258. Князь Вяземский Тургеневу.

10-го января. Варшава.

Мы встретились с твоим братом нечаянно, но сошлись чаянно; по крайней мере я с ним ближе многих близких, и сердцем нараспашку. Спасибо за 31-е декабря. «Затворник» прелестен, но как его чорт не дернул заговорить с невидимою соседкою? Они влюбились бы друг в друга, и я уморил бы обоих в страданиях Танталовых. Таким образом кусок был бы жирнее.

Кто след её забытых дней
Укажет?
Кто знает, где она цвела?

Уголовная палата, тюремщики, летописи тюремные. Я не шучу: меня это своею неистиною поразило. В «Овидии» много прекрасных стихов: надобно еще раз перечитать. Иные гекзаметры показались уху сомнительными. Я сложение их не очень понимаю и, признаюсь, не очень люблю: оно крепко сбивается на прозу; впрочем, есть дурная и хорошая проза, и вообще Жуковского гекзаметры в числе хорошей. Буря и потопление ужасно растянуты, но это погрешность подлинника. Кто будет читать в Академии? Боюсь усталости слушателей. Дай Бог здоровья древним, а от них иногда холодно. Но с другой стороны должно признаться: в одних древних ищи подобной черты:

…..Чтоб верный
Сердца не отдал другой… Из стольких напрасных желаний
Только последнее слишком, слишком исполнено было.

Тут есть какая то острота чувствительности; что то вместе затейливое и нежное, которое им одним присвоено было.

Сегодея довольно с тебя будет письма и книг брата. Меня можешь отпустить прогуляться.

Несколько стихов моих берут у меня для «Благонамереннаго». Узнай их по душку. Каков мой пирог и стихи пирожные? Что грамотка, то кусок безъсмертия и стерьвы для «Сына». Отыщи где-нибудь мою песню «Данным давно». Она должна быть у тебя, писанная Жихаревым.

259. Тургенев князю Вяземскому.

14-го января. [Петербург].

Я, конечно, просил у тебя «Первый снег», исправленный по нашим замечаниям. Если не пришлешь его, то я пущу первое издание в «Сына Отечества»; также и «Уныние». Жуковского здесь еще нет; как скоро возвратится, покажу ему письмо о Мещевском, и будем хлопотать вместе, если возможно.

Жаль, что я не описал тебе на другой [день] академического чтения действие, которое произвел историограф на слушателей ужасами Ивана Васильевича и геройскими добродетелями его современников. Теперь впечатление во мне изгладилось, и я буду холоден. Историю заседания ты, вероятно, уже знаешь, хоть из Каразина в «Сыне Отечества». Карамзин получил медаль и произвел ладошохлопанье невольным образом. Какое-то общее чувство одобрения и даже глухой шум оживляли все собрание. Мы можем по этому судит о действии народных ораторов. Жуковского стихи читаны Гнедичем, хотя и гробовым голосом, но хорошо и довольно внятно.

Le reste ne vaut pas la peine d'être nommé.

В старце Шишкове есть какая-то старческая доброта, и если бы он не говорил нескладицы о преимуществе академических сочинений пред частными в речи своей, то он бы мне в этот день от начала до конца понравился; ибо лучшее дело в его жизни есть движение руки при подаче Карамзину золотой медали, которое, может быть, было и последствием движения его сердца, конечно, не развращенного наукою.

Что прикажешь делать с 1500 рублями, которое я получил от твоего управителя, обещавшего мне и письмо от Дружинина, коего я, однако же, еще не получал. Вероятно, тут и 500 Сибирякова? Всего собрано более пяти тысяч. Глинка, неутомимый в добре, хлопочет о выкупе и хочет предлагать неумолимому барину то, что собрано; но не знаю, удастся ли. Жаль, что не попадается под руки послание графа Хвостова в Ломоносову «О рудословии», читанное в Минералогическом Обществе какою-то обреченною на чтение его стихов жертвою. Прелесть, как хвостовато! Брат Николай напугал его тем, что он много говорил о чувственной любви и смешал ее с духовною, и он обещает впредь быть только духовным в стихах своих.

Александр Булгаков, вероятно, поедет года на три в деревню устраивать будущую независимость детей своих. Это вернее службы царской вознаградит утраченное время. Если кто из нас не чувствует себя прямо деловым человеком, или, по крайней мере, приготовленным в делу, тот должен

Подвиг бытия означить тесным кругом.
и не вздыхать при виде Чупятовых
В мароккских лентах и звездах,

а с легким сердцем удобривать землю в своем огороде; но только, если можно, перенести огород в столицу, ибо в деревне душно от исправников и «Северной Почты».

И у нас морозы, и вчера ни во дворце, ни в театрах ничего не было. От волков прибыль только Академии Медицинской, то-есть, анатомическому театру её, где рассекают трупы замерзших и заеденных.

Мы пустились в маскарады, и книгопродавцы не наготовятся костюмами. Все вояжи забраны, и матушки наши путешествуют в Истрии и Далмации, чтобы узнать, какой тюрбан носят их жители, и как обуть ножку дочерей своих. Я сбираюсь в Дон-Жуаны при помощи Плещеева.

260. Тургенев князю Вяземскому.

21-го января. [Петербург]. Утро.

Спасибо за пирог, спасибо за стихи! Одно другого стоит, – и это лучшая похвала обжоры. Я не буду рушить пирога до приезда брата, которого ежеминутно ожидаю. Письмо твое и его из Варшавы получил еще четвертого дня, а его все еще нет. Я уверен был, что он понравится и сердцу, и душе твоей. Благодаря чуме, я надеюсь прожить с ним долее, нежели полагал прежде. Провожу в Москву, а оттуда, может быть, и далее. Чем долее продолжится ноя отлучка из Петербурга, тем лучше. Я увижу любопытную часть России и подышу если не свободным воздухом, то, по крайней мере, на свободе. Для меня это давно нужно. Я не постигаю, как не задохнулся я по сие время здешним морально-мефитическим воздухом.

