9

– Кровь и ржавь! – заорал Гвоздарь, отпрыгивая. – Живая!

– Что? – Пима отползла от девочки.

– Глаза двигались! Я видел!

У Гвоздаря колотилось сердце. Он с трудом подавил желание выскочить из каюты. Девочка не шевелилась, но он весь покрылся мурашками.

– Я ее резанул, и она среагировала.

– Я не виде…

Пима осеклась на полуслове. Темные глаза утонувшей девочки поглядели на нее. Потом на Гвоздаря, а потом снова на Пиму.

– Норны, – прошептал Гвоздарь.

По спине потянуло холодком, волосы на затылке встали дыбом.

Как будто ножи ребят призвали душу обратно в тело. Губы мертвой девочки дрогнули, исторгли еле слышное шипение.

– Жуть какая, – пробормотала Пима.

Девочка продолжала шептать. Невнятные свистящие звуки, то ли песня, то ли молитва, – так тихо, что не разобрать ни слова. Вопреки всякому здравому смыслу Гвоздарь подполз поближе. Его манило отчаяние пассажирки. Унизанные золотом пальцы дрогнули, потянулись к Гвоздарю.

Пима приблизилась к нему сзади. Девочке дотянуться не удалось. Снова шепот – молитва? Просьба? Дыхание шторма? Соленый ужас? Она обшарила взглядом каюту, и глаза в страхе расширились от чего-то, видимого только ей. Она снова посмотрела на Гвоздаря – отчаянно, умоляюще. Зашептала опять. Он наклонился к ней, пытаясь разобрать слова. Руки девочки задрожали – она пыталась взять его голову, притянуть к себе. Движение было легким, как у бабочки. Он наклонился, позволив утопленнице вцепиться в него.

Ее губы защекотали ему ухо.

Она молилась. Тихо молилась Ганеше и Будде, Кали-Марии Милосердной, христианскому Богу… Молилась всем и сразу, умоляя норн позволить ей уйти из смертной тени. Молитвы слетали с отчаянно дрожащих губ. Она была искалечена, она умирала, но все равно продолжала шептать.

– Тум каруна ке саагар, Тум паланкарта, Мария Всемилостивая, бодхисаттва Аджан Чаа, избавьте меня от страданий…

Гвоздарь отпрянул. Ее пальцы соскользнули с его щек, как опадающие лепестки орхидеи.

– Умирает, – сказала Пима.

Взгляд девочки затуманился. Губы продолжали шевелиться, но она теряла последние силы, теряла волю к молитве. Слова еле слышались на фоне шума, издаваемого океаном и берегом: криков чаек, гула прибоя, скрипа и треска разбитого судна.

Слова прекратились. Тело замерло.

Пима и Гвоздарь переглянулись.

На пальцах девочки сверкало золото.

Пима подняла нож:

– Норны, какая мерзость. Забираем золото и мотаем отсюда.

– Будешь резать ей пальцы, хотя она дышит?

– Это ненадолго. – Пима указала на гору вещей, которыми была завалена девочка. – Она точно не жилец. Если горло перережу, то окажу ей большую услугу.

Пима подползла к девочке и взяла за руку. Девочка не пошевелилась.

– Да она уже мертвая.

Пима снова приставила нож к пальцу. Девочка распахнула глаза.

– Пожалуйста, – прошептала она.

Пима лишь сжала губы.

Свободной рукой девочка потянулась к лицу Пимы, но та отмахнулась. Она надавила, и под ножом показалась кровь. Девочка не дрогнула, не отдернула руку. Просто смотрела умоляющими черными глазами на нож, взрезающий смуглую кожу.

– Пожалуйста, – снова сказала она.

У Гвоздаря кровь стыла в жилах.

– Пима, не надо.

Пима подняла взгляд:

– Хочешь меня разжалобить? Думаешь, сможешь ее спасти? Рыцарь на белом коне, как в сказках мамы? Ты просто береговая крыса, а она мажорка. Она отсюда выберется, клипер останется у нее, а мы ничего не получим.

– С чего ты взяла?

– Не дури. Это наш хабар – при условии, что девка не встанет и не заявит свои права. На серебро, которое мы нашли. На золото, что у нее на пальцах. Ты ведь уже понял, что это ее судно. – Пима обвела рукой каюту. – Ясно же, что она не служанка. Она хренова миллионерша. Если мы ее отпустим, то потеряем все. – Пима посмотрела на девочку. – Прости, детка, но мертвая ты дороже живой. – Она перевела взгляд на Гвоздаря. – Если тебе от этого будет легче, я сначала ее зарежу.

