Глава 3. Закопают – станет легче

В девять утра Витя повёз её в похоронную фирму, что напротив травмпункта, где Инна в который раз сидела и заполняла какие-то квитанции. Деньги, полученные вчера за хату, улетели то ли на гроб, то ли на копку могилы. В этом царстве Безенчука тоже стояли выставочные гробы,– расписные и лакированные, как шкатулки. А точнее, в «Нимфе», где было несколько владельцев, а у Безенчука – индивидуальное предприятие. Сейчас бы они назывались ООО «Нимфа» и ИП Безенчук.

Ещё Никодимов сказал:

– Инночка, давай съездим к нотариусу, узнаем, что там и как.

Инну всю затрясло:

– Нет!!! – закричала она.

Инна Зернова не хотела принимать наследство, становиться собственником. Это был последний гвоздь в гроб её одиночества. Сегодня Анастасия Владимировна должна была получить в нотариальной конторе свидетельство о праве собственности, но вчера она умерла.

Инна подумала: а не сократил ли Стерлядкин жизнь её матери хотя бы на месяц?

Пока она работала, мать сидела в отпуске. За все двадцать четыре дня она так и ни разу не вышла на улицу, и это было страшно.

С графиком и «Горожанке» было непонятно, то ли ходить, то ли не ходить. Свою работу она могла бы выполнять и дома, но Инна всегда хотела быть среди людей.

Когда ей запретили появляться на работе, Инна матери ничего не сказала. Та её живьём бы съела. Каждый вечер, когда Инна возвращалась с работы, Анастасия Владимировна спрашивала заискивающе:

– Тебя не выгнали?

И накаркала!

Так прошли август, сентябрь. Мать денег не спрашивала, говорила:

– Ты их не трать, копи на установку телефона. Ты даже можешь оформить его на себя!

И вот в октябре, на ночь глядя, мать объявляет:

– Завтра мне к нотариусу, дашь мне денег.

Это был конец света. Инна, может быть, и выкрутилась бы, но третьего дня Никодимова скрутила ДПС за «остаточный алкоголь». Выкупить права стоило шесть тысяч рублей. Мама позвонила и велела отдать Никодимову в долг все деньги, которые есть в доме (ведь без его машины она не смогла бы попасть на работу). И Инна наскребла из кубышки, и остатки их с матерью зарплат.

И она пожелала матери умереть ночью, только бы с утра она её не терзала. Инна ворочалась, просыпаясь каждые полчаса. И она придумала сказать, будто бы отдала их взаймы Вите на салон красоты, – та целый месяц трещала: "Мне химию себе сделать или матери подарок купить? Всё, иду записываться на химию!"

Утром мать ласково позвала её. Инна беспомощно достала из кубышки оставшуюся мелочь, пролепетав:

– Всё, больше ничего нет.

– Где деньги?!! – закричала мать.

– Я дала взаймы.

– Кому? Г*** ты!

Этот день Инна сочла самым страшным в своей жизни. После обеда она пошла в «Горожанку». Бог знает, что ей это стоило! Инна понимала, что «пособие» ей никто платить не станет, но она же заработала что-то в августе. Только депонента не вышло.

– Вы прекратили к нам ходить, – заявил Стерлядкин, – поэтому мы перестали включать вас в зарплатную ведомость. Теперь мы перевели вас с зарплатной на гонорарную основу. Вам просто поменяли график работы, а вы перестали работать.

– Хорошо, но в августе-то я работала.

– Двух тысяч вполне достаточно, – хмыкнул Стерлядкин. – И не такая уж вы и бедная, если ходите в кожаной куртке!

Эту куртку она носила одиннадцать лет, с восьмого класса.

Инна ждала возвращения матери, как приговорённый к смерти – палача.

Для оплаты госпошлин мать, как бухгалтер, смогла выписать себе аванс. И началось традиционное гестапо:

– Скотская рожа, где деньги? Кто вообще знает, что у тебя есть деньги? – чётко, как эсэсовка, выговорила мать.

– Ну… все знают.

– Кто эти «все»?

– Ну… на работе.

На самом-то деле в «Горожанке» все её знали и презирали как нищебродку.

– А может быть, – задохнулась от ненависти мать, – ты вообще всем рассказываешь о том, что у нас есть?!!

А что у них есть? Пара «Бентли», недвижимость на Адриатике? Это Анастасия Владимировна расписывала всей бухгалтерии, что бабушка при жизни не перевела её долю в квартире на себя. «Насть, мать тебя – не любила! Ей было достаточно у нотариуса заявление написать. И как ты теперь будешь в очередях стоять с таким здоровьем?» – «Я знаю».

