На обложке использована фотография с сайта http://maloarhangelsk.ru

Мандарин на снегу

Глава первая

Вязать я не люблю. Меня раздражает, когда нитки путаются, петли спускаются, а окончательное изделие получается на несколько размеров больше или меньше, что тоже бывает. Настроение мое этот процесс абсолютно не улучшает.

Но мне сказали, что вязание очень успокаивает и укрепляет нервы. Нервы мне были нужны, шарф тоже и я мужественно приступила к этому изнурительному для меня процессу.

Шарф вязался долго и трудно. Пряжа, которую мне настоятельно рекомендовала уставшая продавщица, как самую модную в этом сезоне, была ярко-оранжевого цвета.

Последний раз спицы я держала в руках в далеком детстве. Когда вся жизнь представляется ярким праздником, когда кажется, что именно в твоей судьбе будет и прекрасный принц и старинные замки (ну и что, что в нашей стране их никогда не возводили?) и дальние странствия в сказочно-красивые страны… Надо только закончить школу и институт, а уж все остальное не заставит себя ждать.

«Что же я тогда вязала – то?» – задумалась я. Помню, что получалось легко и красиво. Все хвалили. У меня всегда все получалось. Или не всегда? Или хвалили меня чаще, чем у меня получалось?

Воспитывала меня, в основном, бабушка. Мама была, как она себя называла – «боевой подругой». Не подумайте, чего плохого. Просто мой папа был военным, и ему часто приходилось менять города, а мама всегда была с ним. Маленькую меня брали с собой. Но после того как я чуть не умерла в далекой жаркой республике и доктор сказал, что климат этот девочке абсолютно не подходит, приехала моя бабушка и увезла меня в большой город.

Большой и строгий город Ленинград. С серыми домами, серыми мостовыми, с серым небом, серой Невой и серыми хмурыми людьми. Бабушка тоже была серой и строгой.

Каждое утро она ставила передо мной большую тарелку манной каши с кусочком желтого масла и с неизменными словами: «Ешь, пока горячо и вкусно!»

Манную кашу я ненавидела, только никогда об этом не говорила. Хотя, может, если бы я сказала, бабушка не давала бы мне ее по – утрам. Я возюкала желтый кусочек масла по белой массе, представляя, что это кораблик, которому надо обязательно выбраться из этого вязкого манного болота. Кораблик становился все меньше, и тогда я вычерпывала его ложкой и быстро прятала за щеку, чтобы его не поглотила белая топь.

Масло противно таяло во рту, не давая проглотить себя. Так я сидела какое – то время, раздувая щеки и тараща глаза, пока на меня не обращала внимания бабушка.

– Татьяна! Что опять? Надо обязательно все скушать! Посуда любит чистоту! А манная каша очень полезна. От нее дети растут здоровыми и сильными. Ты же хочешь стать здоровой?

Про здоровье в том далеком возрасте еще не думалось. Хотелось стать красивой. Это я помню.

Мы с Надей – подругой и соседкой по коммунальной квартире, очень любили рассматривать старые журналы мод с нарисованными моделями. Каждая старалась быстро выкрикнуть: «Чур, это я!» и ткнуть пальчиком в понравившуюся нарисованную манекенщицу. И появлялось осознание того, что вот такая в точности ты и вырастешь: высокая стройная и абсолютная красавица в бальном платье.

Сейчас я понимаю, что у меня была самая замечательная бабушка в мире. И никакая она была не суровая, иначе, как бы я стала такой захваленной и заласканной?

Мама, приезжая редко, каждый раз на несколько дней, тискала меня и сюсюкала, забывая о том, что мне уже не два годика:

«Танюсенька, Танюлечька, малышка моя!»

Я мужественно терпела, позволяя обращаться с собой, как с маленькой. Мама была яркой, веселой, шумной. Ослепительная блондинка с тонкой талией всегда перетянутой затейливым ремешком. От нее пахло духами, и похожа она была на нарисованных красавиц из журналов мод.

Мне привозились платья сумасшедших расцветок и разноцветные банты, которые мама любовно вплетала в мои жиденькие волосы. На фоне серого города такие яркие одежды смотрелись пестро и нелепо. Чувствовала я себя в них неуютно и страдальчески смотрела на бабушку, ища в ней сочувствия. Но бабушка, сурово глядя на мои обновы, только прикрывала глаза и еле заметно качала головой, мол: «Терпи, Татьяна!»

И я терпела. И послушно выходила с мамой на улицу, стараясь не смотреть на соседок во дворе. Хотя даже мои разноцветные бантики понимали, что не к месту они здесь.

