– У меня телефон разбился, – взволнованно отвожу взгляд. – Не звонили из полиции?

– Люда звонила, – тут же принялась отчитываться мама. – Обещала приехать в обед. Ещё Николай Кондратьевич, это ваш…

– Начальник охраны, – перебиваю, ощущая кислый вкус страха. – Что он сказал?

– Спрашивал, когда ты ушла, – смотрит на меня мама. – Что-то у них там с обзорными камерами не так. Извини, я в этом ничего не понимаю. Хочешь, я тебе телефон дам, сама спросишь?

– Все звонки после процедур, – подаёт голос медсестра. Глянув на часы, добавляет: – Время посещения вышло.

Мама целует, Леська машет и выходит из палаты. Невольно прислушиваюсь, но телевизор либо выключили, либо уменьшили звук. Кричу запоздало:

– Телефон оставьте!

Повинуясь медсестре, откидываюсь на спину, подставляю руку. Она протирает мою кожу мягким тампоном, ощущаю резкий запах спирта, морщусь от укола. Настроив капельницу, девушка перекладывает оставленный Лесей телефон на кровать. Говорит:

– Рукой не шевелите.

Киваю и, подхватив телефон, включаю интернет. Новости изобилуют фотографиями закрытого завода и покорёженного чёрного остова автомобиля. Трупов не найдено, следов тоже. Судя по экспертизе, пожар был примерно в три часа ночи. Отключаю ленту и набираю рабочий телефон.

– Люда, это я.

Выслушиваю стенания помощницы о том, как всё плохо, минут пять. Пусть выговорится, ведь дела на работе действительно в плачевном состоянии. Работать некому, дел по горло, но сейчас меня это волнует меньше всего. Прерываю:

– Что там с камерами? Коля маме моей звонил, она ничего не поняла. Да, у меня телефон разбился. Угу, на этот.

Выслушиваю доклад о том, что все ночные записи с камер (как внешних, так и внутренних) таинственно исчезли, и в душе неприятно скребётся червячок сомнений. С одной стороны, Мершиков легко провернёт подобное, чтобы его не обвинили в попытке изнасилования. С другой – он вряд ли стал бы уничтожать все записи. Хватило бы убрать одну, если не хотел, чтобы в интернет попала запись, как я полураздетая вываливаюсь из его машины, да заткнуть Паше рот. Это тоже нетрудно сделать, учитывая, что охранник даже не почесался выйти мне помочь. Хотя совершенно точно знал, что происходит.

По-человечески я его понимаю: жена-дети, ипотека, но… Вздрогнув, перебиваю монолог помощницы:

– А что говорит Павел? Он же ночью дежурил.

– А у него инсульт, – грустно сообщает Люда. – В больнице, вроде даже в той же, что и вы.

– Интересно, – бормочу растерянно я. – Перезвоню.

Что-то совсем странно. Да, Мершиков, когда у него от члена кровь отлила, мог понять, что зашёл слишком далеко, уничтожить записи и сжечь автомобиль, чтобы не нашли следы крови, а себе организовать железное алиби. Может, Павел не такой уж и гнилой, раз его Кондратий хватил от того, что охранник увидел? И позвонить в милицию боялся (и правильно боялся, у Мершикова там все свои), и пережить не смог.

Смотрю на телефон и кусаю губы: не было же Вани. Не могло быть! Ему ещё месяц служить. А парень мне попросту примерещился из-за того кошмара, в который я, надеясь на остатки благоразумия Фёдора, добровольно втянулась. Скорее всего, мне помог какой-нибудь бородатый и голубоглазый прохожий, а я приняла его за Ваню.

Может, сработала ассоциативная память, ведь Ваня спас меня почти год назад от изнасилования малолетками. У меня в тот момент всё расплывалось перед глазами от боли. Этот гад бил меня! Причём грамотно бил, на лице ушибов не заметно. Возможно, сотрясение мозга и галлюцинации. В состоянии аффекта мне ещё не то могло примерещиться. Надо попросить доктора об МРТ, пока в больнице. Когда ещё будет время? И всё же…

Вздыхая, набираю на смартфоне сестры знакомые с детства цифры. Тётя Таня как купила себе сотовый телефон, так никогда не меняла номер.

– Добрый день, тёть Тань, – громко говорю я. Из трубки раздаётся такой гвалт, что даже я едва не глохну. Неудивительно, что нянечка детдома Татьяна глуховата. – Не отвлекаю? Ваня когда возвращается? Точно? А его не могли перевести в другую часть? Понятно… Спасибо! Как вернётся, мама обещала торт испечь! Да, всего хорошего!