Московский сенатор Малиновский приехал, но не привез с собою московского поэта-подагрика. Он, в виде Сатурна, метал в маскараде князя Барятинского стихи и слег в подагре.

6 часов вечера.

Боюсь не опоздал ли уже послать в тебе письмо сие и спешу кончить едва начатое за неделю у графини Головиной на репетиции воскресного спектакля; а теперь должен спешить отыскивать костюм для придворного небольшего. маскарада в Михайлов день и для предыдущего Голицынского.

Жуковский возвратился, а брата все еще нет. Я уже и начинаю досадовать на тебя за него.

Стихи твои ко мне печатаются в «Сыне Отечества» под заглавием: «Послание с пирогом».

Еще раз спасибо и прости! В другой раз гораздо более. Тургеневе.

261. Князь Вяземский Тургеневу.

24-го января. [Варшава].

Я «Сына Отечества», по твоей милости, не получаю и потому не знаю истории академического заседания.

Каких поправок требуешь ты для моего «Снега»? Первые четыре стиха по другому изданию; разве только: не говорливей – не слишком ли шаливовато? А слаще ропшут не слишком ли шахматовато, шатровато, то-есть, шероховато? Другие поправки на ум нейдут, да, кажется, и не нужны. Сергей Иванович говорит, что ты залога других побед не понимаешь; а я в самом деле не понимаю, почему этот французский стих тебе не нравится.

Как доехал твой брат? Мы начинаем таять. Посылаю тебе две новые книги. Разумеется, отдай их тотчас Николаю Михайловичу; там пусти их по свету, куда хочешь, а наконец отправь в Москву, в Ивану Ивановичу. За то до следующей эстафеты удержу некоторые книги брата. Теперь отправляю «Conservateur " и баденскую книгу. Воля твоя, продолжать не могу, голова болит. Целое утро стоял под ножом варшавских тунеядцев; три часа, надобно еще писать, одеваться, а там ждать на обед пять или шесть либералов. Прости! Обнимаю во всю душу.

Когда услышим мы Карамзина на правом крылосе? Я, с левого, буду отдавать справедливость чистосердечию его дарований и, опершись на истину, отражать богатырские его нападения. Боже мой, когда проглянешь ты, день спасения? Когда скажу себе: «В России русскому жить можно: он имеет в нем отечество!»

Письма в Плещееву и Кокошкину отдай. Я – было их приготовил для актрисы Philis, но опоздал.

262. Тургенев князю Вяземскому.

28-го января. [Петербург] 4-й час.

Вот тебе стихи Пушкина à une branleuse вместо моего письма. Сережа приехал благополучно, и меня вызвали из маскарада князя Федора Голицына, где Кологривов пугал всех Наполеоновою маскою и всем его снарядом и походкою, даже его словами. К французскому посланнику подошел говорить, и он отвечал ему: «J'aime à vous voir ici plutôt que partout ailleurs». Я весь в хлопотах: сегодня маскарад у государыни, и вам велено быть в маскарадном платье.

Пришли непременно все сполна и поскорее брошюры, оставленные братом у мадам Заиончек и у тебя. Прости! Тургенев.

Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее, но не опоздай и уведомь что заплатишь.

Я по сие время не получал письма твоего.

263. Князь Вяземский Тургеневу.

31-го января. [Варшава].

Спасибо за спасибо за пирог и стихи! Не испортился ли он дорогою? Увы, не могу сказать: «подожди меня». Надежды мои сошли с снегом. Не расцветут ли с розами? Впрочем, у меня в мае, то-есть, после родов жены, есть другая поездка на уме: в водам, например, в Карлсбад, а там можно забежать и далее, хоть бегом обнюхать, а в августу назад на сейм, а там… Но что развертывать свиток жизни кочующей, без цели, без надежд! Жизнь наша идет, куда глаза глядят; жизнь наша бродит, а не подвигается. Шатаемся по проселкам; большая дорога заросла травою, перерезана болотами, завалена грязью. Где найдем Вельяшева для устроения такой шоссе? Ни Пуколова, ни Аракчеев не родят его. Горе, горе нам, бедным пилигримам!

Сейчас был я оторван от письма профессором Якоби, с коим прохожу курс немецкой словесности. Но все это время ум не лежал в учению, а таскался по балам и редутам, празднуя карнавал. Во вторник все кончится, и примусь путем за работу.

Что делает твой брат? Как смотрит он, и как на него смотрят? Научи его обуздывать пыл языка и слушать глупости. В Варшаве уже у него часто в ушах звенело; что же будет в Петербурге? Мне эти переломы вредны только за столом: какая-нибудь нелепость раздерет ухо, кровь вспыхнет в голове, – и варение желудка оставлено. Я могу спорить, когда тыкаю; но если приходится выкать, и еще хуже – вашепревосходительствовать, то от меня слова не добьешься. Я, как Сиес, уединяюсь в святилище мысли. Кстати о святилище мысли: что же не присылаешь мне «Сына Отечества», чтобы узнать подробно о осквернении святилища академического чтением Карамзина и Жуковского? Спасибо за «Послание» рудо – на. Хвостов портится; он должен бредить или молчать: я не заметил ни одного уродливого стиха.

Прощай! Потерпи до поста: теперь голова пуста, а насморк отнимает последний мозг. Вот три книги брата. На трагедии найдешь следы грязного пота варшавских красавиц. Я принужден был сшить новую рубашку на Людовика.