А мать всё больше и больше заглатывала бездна ненависти:

– Это вообще не твои деньги, они мне нужны! – То же самое говорил и Стерлядкин. – Я же слышала, как ты всю ночь не спала, ворочалась! А когда я просила тебя купить мне крем на козьем молоке, а ты так и не купила, я сразу поняла, что денег у тебя не было!!!

Её воспалённый мозг отчего-то решил, что Инна такая добрая, что дарит каким-то таинственным «друзьям» крупные суммы. А ей просто ничего не платили, вот она и врала всё время.

– Я даже знаю, кому ты их отдала!!! – кричала мать.

Инна подумала, что она говорит о Стерлядкине, но она вешала всех собак на несчастную Илону Протасову, которой вообще теперь не было в области! Но её единственные друзья никогда не спрашивали с неё никаких денег, Зинаида, наоборот, приглашала то на празднование столетия своей любимой религии в России, то на венчания по их обряду в Восточную церковь, предлагая безвозмездно оплатить дорогу!

Инна считала, что ни по закону, ни по морали она уже ничего не обязана докладывать матери. Но та истязала её, где она бывает вечерами, и Инне пришлось соврать, что она встретила на площади девочку Илону, с которой они учились в одной школе. Можно сказать, что она дружила и с матерью, и с дочерью, но всё-таки Илоне были куда ближе подружки-сверстницы. А мать дико ревновала и, по своему обыкновению, поливала грязью людей, которых она совсем не знала.

– Где деньги?!! – как буйно помешанная, орала мать. – И куда же ты их дела? Десять тысяч – это очень много. Даже если ты компьютер на работе испортила, с тебя бы столько не взяли.

И вдруг – словно лёгкий прохладный ветерок в жару, словно кто-то её успокоил: эта травля – последняя, больше так уже никогда не будет.

– Знаешь что, Ин, – мать задыхалась в своей ненависти, уже не зная, что ей придумать. – Я не буду тебе бабкину квартиру подписывать, ты всё промотаешь! Я оставлю её Виктору Владимировичу. Где деньги?!!

И тогда Инна пообещала, что обо всём расскажет завтра. Потому что вдруг ночью мать умрёт, и каяться уже ни в чём не нужно будет?

Но в эту ночь мать не умерла. Настало солнечное осеннее утро, которое мать взорвала, испоганила своим маниакальным криком:

– Ну и где деньги?!!

За ночь, чуть успокоившись, Инна отредактировала свою покаянную речь, а то она уже весь этот бред собиралась рассказывать, что она-де покушалась на мужскую честь примерного семьянина Стерлядкина. Матери вся эта мерзость будет поводом для очередных издевательств. Поэтому Инна представила всё так: ей заказали предвыборный агитационный материал, но этот кандидат не прошёл, вот её и наказали рублём. Это было куда правдоподобнее истинному положению вещей, и мать поверила.

– Вот будешь теперь знать, как в «комках» работать! Ну, сколько бы ты меня ещё обманывала? – уже сладенько пропела она. – Надо было вчера сказать: «Мам, у меня нет денег!»

Но Инна вспомнила, как отчим однажды сказал:

– Насть, что ты делаешь? Инка всё время врёт, потому что знает, что будет такое, что лучше домой не приходить.

– Ха, так я же всё равно узнаю! – самонадеянно заявила мать.

– Ну и что? Пусть хоть на несколько дней гроза отойдёт.

Когда Инна ещё только начала работать, мать всё допытывалась:

– А заявление ты писала? А трудовую у тебя взяли? Я спрашиваю, чтобы тебя там не обманули!

И Инна врала: да, всё оформили по высшему классу. Очень уж ей хотелось там работать. Как ни странно, мать ни разу не спросила про свой любимый медицинский полис, которым сама никогда не пользовалась, – она ещё при жизни несчастной Марины Павловны сделала ей фальшивый, будто бы Инна работает у них секретарём. А Инне было западло иметь такой зелёный «аусвайс».

– А вдруг глаз, нос, ухо, аппендицит? – причитала мать. – Мы больничный по этому полису брать не будем, он нам не нужен! – успокаивала она себя.

Вот так на два выходных они стали просто подругами. Но Инна чувствовала себя ужасно, как будто она голая, или с неё содрали кожу. Дружить с её матерью – это же противоестественно!

***

Кладбище Леонтьевка было закрытым, разрешались лишь родственные захоронения. Новое место давалось на два человека. На одном участке покоились бабка с дедом, на другом – отчим.

