Глава вторая

Я не люблю елки на балконах, особенно, когда они остаются там и после праздников. Что же должно было произойти в этой семье, если они так и не внесли в дом главный символ Нового года? Хорошо, что сейчас в нашу жизнь вошли искусственные и их не надо держать на морозе, чтобы они не осыпались раньше времени. Так я могу больше не впадать в панику, при виде этих заиндевелых, одиноких созданий, дожидающихся своей участи на холодном балконе.

Елка появлялась у нас каждый год в двадцатых числах декабря, почти сразу, как начинались елочные базары. «А то потом и выбирать будет не из чего»! – довольно комментировала бабушка свою покупку. И я никогда не могла дождаться того момента, когда ее торжественно вносили с балкона и гордо ставили на старую табуретку, обернув последнюю белой простыней.

Каждое утро я вглядывалась в разукрашенное инеем окно, проверяя, как провела ночь наша елочка. Прибегая из школы, я первым делом любовалась на ее зеленые ветки, мечтая, как буду вешать на них игрушки, коробка с которыми весь год пылилась на шкафу.

Из года в год мы наряжали елку вместе с бабушкой. И до сих пор не могу понять, кому это действо доставляло больше радости. Лицо моей бабули светилось таким счастьем, когда она вешала очередную игрушку, приговаривая: «Это еще мы с моей мамой покупали; я тогда такой, как ты сейчас была. А вот эту уже с твоей мамой в Гостинке. Господи, время – то, как пробежало!»

От этих слов становилось грустно и мне и бабушке.

Но красавица – елка быстро улучшала настроение, украшая собой пространство.

В тот год елка за окном все не появлялась. И я, уже девушка окончившая школу, и гордо проходившая вахтера Ленфильма с собственным пропуском, решила взять на себя эту ответственную миссию.

Замерзший парнишка на елочном базаре долго помогал мне выбирать мою особенную елку. Мне так хотелось сделать бабушке сюрприз. Порадовать ее так – же, как она всю жизнь радовала меня.

– Девушка, берите высокую – она лучше смотрится. У вас квартира большая?

– У нас комната, но она большая и потолки у нас почти четыре с половиной…

– Тогда о чем думать? – Обрадовался продавец. – Я вам скидку сделаю и веревку собственную подарю.

– А зачем мне веревка?

– Ну а как же вы ее по улице понесете? Смотрите, какая пушистая!

Елка и правда была хороша, как с картинки.

– Ну, давайте! – согласилась я, представив, что эту красавицу не надо будет ставить на табурет.

Парнишка долго суетился вокруг елки. Прикладывал к ней самодельный метр – елка получилась почти два с половиной. Парень повернул в мою сторону замерзшее лицо с красным носом, подмигнул и изрек с видом заговорщика: «Для вас, девушка, только два!» Затем, он достал из деревянной будки моток грязной веревки, понюхал ее, вздохнул и принялся упаковывать мое сокровище.

– Приходите еще, – кивнул парень на прощание.

– Да мне больше не надо, спасибо!

– Так в следующем году еще праздник будет!

– Ну, если в следующем, то обязательно приду, – засмеялась я.

Я попыталась поднять дерево на плечо, как носят обычно новогодние ели по городу, но трюк не получился. Дерево прочно стояло на одной ноге и на плечо не стремилось.

Продавец, казалось, утратил к нам всякий интерес, он с наслаждением курил рядом со входом и старательно делал вид, что не замечает мои потуги. А елка не сдавалась.

«Правильно бабушка делала, когда покупала маленькую елочку», – грустно вздохнула я.

Оставив тщетные попытки справиться с елкой, я робко подошла к продавцу.

– Молодой человек, я хочу поменять товар.

– Вы о чем, девушка? Мы таким не занимаемся. Это же мерный товар. – Веселился парень.

– Ты чего, какой мерный товар? Елки давно срублены, ты же ее не отрезал. Видишь же, что мне ее не поднять. Ты мне поменяй эту большую на маленькую. Чего упрямишься?

– Успокойся, шучу я! Давай я тебе помогу, надо знать, как носить, – сжалился продавец. Он придал елке горизонтальное положение и протянул мне. – Видишь, я тебе даже ручку сделал, чтобы нести можно было, а ты, как гренадер – на плечо!