Отключаюсь и задумчиво постукиваю прохладным телефоном себя по губам. Ваня не из тех, кто сбежит, это точно был не он! А депутат… Кривлюсь с отвращением: вот же сволочь! Позвал водителя, тот открыл блокировку, и мне удалось сбежать. А прохожий спугнул насильников. Возможно, добрый бородач помог мне добраться до дома. Почему добрый? Ноутбук был при мне, и папки с делами тоже. Не Фёдор же меня милостиво подвёз, раз трахнуть не удалось? Гад!

Надо с Женькой посоветоваться, как бы побольнее отомстить. Посадить его не посадишь, кому как не мне знать об этом. Ах, как жалею сейчас, что оказывала помощь советами! Этот болтун ещё так всё вывернет, что это я его соблазняла. Свидетелей купит, факты подтасует. Вылечу с работы! С последними-то веяниями запросто.

Если только воспользоваться тем, что я знаю о нём. Хотя бы старая история отравления хлором. Завод, конечно, принадлежал не Мершикову, а был зарегистрирован на его жену. Фёдор очень осторожен! Но в том деле до сих пор много белых пятен. СМИ тогда заткнули, полиция быстренько закруглила дело, да и ко мне Фёдор едва ли не каждый день на поклон ходил.

Мозг работает, нервы успокаиваются. Закрываю глаза и размышляю: так легче жить. Больше думать, меньше чувствовать. Дело проходит перед глазами, я не замечаю, как меня одолевает сон. И уже на грани яви у меня вдруг появляется понимание, что никто ничего не сказал про изодранную одежду. А ведь мой костюм превратился в лохмотья! Пробую открыть глаза, но веки тяжёлые, будто налиты свинцом. Сдаюсь и проваливаюсь темноту.

* * *

Выхожу из больничной палаты, поправляю сумочку на плече, закрываю дверь. По светлому коридору ко мне неторопливо направляется врач.

– Ни-и-ина-а-а! – растягивая слоги, восклицает он. – Ты что же, решила сбежать не попрощавшись? Разве у нас было так плохо?

– Что вы, Симон Лазаревич, – улыбаюсь с искренней симпатией, – за эти три дня я так отдохнула и выспалась, будто на самый модный курорт съездила! Буду рекомендовать ваше отделение как отличное место для восстановления сил. Недалеко и очень экономично.

– То есть мне ждать косяка исхудавших судей с признаками крайнего истощения? – усмехается Симон.

Пожимаю ему руку: такой хороший дядька! Отличный специалист и невероятно душевный человек! Как мало людей, которые не скатились в банальный цинизм из-за профессии. Задумываюсь, а я к какому типу принадлежу? Сумела ли я, каждый день сталкиваясь с людской болью, сохранить открытое сердце и незамутнённый разум? Неожиданно для себя интересуюсь:

– А где неврологическое отделение? У меня сотрудник там лежит. Хочу проведать.

– Как зовут вашего сотрудника? – услужливо спрашивает Симон Лазаревич.

Достаёт телефон, уточняет у знакомых номер палаты и вот уже ведёт меня сам по пахнущему хлоркой коридору. Слушаю ворчание врача, который не перестаёт сетовать на то, как я себя не люблю. Пожимаю плечами в ответ: работа. А про отморозка, по милости которого я попала в больницу, конечно же, молчу. Умный гад, синяков видимых не оставляет, даже бьёт так, чтобы не привлекли. Хорошо, что сотрясения нет…

И всё же, что тогда случилось? Как узнать правду? Понимаю, что именно поэтому иду к Павлу, а не потому, что беспокоюсь за здоровье охранника. Ведь записи с камер исчезли, и Павел единственный, кроме пропавшего депутата, который может рассказать правду. Ощутив лёгкий укол совести, обращаюсь к доктору:

– Симон Лазаревич, как состояние моего сотрудника?

– Так себе, – косится врач и усмехается. – Хорошо, что вообще выжил! Это как нужно ненавидеть жизнь, чтобы при сахарном диабете запить укол водкой?

– Что? – замираю я, по спине ползёт противный холод от понимания: – Укол?

Впрочем, что удивляться? У меня на дню бывает по три дела о наркотиках, но чтобы Паша… Зажмуриваюсь. Гадство! Какой из него свидетель? А я? Как я не разглядела признаки? Скриплю зубами: да не было их! Павел либо очень осторожен, либо недавно начал употреблять. Усмехаюсь: осторожен? При сахарном диабете уколоться и напиться? Тут попахивает безумием. Либо пахнет ещё хуже. Затылок стягивает льдом при мысли, что, возможно, кто-то заметал следы.

