Инна не умела вести таких переговоров. Она не могла просить. Ведь не верь, не бойся, не проси. Поэтому она и разыграла целый нелепый спектакль.

– А можно мне от вас в морг позвонить? – спросила Инна. – А то у меня мама этой ночью умерла.

– А у Антоши отец умер!

– Да, – сказал двадцативосьмилетний верстальщик, неприятный внешне парень с синяками под глазами. – Его ещё нужно сюда из Петропавловска-Камчатского перевезти.

«Ну, твой оклад тебе это позволяет, – цинично подумала Инна. – Интересно, а они сейчас по трудовым книжкам работают? Ведь ещё в сентябре всех официально оформить обещали…»

Как известно, в нашей стране для частников КЗоТа не существует в принципе. Стерлядкин откровенно говорил, что в газете осуществил свою детскую мечту – создание собственного государства, где будут действовать его личные законы. У Стерлядкина работала здесь дочь Вита (секретарь, заведующая редакцией и поломойка), молодая жена Белла (корректор), которая на работе вообще не появлялась, но получала десять тысяч. Да и корректировать было нечего, ведь в современном Word Windows есть программа проверки орфографии. Перед сдачей номера всё зачищал лично Стерлядкин, всё жизнь проработавший учителем русского языка и литературы. Он и похож был на маньяка, – лысый, в очочках, пузатый.

Никаких договоров здесь никто не заключал, нигде не расписывались. У всех брали только ксерокопию паспорта. Инне Стерлядкин обещал в месяц пять тысяч «с перспективой на десять», но дал всего две тысячи.

– А помочь есть кому? – с искренним участием спросила Булкина.

– Нет. Я её в морге, наверное, оставлю.

– Вы к Эрасту Эрастовичу пришли?

– Нет, позвонить, – упрямо сказала Инна.

Но во Флягино было капитально занято, и Инна ушла. Она успела переставить сим-карты в салоне сотовой связи, перейти Старый мост, как ей позвонила Татьяна Яковлевна:

– Инна, Эраст Эрастович просит вас зайти.

– Пройдёмте, – царственно велел Стерлядкин.

«Неужели мы сегодня без свидетелей говорить будем?» – подумала Инна.

Эраст Эрастович оказался одним из тех, кто совершил грех, отвратив Инну от православной веры. Восточная стена его кабинета напоминала храмовый иконостас, – впрочем, образа здесь просто органично вписывались в дизайн.

«Вас, Инна Павловна, мучают бесы, – говорил Эраст Эрастович.– Мы вас исповедуем и причастим».

Но ему не давала покоя личная жизнь Инны, которой просто не было! Никогда не было. Она же оставалась старой девой, чем очень гордилась, считая себя выше других. А Стерлядкин не давал ей проходу:

– Как у вас там, Инна Павловна? – каждый день спрашивал он.

Сорокадвухлетняя разведёнка Татьяна Кабанова, наборщица текстов, его не интересовала, испитая, опухшая Булкина предпенсионного возраста – тоже. Их звали одинаково, они жили в одном доме, в одном подъезде, и носили, не снимая, одну и ту же одежду!

Инна знала, что сплетники приписывают ей внебрачного ребёнка, которого она где-то прячет. Ещё её считали «одноразовой», на одну ночь,– потому что никто и никогда не видел её с парнем.

– А давайте мы, Инна Павловна, вам объявление о знакомстве в газете дадим! – не отставал Стерлядкин.

Инна втайне мечтала найти себе здесь какого-нибудь молодого, симпатичного предпринимателя, – редакция располагалась на территории крытого рынка, газета распространялась бесплатно по ящикам, и её выпускал владелец холдинга. И её мечта чуть было не сбылась самым уродливым образом: озабоченный Стерлядкин стал подкладывать её под Царёва, владельца нескольких магазинов: «Жена не стенка, подвинется!»

Его слова, активного православного христианина, что-то разрешали.

Кончилось всё это плохо. Инна сказала:

– У вас ко мне какой-то нездоровый интерес.