Она поднесла нож к гладкой смуглой шее.

Девочка уже ничего не говорила, только смотрела на Гвоздаря. Но глаза молили о спасении.

– Не надо, – сказал Гвоздарь. – Этим удачу не приманишь… Ленивка так со мной поступила.

– Это вообще другое. Ленивка была из команды, вы друг другу кровью клялись. А это кто? – Пима коснулась девочки ножом. – Она не из команды. Богатая соплюха с кучей золота. – Пима поморщилась. – Пришьем ее – разбогатеем. И никогда в жизни не придется работать.

Золото блестело на пальцах девочки. Гвоздаря терзали противоречивые чувства. Он отродясь не видел такого богатства. Столько целая команда не соберет за много лет, а эта незнакомка просто носит золото на пальцах – как Лунная Девочка кусочек стальной проволоки на проколотой губе.

– Такое бывает раз в жизни, Гвоздарь, – надавила Пима. – Или поступим умно, или останемся в жопе до самой смерти. – При этом она дрожала, и на глазах блестели слезы. – Мне самой это не нравится. Но тут ничего личного. Или она, или мы.

– Может, она наградит нас за спасение, – сказал Гвоздарь.

– Мы оба знаем, что так не бывает, – грустно возразила Пима. – Разве что в сказках мамы Жемчужного. Про раджу, который влюбился в служанку. Либо разбогатеем, либо так и помрем в тяжелых утильщиках. И это в лучшем случае. Может, будем искать нефть, пока у нас ноги не отвалятся или отец тебе башку не проломит. Куда еще податься? К Сборщикам? В бордель? Ну, или наркотой торговать, пока «Лоусон и Карлсон» нас не поймают? Нет других вариантов. А эта девка? Будет дальше жить в роскоши? – Помолчав, Пима заключила: – Мы выберемся из жопы. Если возьмем все золото.

Гвоздарь смотрел на девочку. Всего пару дней назад он бы ее зарезал. Мысленно бы извинился, глядя в эти несчастные глаза, и полоснул ножом по горлу. Не стал бы мучить, как любит мучить отец, но все равно убил бы, а потом снял золото с распухшего тела и ушел. Жалел бы, даже положил бы жертву на весы Бога-Мусорщика, чтобы помочь девочке на том свете, во что бы она ни верила. Но она была бы мертва, а он бы считал, что ему повезло.

А теперь, после вони черной нефти, после того, как он по горло в теплой смерти смотрел наверх, на Ленивку, на светлое пятно краски у нее на лице, на единственный свой шанс на спасение… Если бы удалось уговорить ее, чтобы пошла за подмогой… тогда его бы спасли, и все было бы по-другому.

Но он так и не докричался до ее совести.

А может, и нет у нее никакой совести. Некоторые люди способны заботиться только о себе. Люди вроде Ленивки.

И его отца.

Ричард Лопес уж точно не стал бы раздумывать. Перерезал бы горло богачке, сорвал кольца, стер с них кровь и расхохотался.

Гвоздарь ничего не должен этой девчонке. Она не из его команды.

Но теперь, после купания в нефти, он думал о том, как ему хотелось тогда, чтобы Ленивка поняла: его жизнь не менее важна, чем ее.

На пальцах девочки сверкало золото.

Что с ним такое? Хотелось врезать кулаком в стену. Почему он не может просто поступить разумно? Мобилизовать волю, нанести удар и взять добычу? Он будто слышал хохот отца, издевки над своей глупостью.

Гвоздарь смотрел в умоляющие глаза, как в свои собственные.

– Извини, Пима, я так не могу, – сказал он. – Мы должны ей помочь.

Пима поникла.

– Точно?

– Ага.

– Черт!.. – Пима вытерла глаза. – Давай я ее зарежу. Ты еще меня поблагодаришь за это.

– Нет. Пожалуйста, не надо. Мы оба знаем, что это неправильно.

– А что правильно? Погляди на все это золото.

– Не убивай ее.

Пима скривилась, но убрала нож.

– Может быть, она отдаст хотя бы серебро?

– Может быть.

Гвоздарь уже жалел о своем выборе. Видел, как рушатся его надежды на лучшее будущее. Завтра им с Пимой снова предстоит ковыряться в танкере, а девчонка либо выживет и уберется восвояси, либо привлечет сюда весь Брайт-Сэндз-Бич. Так или иначе, он ничего не получит. Удача сама шла в руки, а он ее отверг.