В горизонтальном положении елка легче не была, но ухватив ее за ручку, я смогла везти ее по земле волоком. Благо, до нашего дома было недалеко. Но одно дело бежать по улице с легкой сумочкой, и совсем другое – нести свое спеленатое чудище, которое норовило задеть своим стволом все, что попадалось у нас на пути. Прохожие шарахались с пониманием; собаки пытались нападать, не жалея живота своего; урны стояли стойко, лишь болезненно ухали при столкновении.

Я делала долгие остановки, пытаясь отвлечь свои мозги: вспоминала любимые стихи; представляла, как преобразится наша комната, когда там появится елка; как обрадуется бабушка, что ее Татьяна стала уже взрослой и самостоятельно может делать такие серьезные покупки. Но последние метры до дома я была полна решимости бросить свою ношу и плюнуть на Новый год.

Я обессиленная села на снег, чувствуя, как дрожат руки, швырнула елку на грязный снег и приготовилась плакать, или тихо умирать на морозе.

«Видно не доросла я еще до серьезных покупок, – лениво думалось мне. – Оставлю ее тут и никому ничего говорить не буду. Пусть никто не узнает про мой позор. Не видела, не покупала, не тащила! Все! Отдышусь еще пару минут и домой бегу, пока не застукали».

От таких мыслей стало веселее.

– Танюха, ты, что тут расселась на снегу? Ой, а елка – то у тебя, какая огромная?

Надо мной стояла Надя и с улыбкой разглядывала меня и елку.

– Помощь нужна? – предложила подруга и легко подхватила мой кошмар за измочаленную ручку.

Я неловко поднялась и потрусила за Надеждой. До нашего третьего этажа тянули чудовище с песней: «Эх, дубинушка, ухнем!» Распевая старинную песню во весь голос. На скрытый призыв о помощи никто не откликнулся! Соседские двери хранили возмущенное молчание, слегка поблескивая глазками: «Виданное ли дело так вести себя в приличной парадной?»

– Сейчас немного отдышимся и поставим елку в комнату, – прокомментировала Надежда.

– Нет, я пока на балкон хочу поставить. Сюрприз для бабушки сделаю.

– А то, что ты притащила это, – кивнула Надежда на тюк, уже не питавшая таких нежных чувств к елке, – сюрпризом не считается?

– Не совсем. Знаешь, как у нас всегда бывало? Я из школы прибегала и первым делом к балкону, а там елка… Я тоже так хочу ее обрадовать.

– Ну, смотри. Только наряжать, чур, вместе!

– Договорились! Спасибо, Надюшка. А то я уже готова была ее бросить.

– Я это поняла. У тебя был такой обреченный вид!

Елку поставили на маленький балкончик, которым владела наша семья, на зависть всем соседям по – коммуналке.

– А вдруг сегодня твоя бабушка тоже елку купит?

– Не купит, у нее ночные съемки в павильоне. Она очень поздно вернется.

Но бабушка больше не вернулась.

Хоронила я ее одна тридцать первого декабря.

Мама долго рыдала в трубку, все приговаривала: «Ох, как некстати! Как некстати!» и пообещала приехать, как сможет освободиться.

Через полчаса раздался звонок, и мамин взволнованный голос долго убеждал меня, что я со всем справлюсь, что я уже взрослая и самостоятельная женщина, которой давно пора замуж. А они всей семьей собрались в поездку их мечты, в страну Египет, о которой столько мечтали. И Ванечке надо набраться сил, мальчик оканчивает школу, и его ждут серьезные испытания. И они столько денег отдали за эти путевки, у них просто ничего почти не осталось. И что теперь прикажешь делать? Все отменять? И бабушке уже ничем не поможешь. А Ленфильм, которому она отдала всю свою жизнь, просто обязан позаботиться о том, чтобы достойно проводить своего старейшего сотрудника. И если на киностудии не понимают таких очевидных истин, то я должна им это объяснить.

Но на Ленфильме своих старейших сотрудников ценили и любили. Много народу пришло с ней проститься; все подходили ко мне, качали головами, предлагали помощь и очень извинялись, что не смогут поехать на кладбище.

Я так и просидела в ту новогоднюю ночь одна за столом, уже не помню, почему рядом со мной никого не оказалось. С улицы были слышны радостные крики прохожих, раздавались взрывы хлопушек, веселый смех, а мне хотелось оказаться на необитаемом острове, чтобы не слышать звуков этого массового помешательства.

Елка стояла на балконе до марта, пока нашу квартиру не пришли расселять.