У Стерлядкина стало обиженное лицо ребёнка, которого подло ударили:

– На первый раз прощаю. Но я могу вам запретить приходить сюда!

А в конце рабочего дня состоялся суд-тройка:

– Инна, вас просит зайти Эраст Эрастович, – пригласила Булкина.

Она ни о чём плохом не подумала.

В кабинете главного редактора столы были составлены буквой «Т». Стерлядкин восседал как на троне, только скипетра с державой не хватало. Одесную – Юрьев из отдела распространения, ошую – Булкина. А может быть, он и впрямь чувствовал себя Богом-Отцом?

– Егор Александрович, Татьяна Яковлевна! – высоким бабьим голосом начал Стерлядкин. – Сегодня после обеда я потерял покой! Инна Павловна сказала, что у меня к ней «нездоровый интерес»! И я хочу сказать сейчас при свидетелях: мне, кроме моей Беллы, никого больше не надо, я уже старый и лысый! Меня все знают как примерного семьянина! Да если мне какая-нибудь двадцатипятилетняя даже и заплатит, я её всё равно тр***ть не буду!

Инна была в шоке. Знать бы заранее, где ты упадёшь! Он её со своей Беллой перепутал. Когда Стерлядкин подкладывал её под Царёва, он ставил свою еврейскую шлюху Инне в пример: «Мне было сорок шесть, а ей двадцать один, я был женат, но моя Белла сказала мне: «Ты мой!»

– Так что в понедельник сюда, Инна Павловна, больше не приходите. А если вы будете здесь сидеть, то я этот стол на помойку выброшу!!! – тут его голос сорвался на визг. – Почему у вас должно быть здесь рабочее место? Ни у Прозоровой, ни у Кондаленко нет здесь своего рабочего места! – Но до этого Стерлядкин сказал Инне, что платит ей по факту выхода на работу. – Я специально позвал сюда Егора Александровича и Татьяну Яковлевну, чтобы вы в очередной раз не обвинили меня в попытке изнасилования! Вы при дочери моей сказали, что я к вам пристаю!!! – как баба голосил Стерлядкин.

И Инна в который раз подумала: а не педераст ли он? Неужели у него хватает сил на молодую еврейку? Может быть, у него с ней – просто договор, ширма для его истинных склонностей?

Белла, которую Инна так и не увидела, была уже третьей женой Стерлядкина, Вита – дочерью от второго брака. От Беллы у Стерлядкина было двое щенков, Ефрем и Кирик. Он будто всем болезненно доказывал, что он – "натуральный", что он – может. А мама Инны восхищалась Стерлядкиным, что он, в отличие от её первого мужа, бросая своих жён, не забывал про наследников. Светская хроника этой семейки, как и где мама Белла лечила зубы, надевала детям резиновые сапожки, ходила к гинекологу до того всем осточертела, что конкурирующая фирма, другая бесплатная газета, "Городская правда", нарисовала карикатуру, где Стерлядкин еле удерживал связку из пяти шавок: «Мне четырёх щенков надо кормить, и одну сучку!»

Стерлядкин плакал: "Эта Назарова, которая не родила в своей жизни ни одного ребёнка!.. А я воспитал и вырастил четырёх детей!.."

– Я, вообще-то, вначале подумал, что она шутит, – сказал Стерлядкин, – а потом смотрю, а неё на лице ухмылка такая злобная! Она хотела разрушить мою семью! Я вас теперь боюсь, Инна Павловна! Я проанализировал всё то, что она сказала сегодня, и понял, что её опасно оставлять в нашем коллективе. Она сказала сегодня: «Я – человек жестокий»!

– Да не было такого!!!

Инна не могла поверить, что всё это происходит с нею не во сне, а в реальности.

– А ещё она сказала: «Я ничего не боюсь!»

А вот это Инна и вправду сегодня прибавила для связки слов, но она боялась много чего: врачей, больниц, ходить через понтонный мост через Клязьму, что умрёт её мать, и она, Инна, останется совсем одна.

– Инна нарушила субординацию между начальником и подчинённым, – решила выслужиться Булкина.

– А об этом, Татьяна Яковлевна, я вообще молчу!