И мы гуляли вдоль каменных серых набережных, любуясь на то, как серое небо отражается в серой воде каналов. И обязательно приезжали в Зоопарк к унылым, пожелтевшим белым мишкам. Мама радовалась, и я старательно делала вид, что и мне весело. Я даже хлопала в ладоши, как делали другие дети, когда несчастный белый медведь вылезал из грязной лужи и лениво царапал старую автомобильную шину.

– Танюсик, а пойдем в кафе и съедим большую порцию мороженого? – счастливо улыбалась мама.

– Пойдем, мамочка! – прыгала я, понимая, что через несколько дней у меня начнется ангина и бабушка будет ставить мне компрессы с вонючим камфорным маслом.

И мы сидели в стеклянной кафешке, я болтала ногами, обутыми в красные сандалии и давилась ледяным мороженым.

Хотя, может, если бы я сказала маме, что не люблю его, она бы меня им не кормила?

Еще был обязательный поход в театр, все равно в какой, но театр был главным пунктом нашей культурной программы. Театры я любила. Все равно, какие. Мне нравилось все: и с самого утра жить в ожидании чуда, и наряжаться, и вплетать в мои серенькие волосики красивые банты, и выходить во двор, весело сообщая каждому встречному, что мы идем в театр! А когда мы подходили к зданию тетра, меня охватывало такое волнение, будто это мне сейчас предстоит выйти на сцену и целых три часа держать в напряжении огромный зрительный зал.

Поднимаясь по мраморным лестницам, я вдыхала особенный запах праздника, смотрела в отражении зеркал на нарядных людей и вся наполнялась радостным возбуждением. Хотелось громко смеяться и бегать, высоко подбрасывая ноги. Но вместо этого я тихонько подпрыгивала на месте и поскуливала.

– Танюлечка, ты чего? – удивленно спрашивала мама.

А я только поднимала на нее счастливое лицо и жмурила глаза.

Мама уезжала, и мы вновь оставались вдвоем с бабушкой. И жизнь снова становилась размеренной и тихой, с неторопливыми прогулками вдоль каналов, когда каждая думала о своем. Бабушка крепко сжимала мою руку своей сухой жесткой ладонью, я пыталась поддеть носком ботинка мелкие камушки, но каждый раз слышала недовольное:

– Татьяна, ботиночки испортишь!

Она всегда называла меня только полным именем, но при этом вещи, еду, одежду называла уменьшительными именами: ботиночки, платьице, кружечка. Меня это всегда удивляло, но я никогда у нее не спрашивала – отчего так?

* * *

Шарф, который я так затейливо уложила на своей груди, на улице вдруг решил, что он – оранжевый парус и весело закружил вместе с холодным северным ветром, поднимаясь к небу, закрывая мне лицо, пробуя на вкус мою помаду и одобрительно хлопая меня по щекам. Терпение мое кончалось, а вместе с ним относительно хорошее настроение.

«Если вы не любите Новый год, то на восемьдесят процентов вы – мандарин» – вспомнила я старый анекдот. Я мандарин на все сто процентов. Я Новый год ненавижу и все, что с ним связано.

Эти глупые детские ожидания, непонятно какого чуда. Ритуалы, которые обязательно надо соблюсти, поставив на стол определенное количество блюд, чтобы удовлетворить вкус животного, под председательством которого будет проходить следующий год. Надо хрюкать, кукарекать, рычать и мычать, и все у вас будет в шоколаде. А если год прошел, а чуда не случилось – значит, вы не так хрюкали.

И невозможно было лечь спать в Новогоднюю ночь, чтобы она быстрее закончилась. Вокруг всегда было столько шума. Рядом со мной, надо мной, во дворе и в небе. Всюду смеялись, пели, кричали, стреляли и хлопали. И никто не задумывался, что волшебных перемен на утро не происходит. Остаются только недоеденные салаты, пара одиноких маринованных грибков в хрустальной вазочке, кусочки засохшего сыра, ворох разноцветного серпантина в квартире и стойкий запах серы на улице от громких фейерверков.

Через пару дней на помойке начинают вырастать хрупкие елочки с клоками серебристого дождика, и народ принимается мечтать о лете. Скорее бы оно наступило, чтобы уехать к морю, солнцу и пальмам.

На меня радостно надвигалась большая толстая тетка с огромной елкой, перевязанной веревками. Шапка ее съехала на бок, большая сумка оттягивала плечо и била по боку. Тетка тяжело дышала, выпуская изо рта клубы белого пара, и волокла свое колючее сокровище.