Были быстро найдены варианты. Мне полагалась небольшая комнатка, как молодой и одинокой. На тот момент, мне было все равно куда ехать, лишь бы не приходить каждый день сюда, где меня больше никто не ждал, а на балконе засыхала злополучная елка.

Но тут за меня вступилась Надюшкина мама – Ираида Игнатьевна. Она заявила, что никуда не поедет, если Татьяне, то есть мне, не подберут более подходящий вариант, так как комната у нее, то есть у меня, самая большая по метрам, да еще и с балконом. И это не комната, а украшение всей нашей квартиры. Против таких заявлений и мощной фигуры Ираиды Игнатьевны возражать было нечего. И мне быстро нашли однокомнатную квартиру в одном из ленинградских спальных районов. Но от метро было недалеко, до родной Горьковской шла прямая ветка и уже в мае я стояла на просторной лоджии и наслаждалась видом новостроек.

Как то так случилось, что до этого времени я ни разу не была в новых районах. И школа, и работа, все встречи и дела находились в центре. Но район мне понравился, и все меня в моей новой жизни почти устраивало, кроме отсутствия телефона. На новомодные радиотелефоны зарплаты простого гримера с Ленфильма не хватало. Съемок почти не было, в павильонах гуляли ветры, перебирая старые декорации. Моя Надежда с мамой переехали на другой конец города, и видеться нам было намного труднее, чем в родной коммуналке.

Первое время мы встречались по договору: раз в неделю, в семь вечера, на Гостином дворе. Так продолжалось почти два месяца.

Но в середине июля, ранним воскресным утром, раздался звонок в дверь. На пороге стояли мама с братом и моя жизнь вновь изменилась.

Ваньку я видела три или четыре раза в своей жизни. Росли мы порознь и нежных чувств друг к другу не питали. Братец перерос маму на целую голову, стал широк в плечах и статен, только выражение его лица осталось, как на детских фотографиях – недовольным и угрюмым. Мама с годами почти не менялась: те же выбеленные перекисью волосы, яркая помада, ну, может, талия стала чуть шире.

– Ну, что ж совсем неплохо для одинокого человека, – она придирчиво разглядывала квартиру. – А зачем ты притащила сюда этого монстра? – всплеснула она руками, обнаружив в кухне старинный буфет красного дерева.

– Это любимый бабушкин буфет. Она говорила, что помнит его еще из своего детства.

– Глупость, какая! Кухня небольшая, а тут этот гроб! Больше взять было нечего? Кстати, а та мамина брошь с сапфиром у тебя сохранилась?

– Конечно! Бабушка так ее любила, это же был подарок ее отца и…

– Я возьму ее на память о маме! – Она смахнула невидимую слезу.

Мне не дали договорить, что эту брошку бабушка уже подарила мне.

– Ну, что, Ванечка, нравится жилье? – Ласково обратилась мама к брату.

– Не особо, – скривился братец. – Где тут театры, где музеи? Невы, опять же на горизонте не наблюдается. Ты же говорила, что я в культурной столице жить буду.

– Ой, – весело рассмеялась мама, – как я люблю его шутки! Как я ценю в людях чувство юмора! Учись, Татьяна, у своего младшего брата. Правда, этому не научишь. Хоть он и вырос не в столице, но в нем столько жизненной силы и самоуважения… – на этот раз слеза скатилась настоящая.

– Мама, вы б написали мне о приезде, я билеты в театр взяла бы.

– Пока нам с Ванечкой не до театров. Поступление в институт – вещь серьезная! Отец твой, как всегда в делах и на хозяйстве. На даче такой урожай! Черешню просто в землю закапывали, абрикосы соседям раздавали, сейчас вишней все усыпано. Ванюша так плохо фрукты ест.

– Я колбасу люблю и бананы, – хмыкнул из угла братишка.

Он уже нашел мой профессиональный чемоданчик и с интересом разглядывал его содержимое.

– Ваня, не надо это трогать, это бабушкин рабочий!

– Что и посмотреть нельзя? – на меня взглянули наглые серые глаза.

– Ты попроси, я тебе сама все покажу.

– А мама сказала, что это и моя квартира тоже! А раз моя, то, что хочу, то и беру. – И Иван грубо встряхнул кофр, заставив звякнуть многочисленные баночки, пузырьки и бутылочки.

– Иван!

– Ничего с твоими сокровищами не случится, Татьяна. А с братиком так разговаривать не следует. Он – мужчина, а мужчина требует уважения.

