– Как мама варила? Ты такой кофе сделаешь, Лиза? – Аннушка улыбнулась и прижалась к моей руке, как маленький котёнок.

– Надеюсь, что у меня получится, милая. Я постараюсь. А теперь давайте послушаем, что на другой стороне этой чудесной пластинки. Согласны?

В этот день мы не учили азбуку, мы просто сидели втроём, прижавшись друг к другу, и периодически вращая ручку патефона, слушали голоса и музыку прошлого. Будущее вновь возвращалось в прошлое.

Вт. past

Это письмо мне досталось от Тамары, той необычной женщины из прошлого, медсестры одной деревни, одиноко живущей на её окраине. Я не упоминала, но ещё раз встретилась с ней, не удержалась, так сказать. Особого желания беседы со мной у неё в тот момент не было, но она вручила мне в чистом белом конверте без подписи это странное и взволновавшее до глубины меня письмо. В нём я увидела весь свой страх, спрятанный и похороненный ото всех давно, но так ловко реанимированный этими острыми словами. Долго я не решалась вписать сюда эти строки, ох, как долго, но больше уже не могу удерживать ту боль, читай его, мой незнакомый чтец, может, поймёшь лучше тёмную сторону жизни наблюдателя. Читай.

«Про одиночество лучше писать в состоянии душевного покоя или тихой радости, но, не когда твоя душа на грани нервного срыва или надломлена и опустошена. Для чего это? Просто в спокойной среде будет легче передать это невыносимое состояние, то есть объективно. С надорванными чувствами разум будет всё время обращаться лишь к собственным обидам, и зацикливаться ты будешь только на себе любимой. Значит, лучше это делать в невесомом, почти пустом мироощущении, только с лёгкой тенью грусти, этакой маленькой грустинкой, чтобы не забываться. Тень отражает истину такой, какая она есть.

Не хочу, чтобы хоть кто-то, как я испытывал хотя бы маленькую долю невыносимости, обречённости быть одной среди миллионов. Нет, не жить одной в пустыне, глухом лесу, доме. Нет. Страшнее каждый день видеться с сотнями людей, жить с ними и средь них, общаться, но чувствовать себя чужой, прокажённой, ненужной. Без понимания. Без полного понимания и поддержки, вот куда страшнее и ужаснее.

Слышала про «белую ворону»? Это про меня. А может и про тебя? … Не знаю, как-то само сложилось всё, как будто, так и должно было быть, а возможно это цена наблюдателя, её обратная сторона. А может, быть «белой вороной», «белой мышью» судьба немногих, но в этом есть смысл для остальных «нормальных», как они себя называют. Смотря и общаясь с «белыми», они чувствуют своё превосходство и лишний раз внушают себе и успокаивают себя в том, что у них «всё хорошо и нормально». Не знаю, наверное, это так. Об этом знают только они сами.

Как тяжело, когда душа переполнена солнечным светом, а им не с кем поделиться, потому что это никому не нужно. А, если пытаешься поделиться с каким-нибудь собеседником сердечными излияниями, чаще всего он смотрит на тебя, как на безумную, которой место в психушке, а не среди людей. Как же это невыносимо притворяться такой же, как они, говорить, смотреть на всё, как они и заставлять себя мыслить «как все». Невыносимо! Нет, лучше жить одной, но свободной. Вернее быть «белой вороной». Белой!

Пыталась, пыталась, как я хотела, чтобы они приняли меня такой, какая есть, поняли хотя бы маленькую толику меня. Думаю, так может сказать не каждый, но только тот, кто схож со мною в этом.

Все люди рождаются индивидуально развитыми личностями, но в силу обстоятельств одни копируют друг друга, мыслят одинаково и действуют предсказуемо – они становятся обществом с виду разнородным, но на самом деле однообразным и безликим. Остальное меньшинство развито внутренне иначе и не желает мириться с однообразием и рутинным поведением; эти люди выделяются в обществе своими действиями и особенно ярким и незаурядным мышлением, которое им никогда не простят.