«Вот почему она сама тащит эту елку? Наверняка у нее есть муж и несколько штук таких же упитанных детей? Почему ей никто не помогает? А дома она наденет цветастый фартук и начнет строгать большое количество салатов». Мысли унесли меня далеко с морозной улицы.

* * *

Я всегда мечтала о счастливой семейной жизни. Мне казалось, что по другому и не должно быть. Обязательно встречаются мужчина и женщина, обязательно влюбляются друг в друга, а дальше белая свадьба, крики: «Горько!». А потом поездка к морю, рождение ребенка…

В моей жизни все проходило не совсем так, как в мечтах. Семья моя по – прежнему состояла из меня и бабушки. Родители колесили по бескрайнему Советскому Союзу. Мама почти не приезжала, они решили родить себе более здорового ребенка и жить нормальной семейной жизнью. И вскоре нас завалили фотографиями толстого сердитого малыша и счастливой, улыбающейся мамы.

Бабушка долго всматривалась в изображения, вздыхала и ставила карточки за стеклянные дверцы серванта, где стояла посуда. Я, проходя мимо, легким щелчком отправляла их в нокаут, чтобы не видеть этой семейной идиллии, где для меня уже места не было.

– Ба, ты мне только пообещай одну вещь! – Как – то попросила я.

– Какую? – Уточнила бабушка.

Она никогда не давала обещаний, если не знала, что от нее просят.

– Мы не будем брать к себе брата, если и ему не будет подходить климат. – Уточнила я, не глядя на бабушку.

– Мама пишет, что скоро и тебя к себе заберут. Ты уже окрепла, а отца переводят в большой город.

– А тебя они заберут? Тебя в большой город?

– Куда ж я из Ленинграда?!

– Тогда и я вместе с тобой, – вздохнула я, радуясь, что принимаю правильное решение. – Пусть они там со своим Ванькой нянькаются!

– Да ты никак к братишке ревнуешь? Это плохо, Татьяна! Он теперь твой кровный родственник. Вы с ним и поддержите друг друга, и позаботитесь, когда уж нас не будет. Ты радоваться должна, что не одна теперь на свете остаешься.

Но в большой город меня не взяли. Вместо этого, мы пошли в ближайшую школу и записали меня в первый класс.

Учиться мне нравилось и нравилось ходить в школу, где красавица – учительница рассказывала много интересных вещей. Нам читали смешные и трогательные истории. И у меня всегда было чувство, что я иду не в школу, а собираюсь каждый день в театр.

Бабушка выдавала мне по утрам наглаженную форму, вплетала в косы банты и провожала до Львиного мостика, дальше я шла одна. Школа была совсем рядом.

* * *

В старших классах я спохватилась, что мне пора бы уже влюбиться. Все девчонки в нашем классе томно вздыхали и шептались по углам о своих тайных Ромео. И только я одна выпадала из этого круга избранных.

Я начала присматриваться к своим одноклассникам, пытаясь определить – подходит тот, или иной кандидат на роль моего сказочного принца. Но не находила отклика ни в своем сердце, ни в душе. Мальчишки, как мальчишки, что в них интересного.

В нашем дворе жил один мальчик – Сашка Мухин. Был он худым и длинным. Сашка учился в Вагановском училище; ходил, странно разворачивая ноги, и сильно задавался. В него были влюблены почти все девчонки нашего дома с первого по десятый класс. Становиться еще одной в этой длинной очереди мне абсолютно не хотелось.

«А вдруг, вся моя жизнь закончится, и я не встречу мальчика, за которого смогу выйти замуж?» – с ужасом спрашивала я у соседки Нади.

«Так не бывает! – Успокаивала Надежда. – Все люди женятся!»

«А вот и не все, Надечка! – возражала я. – Вот бабушка моя же не женилась! Значит, так никого и не встретила».

Надежда надолго задумывалась и посматривала на меня с легким сочувствием. У нее самой было целых три кавалера. И Надежда каждый раз придумывала способы, чтобы развести своих ухажеров по разным углам и не дать им встретиться всем вместе. Она давала им немыслимые поручения, выдумывала многочисленные болезни себе и своим родителям, чтобы ей не назначали свиданий. Приходила ко мне жаловаться на их упорство; но в тайне, я видела, она получала от всей ситуации удовольствие. А я завидовала.

Мне тоже хотелось назначать встречи и выбирать себе платье к свиданью, придирчиво рассматривая себя в зеркале и рассказывать подружкам о наших разговорах и демонстрировать засушенную розу, едва вдыхая ее тонкий аромат.

Ничего, абсолютно ничего этого не было в моей жизни. В отчаянии я даже пожаловалась бабушке на свое одиночество.