– Прости, – сказал он, не понимая, перед кем извиняется: перед Пимой, перед собой или перед девочкой, которая смотрела на него большими черными глазами.

Которая, если ему действительно повезет, не доживет до утра.

– Прости.

– Прилив начинается, – сказала Пима. – Если хочешь стать героем и спасти ее, надо торопиться.

Девочку завалило какими-то ящиками, а сверху еще лежала кровать с пологом. Они почти час разбирали этот хлам. Девочка больше не сказала ни слова. Только один раз резко вздохнула, пока с нее стаскивали сундук. Гвоздарь испугался: неужели добили ее? Но когда наконец управились, она была жива. Промокла, дрожит, в крови, в разорванной одежде, но жива.

Пима осмотрела девочку:

– Черт, Гвоздарь, ей везет прямо как тебе, – и скривилась, понимая, что из-за больной руки Гвоздаря вытаскивать мажорку придется ей. – Кстати, если не поможешь мне, она тебя не поцелует, – ехидно добавила Пима.

– Заткнись, – тихо ответил Гвоздарь.

Он теперь разглядел изящные изгибы тела под мокрой тканью, блеск кожи на бедре и у горла, там, где порвались блузка и юбка.

Пима только рассмеялась. Она вытащила девочку из каюты и поволокла по коридорам к дыре в корпусе. Девочка оказалась тяжелой, а сама идти не могла.

– С тем же успехом мы могли бы тащить труп, – заявила Пима, выбравшись наружу.

Спускать незнакомку вниз по борту пришлось вдвоем. Гвоздарь с трудом удерживал ее сверху, опуская в протянутые руки Пимы.

– Забери сраное серебро, – пропыхтела та. – Хотя бы мешок скинь. Надо его спрятать на случай, если судно найдут.

Потом, шатаясь, Пима буксировала девочку к берегу по все прибывающей воде, а Гвоздарь вернулся на борт за добычей. Когда он снова оказался у дыры, Пима стояла там одна, по пояс в воде. Он было подумал, что она утопила девочку, но потом разглядел светлую одежду на камнях у берега.

– Что, решил, что я ее добила? – ухмыльнулась Пима.

– Нет.

Пима рассмеялась. Вокруг нее плескались волны, омывая темные ноги; шорты уже намокли. Клипер поскрипывал.

– Прилив, – сказала Пима. – Надо идти.

Гвоздарь посмотрел на берег, сияющий в лучах заходящего солнца.

– Мы ее вовремя по песку не дотащим.

– Сбегать за лодкой? – спросила Пима.

– Сил уже нет. Давай останемся на острове и вернемся домой утром. Заодно решим, что делать с остальным хабаром.

Пима взглянула на девочку, которая дрожала, сжавшись в комок.

– Ладно, ей уж точно все равно. – Она указала на клипер. – Но если остаемся, нужно будет посмотреть, что там еще есть. Ну, еда и всякое прочее. Переночуем на острове и перетащим ее завтра.

Гвоздарь шуточно отдал честь:

– Отличная мысль.

Он вернулся в недра парусника и тщательно обыскал кладовую. Нашел пропитанные соленой водой кексы. Помятые бананы, гранаты и манго, рассыпавшиеся по всему камбузу. Солонину, совсем хорошую на вид. Копченую ветчину. Там было столько мяса, что он поверить не мог. У него даже слюни потекли.

Он уложил еду в сетчатый мешок, найденный на камбузе, подтащил его к дыре в корпусе и осторожно спустился. Вода все прибывала. Волны набегали на Гвоздаря, пока он шел к берегу, подняв мешок над головой. Добравшись, заметил, что девочка дрожит от холода, и снова полез в судно. Внутри уже было совсем темно. Он нашел толстые шерстяные одеяла, сырые, но все же пригодные, и извлек их.

До островка продвигался по пояс в воде, с трудом удерживаясь на ногах и неся одеяла как можно выше. Кое-как выбрался на берег и бросил добычу. Посмотрел на девочку.

– Что, ты ее так и не убила?

– Я же сказала, что не трону. Ты что-нибудь для костра нашел?

– Не-а. – Он пожал плечами.

– Соберись, – рассердилась Пима. – Если хочешь, чтобы она выжила, нужен костер.

Она направилась к судну сквозь темные волны.

– Глянь, нет ли там пресной воды, – прокричал ей вслед Гвоздарь.

Он взял одеяла и пошел дальше, решив найти повыше более-менее ровное место. Увидев неплохую площадку у корней кипариса, стал убирать с нее камни и стебли кудзу.