– А в какой институт будет поступать этот мужчина? – Я постаралась закрыть тему.

– У Ванечки способности к точным наукам! Такие суммы в уме считает!

– Цифры в уме? – уточнила я.

– Ну, и цифры тоже, – махнула мама. – Ему еще маленькому можно было доверить любые покупки сделать. Сдачу всю до копеечки считал. Ни один продавец его, кроху, обсчитать не мог. Принесет, все покажет, а монетки к себе в копилочку сложит. Мы с папой еще тогда думали, что Ванечке с деньгами надо работать. Но тогда профессия бухгалтера не особо престижной была. А сейчас все так изменилось. Экономист – звучит красиво.

– Значит, вы в экономический собираетесь? Но туда конкурс очень большой?

Я постаралась не вспоминать, как этот юный гений экономики чуть не оставил меня без средств, вытащив из моего кошелька несколько купюр, подаренные бабушкой на окончание восьмого класса.

Кражу дарование оправдало несправедливостью, что у сестры денег больше, чем у родного брата. И он собирался забрать только половину. Родители предприимчивость оценили и премировали брата вдвое крупной суммой, чем он надеялся выручить из моего кошелька.

– А я пойду на платное отделение за плату, да, мама? – Наивно встрял братец.

– Ваня, сколько раз тебе повторять: не открывай душу перед посторонними людьми! Господи, ну, какой же ты у меня еще наивный! И как тебя в люди выпускать? Сожрут с потрохами! Все – таки удачно у тебя с обменом вышло. – Перевела взгляд на меня мама. – Как ни крути, но отдельная квартирка, это вам не коммуналка. Ванечка даже не представляет, что это такое. Тесновато для двоих взрослых, конечно. Но главное сейчас поступить, а там я что – нибудь придумаю. Ты еще не знаешь моих способностей.

Способности действительно у мамы оказались выдающиеся. Иван был устроен на первый курс престижного Финбана. Экзамены брат сдавал на тройки. Экзаменатор пообещал, что Ване поставят пятерки, если он будет знать на четыре, и четверки, если знания будут на тройки…

До первого октября мама старательно водила Ваньку по музеям и театрам, прививала ему культуру, знакомила с городом. Питер все больше нравился брату, он входил во вкус жизни большого города, студенчества.

– Ну, дети, мне надо навестить папу. А то он уже устал заниматься хозяйством. – Порядок я вам навела, живите дружно. Помните, что вы родственники.

Теперь моей территорией стала небольшая кухня. Мама продала старый буфет. Он, кстати, оказался настолько ценным, что вырученными деньгами оплатили годовое обучение брата, купили мне небольшой диванчик на кухню и еще осталось немного денег. Мама пообещала добавить к этой сумме и купить Ване автомобиль. Но это только по окончании первого курса.

– Надо же, какая ценность оказалась? – недоумевала мама. – А куда ты остальные бабушкины вещи дела? Там еще несколько старины сохранилось.

– Бабушка многое продала. Что – то отдала на Ленфильм. У нас почти ничего не осталось от той мебели. Вот зеркало еще, только в нем уже ничего не отражается.

– Но рама, кажется, ценная, – мама внимательно осматривала красивую деревянную оправу.

– А деньги от проданных вещей вы куда девали? – поинтересовался братик.

– Жили на них. Книги покупали. Бабушка очень любила книги, вон у нас их сколько. – Пожала я плечами.

– Мам, а давай сейчас машину купим, а то весной цены выше всегда, – перевел разговор Ваня. Книги его мало интересовали.

– Нет, Иван. Мы еще посмотрим, как ты будешь учиться. И курсы надо окончить, права получить.

– Да я вожу лучше любого таксиста, мне папа руль с десяти лет давал. Ну, мама, ты же знаешь, сама со мной ездила. Пусть мне дядя Володя права подарит на поступление. Он же мой крестный, обязан подарок сделать! Мам, пообещай, что поговоришь с ним! Мама, ну, пообещай! – Топнул ногой брат.

– Ой, Ванька, ты из меня веревки вьешь! Знаешь, что отказать тебе не могу!

– Вот и не отказывай, – успокоился Иван.

Я с некоторым волнением ждала отъезда мамы. Мне не хотелось оставаться одной в квартире с братом. Я даже себе боялась признаться, что боюсь его. Мне неприятен был мой собственный брат и ничего с этим поделать я не могла.

* * *