– Кто вам в ваши двадцать пять лет что плохого сделал? – прорычал доселе молчавший Юрьев.

– У меня уже умерла вся семья.

– Ну и что? – рявкнул Юрьев.

У Инны не укладывались в голове их отношения. В начале августа у Юрьева был день рождения, и Стерлядкин, поздравляя его, и подарив электрическую грелку для ног, при всех троекратно поцеловав в губы. Инну чуть не вытошнило. Стерлядкин с Юрьевым целовались и на встречах кандидатов в депутаты, и в администрации города. И Инна не могла смириться, что не в распутной Москве, а их рабочем городке, полном православных церквей, может быть гомосексуализм!

Приставал он и к верстальщику. Всех подчинённых, кроме своей дочери, Стерлядкин звал на «вы», по имени и отчеству или господами, а Антона Мирончука – тоже на «вы», но Антошей. «Какой он тощий! – ревниво, визгливым бабьи голосом, говорил Стерлядкин. – Таких бабы любят!»

– А мама жива? – вполне по-человечьи спросил Стерлядкин. – Если мама жива, тогда всё нормально.

– Так она больная вся, – купилась Инна, вспомнив грязные бинты, трофические язвы и отвратительный запах. Запах разложения заживо.

– У всех нас мамы больны! – отрезал Стерлядкин. – А у меня к вам, Инна Павловна, всегда был здоровый интерес. Поддержать талантливую журналистку. Мы приняли вас, как родную. Вы получили за две недели две тысячи рублей! – заголосил он. – А вы пришли в мой дом и стали наводить свои порядки! Вы осквернили мой дом! У вас с языка сорвалось клише! Меня все знают как примерного семьянина, а вы молодая шлюха! Вы – провокатор!!! Чтобы духу вашего здесь не было! Даже иконы ваши – убрать!!!

Эх, при царе за «слово не воробей» на каторгу в кандалах отправляли, на Соловки и Колыму.

На прощанье Стерлядкин пообещал, что её «зарплата сохраняется». Но, конечно, обманул.

В середине ноября дочь-секретарша поздравила её с днём рождения, пригласив в офис:

– Что это вы к нам не заходите?

Вита была младше её на восемь лет, они были на «ты», но так игрались.

Инна на радостях купилась. Никаких подарков её не ждало, Стерлядкин приподнёс ей общение с собой! Он совершенно классно унизил её, сказав:

– Татьяна Михайловна, пройдёмте. А то Инна Павловна опять скажет, что её хотят изнасиловать.

Инне бы развернуться бы и уйти, ан нет, в её характере было так много рабского! А Стерлядкин опять стал её провоцировать:

– Есть правда жизни и правда момента. Вот идут муж с женой ругаются. Это – правда момента. Но после у них будет жаркая ночь! Как у вас с этим, Инна Павловна?

– А у нас квартира холодная, угловая.

– Вы дали нам материал про воробья, – вспомнил Стерлядкин. – Но нам он не понравился. С червоточинкой. Тогда мы решили, что мы ошиблись, и показали вашу рукопись другим людям, но им он тоже не понравился. Так что про воробья мы печатать не будем.

Это была просто травля. Никто здесь не пошёл бы против Стерлядкина, никто не признался бы, что считает иначе, чем он.

А в принципе, кем он был, как не основателем секты?

– А где вы сейчас работаете, Инна Павловна? – с циничной издёвкой спросил главный редактор.

– Нигде.

– А на что же вы живёте?

– Ни на что.

Вот поэтому Инна и удивилась: надо же, сегодня без свидетелей.

– Сколько ей было лет? – строго спросил Стерлядкин.

– Сорок восемь.

– Да, рано. Молодая женщина. И с кем же вы остались?

– Ни с кем. Я – одна.

Инна стала рассказывать, как это было, но Стерлядкин оборвал её ледяным голосом:

– Всё, хватит. Не надо мне больше об этом рассказывать.

В его «высоком кабинете» была ещё одна смежная комнатка. Главный редактор вынес оттуда пять тысяч рублей:

– Отпевайте. И гроб забивайте в храме! – велел он.– У вас на сегодня очень много дел!