Когда он снова доковылял до берега, Пима уже вернулась с грузом обломков мебели. А еще она отыскала в разгромленном камбузе бутыль с керосином и зажигалку.

В несколько приемов переправив еду и топливо к лагерю, Гвоздарь и Пима вернулись за девочкой. Правое плечо и спина у Гвоздаря пылали, и он радовался, что сегодня не пришлось выходить на работу. Ему хватило даже этой небольшой нагрузки.

Вскоре мебельный костер весело затрещал. Гвоздарь нарезал ветчину ломтями.

– Хорошая жратва, – сказал он, когда Пима снова протянула руку.

– Ага. Неплохо живут богачи.

– Но и мы теперь богачи. – Гвоздарь обвел рукой груды добычи. – Сегодня едим получше Лаки Страйка.

И он вдруг понял, что это действительно так. Пламя костра мерцало, освещая Пиму и спасенную девочку. Освещая мешки с едой, тюк с серебром и посудой, толстые шерстяные одеяла с Севера, золото, блестевшее на пальцах незнакомки ярче звезд. Таких богатств нет ни у кого на этом берегу. И все собрано с одного-единственного судна. Вот хозяйка действительно богата. Роскошный клипер, полный еды, золото и драгоценные камни на шее, пальцах и запястьях, и лицо, красивее которого Гвоздарь в жизни не видел. Даже в журналах у Бапи нет таких красивых девушек.

– Жуть как богата, – пробормотал он. – Погляди, что на ней. Такого даже в журналах не печатают.

До него вдруг дошло, что никто не знает, откуда берется богатство, сверкающее на глянцевых страницах.

– Как думаешь, у нее свой дом есть? – спросил он.

– Конечно есть, – скривилась Пима. – У богатых всегда есть дом.

– Такой же большой, как ее клипер?

Пима долго думала.

– Наверное, примерно такой же.

Гвоздарь закусил губу, вспоминая жилища на пляже – убогие халупки из веток, краденой жести и пальмовых листьев, которые сносит первый же ураган.

Огонь согрел и обсушил ребят, и они долго молчали, глядя, как горит мебель.

– Смотри, – внезапно сказала Пима.

Девочка, все время сидевшая с закрытыми глазами, наконец открыла их. Пима и Гвоздарь рассматривали ее, а она рассматривала их.

– Очухалась? – спросил Гвоздарь.

Девочка не ответила. Она не молилась, вообще ничего не говорила. Иногда моргала, глядя на своих спасителей, но молчала.

Пима опустилась на колени рядом с ней.

– Воды дать? Пить хочешь?

Девочка перевела взгляд на нее и не ответила.

– Думаешь, она свихнулась? – спросил Гвоздарь.

– Да хрен ее знает, – покачала головой Пима, а затем взяла серебряную чашечку и налила в нее воды. Поднесла к лицу девочки, внимательно на нее глядя. – Будешь пить? Вода.

Девочка чуть шевельнулась. Пима поднесла чашку к ее губам, и она неуклюже отхлебнула. Взгляд прояснился. Пима снова приблизила чашку к ее лицу, но она отвернулась и попыталась сесть. Ей удалось поджать ноги и обхватить их руками. Пламя костра бросало на ее кожу оранжевые блики. Пима снова предложила воду, и на этот раз девочка выпила всю чашку. А после жадно посмотрела на кувшин.

– Дай еще, – сказал Гвоздарь.

Девочка снова выпила целую чашку, на этот раз держа ее трясущейся рукой. Пила так торопливо, что вода текла по подбородку.

– Эй! – крикнула Пима, выхватывая у нее посудину. – Поаккуратнее! Больше воды до утра не будет.

Мрачно посмотрев на девочку, она порылась в мешке с фруктами. Нашла апельсин, разделила его на дольки и протянула спасенной. Та сжевала дольку и взяла другую. Она следила за движениями Пимы, как голодный хищник, но, съев всего лишь пару долек, снова легла – вернее, свалилась в изнеможении.

– Спасибо, – слабо пробормотала она и слегка улыбнулась.

Закрыла глаза и умолкла.

Пима сжала губы. Встала и поправила одеяло на девочке.

– Похоже, будет жить.

– Да, похоже.

Гвоздарь не понимал, радует его, что богачка выкарабкалась, или печалит. Она лежала с закрытыми глазами, глубоко дыша. Должно быть, уснула. Если бы умерла или сошла с ума, все было бы намного проще.

– Очень надеюсь, что ты понимаешь, что делаешь, – тихо сказала Пима.