
 
 
Налетела
 
 
И понесла…
 

 
Набросилась скука и потащила.
Муха жужжала, билась, билась
За оконным стеклом.
И умерла. Сдохла. Лапками вверх.
Я окончательно глохну от весенних сверхмер.
Кто весну разрешает?
 

 
Я помню, как, пытаясь плакать,
Тек вечер в улочках пустых,
Губами впитывая мякоть
Снегов вишнево-голубых.
 
 
Над ним мерцающим сияньем
Висела спелая звезда,
Замерзшей каплей расстоянья,
Как неупавшая слеза.
 
 
А где-то рядом, так знакомо,
В груди щербатых кирпичей
Слюнявил темные проемы
Лиловый отблеск фонарей.
 

 
Жизнь безнадежную предметов,
безденежье и рыхлость сил,
бумаги лист, перо поэта —
Ты дал мне все, что я просил.
 

 
Нет никого в городах отдыхающих,
пыльные улицы ветер подмел
и за домами погасло пожарище
шумного лета, и полдень отцвел.
 
 
Велосипеды следов не оставили
после дождя посредине двора,
в парке пустом на коричневом гравии
тень от решетки лежит до утра.
 
 
Старая женщина хлебными корками
утром не кормит слетевшихся птиц,
в окнах напротив за синими шторками
больше не видно смеющихся лиц.
 
 
Толко вода где-то вянет осенняя,
толко сады влажно тянутся в ночь,
толко трава холодов дуновения
ждет, и никто ей не в силах помочь.