Вошла Булкина:

– Эраст Эрастович, к вам – Жерехов.

– Татьяна Яковлевна, – разорался Стерлядкин, – представлять посетителя всегда нужно полным именем. Иначе все будут думать, что я – неграмотный.

Пришла Надежда Васильевна, принесла свидетельство и справку о смерти. И Инну разодрало грязное любопытство: от чего умерла, от чего? От диффузного мелкоочагового кардиосклероза.

И тут Инну прорвало, она разрыдалась. Лазарикова по-матерински прижала её к себе. Она была старше её мамы на четыре года, но выглядела шикарно: белая короткая куртка, стрижка, укладка.

Мама рассказывала, что у Надежды Васильевны в Фергане был роскошный дом с фруктовым садом. Когда они приехали сюда, то вчетвером снимали комнату-десятиметровку. Но им удалось хорошо устроиться и в России.

В семь вечера Инна позвонила из автомата у Старой почты. К её огромной радости, Зинаида Фёдоровна уже вернулась из Ивановской области.

– Можно к вам прийти? – спросила Инна.

Можно.

– Как твои дела, Инночка?

– Маме сегодня ночью умерла.

– Моя мама тоже ночью умерла. Давай я тебя покормлю.

Девятнадцатилетняя дочка Зинаиды (она просила называть её так), Илонка, была на учёбе в Тульской области. В этом году она окончила педучилище в Ногинске, собиралась работать в их с Инной школе, но так и не сдержала своего обещания.

Хозяйка налила Инне тарелку щей. Вошёл её бывший муж, Виктор Степанович, с которым они проживали в одной квартире, увидел гостью и остался недоволен. Но Зинаида сказала:

– Вить, надо покормить человека. У неё сегодня мама умерла, а в мае – бабушка.

А потом они прошли в маленькую комнатку, где Зинаида жила с дочкой. Там просто чудесным образом помещалось и пианино, и детская стенка, и две кроватки, и журнальный столик с двумя креслами, и тесно не было! И Зинаида помолилась за Инну по своему обряду:

– Господи, благослови Инночку, ты же видишь, как ей сейчас тяжело…

В глубине души Инна надеялась, что хозяйка предложит ей переночевать у неё, но этого не случилось. А навязываться она не стала.

Инне оставалось только пойти к тёте Тане Ковровой и забрать у неё деньги. В августе мать сдала квартиру каким-то непонятным людям с фабрики тёти Тани, и та теперь передавала арендную плату. Обычно она сама приносила им деньги, а сегодня почему-то не пришла.

Тётя Таня тоже спросила, как дела, и Инна, поколебавшись, всё-таки сказала, что случилось. Коврова остолбенела и дала Инне от себя лично тысячу рублей.

– А этим мы пока ничего не будем говорить, – решила тётя Таня.– А то вдруг они решат, что их теперь выгонят. Ты, если что-то у тебя случится, обращайся ко мне.

Она словно бы пророчествовала, что ничего хорошего в жизни Инны уже не будет. Только голод, болезни, наезды бандитов. И Инна холодно сказала:

– Спасибо, конечно, но я никому не хочу быть обязанной.

Инна знала, что Коврова – гадкая сплетница. Она передавала бабкам на лавочке абсолютно всё, что узнавала. Она же и рассказала потом квартирантам, какая же Инна гадина, – совершенно спокойно, без слёз и истерик, и резания вен, сообщила ей о смерти своей матери!

Тётя Таня тоже не предложила ей остаться. Да, она жила в тесной однокомнатной квартирке без чулана и балкона вместе с мужем Сергеем Ивановичем, но Инну устроил бы коврик у двери, лишь бы ей быть среди людей. И она вернулась в свой ад.

Она не спала почти двое суток, и сейчас это сказывалось. Инне казалось, что у неё сейчас разорвётся голова. Она встала, как сомнамбула, и безуспешно попыталась найти свидетельство о смерти отчима.

Инна легла спать, но просыпалась каждый час.