Деду, чтобы в мае положить с ним бабушку, пришлось совершенно по-свински снести столик и лавочку, установленные ребятами из его цеха. Маму можно было похоронить вместе с мужем, но Инна так и не смогла найти свидетельства о его смерти, хотя точно знала, что оно цело и невредимо.

Пришлось идти в архив отдела загс, платить штраф в двести рублей. Но по дубликату хоронить было нельзя, надо было получить на это разрешение в районной администрации и почему-то в Комитете по ЖКХ.

В нужном им кабинете сидел импозантный, моложавый мужчина, с русыми кудрявыми волосами, без пиджака, в шерстяной жилетке. Еврей. Он отбивался по телефону от проблемы опоздавшего снегопада и гололёда:

– Я сам хожу там каждый день на работу, там хорошо посыпано… Да, представьте себе, хожу пешком! Я вообще из другого города, из Флягино. Понимаю, бабушка неосторожно шла. Так мне самому уже не семнадцать лет, молодой человек! Там хорошо песком посыпано. Щёлок – это же не десять метров, а восемьдесят гектар!

Валерий Николаевич вежливо предложил им присесть. Никодимов объяснил, какое разрешение им нужно получить.

– Кто у вас умер? – участливо спросил чиновник.

– Мать, – хрипло сказала Инна.

– Не «мать», а «мама», – поправил её Валерий Николаевич.

И завизировал.

На улице дядя Витя сказал:

– Инночка, нам нужно торопиться, а то у них, на кладбище, обед по два часа.

В Комитет вели очень крутые ступеньки. Из кабинета вышла дородная, хорошо постриженная дама в вишнёвом брючном костюме и довольно любезно всё подписала.

– Хоть бы печать какую для приличия поставили,– попытался пошутить дядя Витя. – Конечно же, по дубликату хоронить нельзя! А то брат его какой-нибудь объявится и скажет: я тоже рядом с ним лежать хочу!

У отчима и вправду был старший брат в Забайкалье, Стаканов Юрий Иванович, от которого не было никаких известий, и мама считала, что он давно умер.

Они сели в фиолетовую «шестёрку» и помчались на химзавод, где загрузились Гайденко и Голубкина. Первая стала поучать Инну, как ей жить дальше:

– Пойдёшь в Центр занятости населения и встанешь там на учёт. У тебя будет идти трудовой стаж. Тебе дадут жилищную субсидию. От нашего государства нужно взять всё!

В этом году Гайденко пошла на пенсию. Мама рассказывала:

– Представляешь, у Людки зарплата – восемнадцать тысяч, а она отстояла в соцзащите очередь, чтобы получить бесплатный проездной! А он ей не нужен, у её сына – джип, который ему её любовник купил, и её саму на работу и с работы на машине возят!

Вот такое крохоборство и называлось у Гайденко «взять от государства всё!»

– Ни на какую биржу я не пойду, – отрезала Инна. – Я – не попрошайка. Ходить, унижаться…

– А пенсия! – вскрикнула Татьяна Голубкина. – Люд, это же минималка!!!

– А может быть, а ещё до пенсии сто раз подохну?

Это был один из приколов её матери, которая на вопрос “How do you do?” запросто могла ответить: «Сдохнуть бы поскорей!», или «Всё равно подыхать!». А Бог учитывает наши хотения.

Людмила Григорьевна сказала:

– Ин, ты говоришь ерунду. Да, мама болела, и поэтому была в депрессии. Но ты ещё молодая девочка, ты должна замуж выйти, детей рожать!

И почему все всегда решали за неё? Да не любит Инна детей! У самой же Гайденко было двое: тридцатипятилетняя Алла и двадцативосьмилетний Мефодий. Алла работала в администрации начальником отдела, получала уже третье высшее образование, полиграфическое. Мефодий закончил МГУ, экономический факультет. И оба они до сих пор не встали на половой учёт.

Видно, что Гайденко страшно боялась, что Инна теперь попросится к ним на работу. Но та совершенно не собиралась столь обременять их комбинат. И, это притом, что идти работать к ним в глушь, за копейки, никто не хотел! Зарплата там всегда была ниже прожиточного минимума, об этом даже в районной газете на передовице писали! На комбинате поварами и судомойками работали психически больные люди, умственно отсталые, алкашня, и прочие отбросы общества. Такие были понятия у начитанной Анастасии Владимировны: «элита», «высшее духовенство» и «отбросы общества».

– Я же столько раз говорила Насте, что нужно получать инвалидность! – вновь застонала Голубкина.