Но парадокс – лишь со смертью этих индивидуалов начинают понимать и уважать. А причина отторжения из общества лишь одна: вначале непонимание, потом зависть, возникшая от непонимания, а затем ненависть и отчуждение. Но не забвение. Нет, индивидуалов никогда не забывают, после смерти их помнят и даже восхищаются. Восхищение вызывает откровенное неподчинение всеобщему мнению и вызов обществу, то есть бесстрашие быть отвергнутым и непонятым, быть обреченным на одиночество. Ведь многие из стандартного общества люди хотели бы быть свободными от предрассудков и быть такими же как «белые вороны», но им в определенный момент не хватило решительности и они стали такими же «как все». Вот и восхищаются в тайне и завидуют наяву.

Тягостное это чувство – одиночество. Ни дай Создатель каждому… Но с другой стороны, мне ближе «белая ворона» – это необычная и чуждая в природе птица, чем обыкновенная серая мышь».

Пят. past

Приснился новый кошмар, хуже предыдущих. Он подобрался слишком близко ко мне. Крайне близко.

Я брела, точнее, плутала по сонным улицам знакомого мне города, только не могла вспомнить, что это за место. Название крутилось и вертелось в мозгу, и я думала, что вот-вот выхвачу из памяти этот кусок, и всё встанет на свои места. Но главное, я скорее желала покинуть этот город, где было тягостно, и охватывал меня всё более непонятный мне ужас.

Город спал, но постепенно я осознала – он был мёртв. Ни единого голоса, ни шелеста листвы, ни лая собак, ни щебета птиц. Всё было мертво, и ветер мёртв. Город проседал под давящей, вбиравшей воздух и все пространство вокруг, мглой.

Я брела и не помнила, кто я, и куда ведёт меня цель. А была ли эта цель вообще?

Дома по бокам выныривали из серого и вязкого тумана и пропадали тут же. Под ногами асфальт со скрипом неприятно потрескивал каменной крошкой, царапавшей подошвы моих кед. И тут я различила слово, затем ещё. Остановилась. На дороге передо мною слова выжигались невидимой рукой и собирались в предложения. Я прочла их все до единого.

Ты бежишь, человек. Куда ты бежишь? Ведь давно все пути к спасению и отступлению перекрыты и съедены моими детьми. И тебе это прекрасно известно, но в своей гордыне и самонадеянности, ты полагаешь, что умнее меня и тех, от кого бежишь. Но если так, то почему ты в страхе покидаешь свои дома и хоронишься от нас в подвалах и укрытиях? Почему?

Ты, чей мозг разъела твоя же цивилизация, ты считаешь нас безмозглыми и лишенными мыслей тварями. Но ты ошибаешься, в нас бьёт бешеным пульсом одна, но сильнейшая из всех мыслей, которые тебе доступны, единственное желание – жажда живой плоти.

Ты считаешь моих детей никчёмным скотом, который мешается у тебя под ногами, но который организован намного лучше тебя и подобных тебе, потому что отсутствие эмоций никогда не собьёт каждое моё дитя с пути, в то время, как чувства и эмоции лишь доказывают слабости твоего рода.

Человек, в тщетных попытках ты пытаешься найти вакцину от вируса, который, по сути, был логическим окончанием твоего существования. Ты себя изжил, твоё время истекло, теперь наступает эра моих детей и тебе придётся смириться и умереть. Они не успокоятся до последней капли крови, до косточки. Мои дети сделают тебя лучше. Ты станешь идеален и увидишь мир нашими глазами.

А в мозгу, в теле твоём будет жить только одна идея, ради которой мы и появились, она будет сотрясать твой разум, она станет твоим озарением и поведёт тебя на край света, как и каждого моего отпрыска. Внутри каждой твоей клеточки отзовется криком: «Мясо! Свежатина!».

До скорой встречи… человек?

Только я дочитала последние слова, как надпись стала пропадать под пеленой белого тумана, я даже ног своих не могла разглядеть, да и пошевелить ими тоже не могла. Меня поглощала мгла!