– Ты это о чем думаешь, Татьяна? – Грозно напустилась на меня она. – Ты должна думать об учебе, школа еще не закончена! Я за тебя ответ держу перед родителями.

Я разрыдалась от такого непонимания, а бабушка вдруг тихим голосом произнесла:

– Не надо искать любовь! Она сама придет, когда ты будешь готова!

– Да когда же это будет? – всхлипывала я.

– Будет, Татьянка, будет! Может, и не та будет, какую ты ждешь…

* * *

Автобус остановился посреди поля; несколько человек вышли и бодро пошагали по дорожке, ведущей к лесу.

Я, оставшись в одиночестве, стала оглядываться. Надя обещала прислать шофера, чтобы довезти меня до ее дома.

С некоторых пор моя старинная подруга и бывшая соседка по коммуналке, удачно вышла замуж и жила за городом в большом и красивом доме. Я была у них частым гостем, помогала Надежде готовиться к праздникам, баловалась с ее близнецами. Ее муж – Федор – был радушный, веселый, большой и толстый. Глядя на него, я каждый раз удивлялась: как он может сохранять свой веселый нрав и интеллигентность в нашем жестоком мире? У Федора была крупная адвокатская контора, и с жестокостью он сталкивался постоянно.

В их доме всегда было тепло и спокойно. Время текло неторопливо, за этим зорко следили большие напольные часы, точно отбивая каждую четверть часа. На белых стенах были развешаны яркие рисунки и детские фотографии. Под ногами путалась крошечная собачка – Маура – Неполина…, – а в народе просто Манька и громадный кот Сапфир с оранжевыми глазами. Неразличимые светловолосые близнецы – Севка и Славка с криками носились по дому или затихали в одной из комнат, и этой тишины всегда было слишком много. Надежда начинала нервничать и бежала на поиски.

Я в нерешительности топталась на остановке. Пассажиры бодро удалялись по дорожке, превращаясь в темные штрихи на белом снегу.

Солнце, еще несколько минут назад светившее так яростно и ярко, нещадно слепившее глаза, вдруг устало надулось, налилось багряным тяжелым светом и стало медленно клониться к земле. Сумерки выплывали из-за леса, неторопливо укрывая все темной пеленой, приглушая дневной свет, гася яркие краски дня, вытягивая тени.

Все детство я представляла, что Солнце действительно остывает к вечеру, отдыхает, чтобы утром вновь разгореться и согревать все своим теплом. Правда поразила меня несказанно. Оказалось, наше Солнце горит непрерывно, без устали и отдыха. И мне каждый вечер, глядя на красный диск, становилось грустно от этого, и я жалела трудягу – Солнце. Вот и сейчас что-то взгрустнулось…

Я полезла в сумку в поисках телефона. Может, Надя звонила мне, а я не слышала звонка в шумном автобусе. В необъятных недрах сумки попадались многочисленные составляющие женской жизни: помада, несколько зеркал, кошелек, маленькие блокнотики, засохшие конфеты, бумажки, старые чеки, салфетки, пара одиноких таблеток, давно потерянные перчатки и даже солнечные очки. Не было только мобильного телефона. Легкая паника охватила меня. Как жить то без него прикажете? Ни сообщить о приезде, ни узнать, где водитель, ни связаться с миром вообще!

Захотелось крикнуть:

«Люди, подождите меня, я с вами!»

Но людей уже видно не было. Все скрылись в темном лесу. Это даже не лес был, а так, узкая полоска, в несколько десятков метров шириной, отделяющая поселок от шумной дороги и любопытных глаз. Летом Надежда с мальчишками часто приходили меня встречать к автобусной остановке. И мы потом весело шагали через лесок все вместе.

Но сейчас перспектива прогулки в наступающих сумерках и в полном одиночестве не вызвала у меня радостных чувств. Как там говорится: «Дорогу осилит идущий?» Вздохнув, я расправила плечи, намотала на голову и шею свое оранжевое чудо – о красоте и моде уже не думалось – и потрусила, подпрыгивая, к коттеджному поселку «Заозерный».

Меня грела мысль, что через пятнадцать минут я сяду у пылающего веселым огнем камина, возьму в руки чашку с горячим ромашковым чаем и буду слушать Надюшкины указания: чем кормить кота и что нельзя давать Маньке и где включается котел, если он вдруг остановится. К устным указаниям прилагался длинный список на нескольких страницах, где Надя подробно описывала, что где лежит и как чем пользоваться.

Впрочем, я знала это уже лучше самой хозяйки дома. Два года я с удовольствием приезжаю к Надежде на зимние каникулы и остаюсь в их огромном доме в счастливом одиночестве, пока моя подруга с семейством путешествует по миру.