Потом я услышала волчий вой впереди, и увидела расплывчатый контур, который приближаясь ко мне, оформился в нечеткий силуэт, человеческую тень.

Уже совсем близко. Я знала, что это Смерть, моя Смерть. Шаги настолько бесшумные, что казалось, тот, кто шёл ко мне, брёл по воздуху. Я чувствовала – ещё несколько шагов и я стану частью этой мёртвой тишины. Ещё мгновение и я встречусь со Жнецом лицом к лицу.

И вот ещё чуть-чуть и в белёсой дымке блеснули синим огнем знакомые мне глаза. Волчьи глаза. Он меня нашёл и уже тянул ко мне руку сквозь стену пелены, чтобы ухватить за шею. И я закричала, хоть мой рот и мои легкие затоплял противный влажный воздух с комьями вязкой духоты. Я кричала.

Не помню, кажется, я проснулась с этим диким криком и вскочила с постели. Я уверена, что только чудом он меня не сцапал в том месте. Может это и не сон был вовсе. Мне страшно. Но я должна быть готова. Он не отступиться, но и я тоже не отступлюсь!

Воск. future

– Ты поздно сегодня! – Меня встретил капризный, но радостный голосок Анны.

– Да, ты опоздала на встречу. Мы давно тут торчим с Анной, между прочим. – А это был как всегда ворчливый, с нотками гонора и задатками взросления голос Петра. – Ты забыла про нас?

– Нет, конечно! Детки, как вы могли такое подумать? Я дико извиняюсь, но мне пришлось чуть задержаться. Вы сильно проголодались?

– Есть немного. Но у тебя всё равно нет с собой еды. Тебе так просто не загладить своей вины, мадам Опоздашка.

С тех пор, как у детей появился граммофон, Пётр стал меня звать «мадам», наслушавшись романсов с пластинок. Но меня это лишь забавляет, он говорит это не со зла, хотя и прячется за маской сарказма и безразличия, я знаю это.

– Ну, жареного быка в кармане у меня нет, и у Феликса в банке тоже жаркого не найдете, но кое-что я всё-таки с собой прихватила.

Порывшись в необъятной своей торбе и нарочно притворяясь, что не могу найти искомое, под любопытными взглядами ребятишек я извлекла на свет парочку больших и сочных персиков. У детей глаза округлились и рты пооткрывались, ещё немного и слюна закапала бы.

– Персики? Осенью? – От удивления Пётр аж присвистнул. – Откуда у тебя персики, мадам?

– Это военная тайна, Питер. – Я захихикала и раздала вкуснятину в детские руки. – У меня ещё есть кое-что не менее вкусное.

– Такой сладкий, Питер, он такой сладкий. – Малышка Анна уже надкусила круглый плод и зажмурилась от удовольствия, только сок стекал с уголков рта.

– Да, персик что надо. Так что у тебя ещё в твоей чудо-торбе? Может банан, или нет, ананас? – Пытался язвить мальчик, но в голосе не было ничего кроме благодарности.

– Ну, ты угадал.

– Да ну? – Он оторвался от персика и недоверчиво уставился на мою сумку.

– Але, ап! – Я извлекла из сумки парочку желтобоких бананов.

– Да ладно! Не может быть! Где ты их нашла осенью? – Мальчик не верил глазам, хотя руки уже тянулись к заветным солнечным плодам.

– Места знать надо. – Я снова не смогла сдержать смеха, глядя на недоумение и изумление в детских глазах. – Приятного аппетита, детишки.

– Спасибо, Лиза. Ты наша фея, – пролепетала Аннушка, доедая персик. – Они как лучики солнца. А ты волшебница, ты нам даришь солнечные лучи.

– Да что ты, Аннушка, – возразила я, улыбнувшись ей. – Я самая обычная. И фрукты обычные.

– Нет, не обычные! И вкусные-превкусные, – ответил мне девчачий голосок.

– Нет, ты всё-таки скажи, где ты их раздобыла? – не унимался Пётр.

– Ты не доволен? – спросила я.

– Да, Пети, ты разве не доволен? Такие вкусные фрукты, сочные. Сказал бы лучше спасибо Лизе, а не устраивал ей допрос, – отчитала брата сестра.

– Всем я доволен. Просто мне интересно откуда они, вот и всё. И да, спасибо, – угрюмо и смущёно, тихо отозвался Пётр.

– Даже у фей должны быть свои тайны. Доедайте фрукты и продолжим изучать азбуку.

– Нет, сегодня мы не будем азбукой заниматься. – Мальчуган, тщательно прожевывая банан и смакуя его на свой лад, не глядя на меня, произнёс это, словно огласил вердикт.

– Это почему же, скажи-ка мне, Питер? Тебе надоело моё учительство? Или просто лень? – Я решила подколоть парнишку его же «шипами».

– Нет, напротив, но дядя Константин настоятельно просил нас, познакомить его с тобой. – Невозмутимо последовал ответ.

– Да неужели? Откуда ж такое любопытство? Вы что-то ему про меня нарассказали? Я же просила вас обо мне никому ничего не говорить.

– Это не я. Это Анна не удержалась. Ты же её знаешь. Та ещё болтушка! А после того, как мы принесли граммофон домой, нам пришлось признаться, откуда он у нас. Я пытался тебя выгородить и поначалу говорил, что граммофон мы нашли. Но дядя наш не такой уж и глупый, он очень догадливый. Не поверил, а Анну и просить не пришлось, ей уже давно хотелось всё рассказать. Вот поэтому дядя Константин и наказал, чтобы мы непременно привели тебя в гости. Он очень хочет познакомиться. Ты не бойся, он хороший. И тётя Мария тоже. Ты им понравишься, – Пётр доел банан, и смотрел на меня выжидающе.

– А я и не боюсь, Питер. Просто не всем людям нужно знать обо мне.

– Но почему? Ты вроде нормальная и не такая, как большинство взрослых.

– Спасибо за комплимент, Питер. – Я улыбнулась мальчику. – Но может в следующий раз?

– Нет! – громко пискнула Анна. – Дядя сказал, что сегодня ждёт тебя, Лиза.

– Хорошо, пошли, ведите меня знакомиться с дядей и тётей. Мне тоже интересно посмотреть, где вы живете. Правда, на мне нет самого нарядного платья.

– Ура! Лиза и Феликс сегодня будут в гостях у нас! Ура! Лиза, ты и без платья очень красивая. – Аннушка запрыгала от восторга, а ее рыжие кудряшки пружинили на голове в такт.

До селения, где жили сироты, идти оказалось не долго. Минут за двадцать мы покинули развалины городка, ставшие нам родными за время общения. Потом спустя минут десять мы петляли меж редких деревьев по еле видной тропке в порыжевшей и повядшей высокой траве, пока наконец-то не вышли на пригорок, с которого открылся вид на маленькую колонию из уютных добротных домиков с оградками. Даже не верилось, что этот островок жизни возник после катастрофы, унёсшей в небытие цивилизацию на всей планете. Казалось, что эти домики были здесь всегда, так органично они сливались с опушкой соснового леса, стоявшего надежным тылом на охране этих крохотных жилищ.

Однако, при приближении строения оказались не столь малы, а даже весьма просторными и украшенными каждым хозяином на свой вкус. Дом, приютивший сирот и ставший их новым жильём, стоял у самой опушки и в окнах-глазницах его горел свет.

– Нас уже ждут. И тебя тоже, мадам, – произнес задумчивый Пётр.

– Не пугай меня так. – Я попыталась придать весёлости голосу.

– А я думала, что феи ничего не бояться. – Аннушка качала моей рукой, за которую держалась.

– Даже феям бывает страшно. Иногда. Но я же не одна. Вы со мной. – Я подмигнула ей.

– Да, мы с тобой. Не бойся, мы тебя в обиду не дадим.