Мотаю головой: нет-нет! Фёдор Петрович – хитрый змей, наверняка он залёг на дно в страхе, что я отвечу на его подлость. И вообще! Нет трупа – нет убийства. И Ваня тут совершенно ни при чём, он примерещился мне от ужаса. Но сердце предательски замирает, в голове возникают версии одна ужаснее другой, и что самое жуткое – всё подтверждается фактами.

– Нина, – уже в который раз зовёт меня доктор, трогает за плечо. – Тебе нехорошо? – Кривится и качает головой: – А я говорил, что ещё недельку надо полежать! Не убежит от тебя работа! Давай продолжим курс…

– Извините, – с вежливой улыбкой перебиваю я. – Задумалась о своих проблемах и выпала из реальности. Далеко ещё идти?

– Перешеек и подняться на этаж, – машет Симон Лазаревич. И уточняет: – Ты точно в порядке? Побледнела. Дай руку.

Проверяет пульс и хмурится. Поясняю:

– Вспомнила, что одно архисложное дело не передала другому судье. Придётся отвечать за это, переживаю.

– Надо выписать тебе успокоительное, – бурчит врач и качает головой: – Девочка, ты совсем себя не бережёшь!

Снова улыбаюсь и тяну его дальше, расспрашиваю о сахарном диабете. Симон Лазаревич кивает на другого доктора:

– Это к нему, Нина. – Смотрит на меня: – Ты в порядке? Если почувствуешь головокружение, сразу ко мне! Звони в любое время.

– Спасибо, Симон Лазаревич, – благодарю искренне. – Я расскажу маме, как вы заботливо ко мне отнеслись.

Щёки врача слегка краснеют, взгляд смягчается. Они с мамой с детства дружны, и, подозреваю, что скромный врач был когда-то в неё влюблён.

– Артур Васильевич, – зовёт знакомого. – Это Нина Ивановна, я вам говорил.

– Помню, конечно, – отрывисто отвечает тот и сухо кивает: – Идите за мной.

Прощаюсь с доктором и спешу за суетливым Артуром, от которого так и веет вечной занятостью. Посматриваю на ещё молодого, но уже измученного жизнью мужчину: видимо, со стороны я выгляжу так же. Совершенно отличается от благодушного и обстоятельного знакомого моей мамы. Симон Лазаревич в свои пятьдесят выглядит гораздо лучше. Вздыхаю: надо прислушаться к советам врача, пока не загнала себя вот так же.

Артур Васильевич распахивает дверь палаты, смотрит на неподвижно лежащего мужчину и быстро рассказывает о состоянии больного. Извиняется и скрывается прежде, чем успеваю поблагодарить. Захожу в тихую палату, закрываю дверь. Вторая койка пуста, в приоткрытое окно врываются звуки с улицы, пахнет цветами. Сладко-горьковатый аромат витает в воздухе, но букета нигде не видно. Может, духи? Дорогие, нехимические. К Паше приходила гостья?

Смотрю на охранника и говорю:

– Я знаю, что ты не спишь. А ты знаешь, зачем я пришла.

Паша открывает глаза и едва заметно морщится. Он всегда так кривится, когда лжёт. Но сейчас дело гораздо серьёзнее, чем привычные опоздания Люды.

Звонок вырывает меня из задумчивости. Прощаюсь с Пашей и выхожу из палаты, отвечаю:

– Да, Лесь.

– Где ты? Я тебя битых полчаса жду! – возмущается та. – Если передумала, так и скажи! Мама только рада будет, а мне, знаешь ли, есть чем заняться.

– Уже иду, – обрываю сестру.

Оборачиваюсь на дверь палаты и разочарованно вздыхаю. Лучше бы доктор не результаты анализов рассказал, а то, что Паша практически говорить не может. Из его «ы-ы» я толком ничего не поняла. Но взгляд охранника мне не понравился совершенно: так смотрит загнанный зверь – с яростью и ужасом. Сомнения ещё сильнее терзают душу, мысли всё время возвращаются к событиям страшного вечера.

Пока вспоминаю всё до мельчайших подробностей, спускаюсь в приёмное отделение, выхожу на улицу и открываю водительскую дверь моей малышки. Леся смотрит на меня слегка обиженно и возмущённо.

– Ну щас!

И кивает на сидение рядом с собой. Хмыкаю: сестра наконец получила возможность водить и отпускать её не собирается. Спорить нет ни сил, ни желания, сажусь рядом с сестрой, но машина не трогается с места. Леська всё ещё выжидающе смотрит на меня, я хмурюсь:

– Что?

– Рассказывай! – требует сестра. – Когда вот так губы поджимала, случалось нечто до чёртиков противное.

– Всё прекрасно, Олеся.

Откидываюсь на спинку сидения и смотрю вперёд. Читаю на заборе огромную надпись: «Машины не ставить». Леська дёргает меня за волосы, кричу:

– Ай! Что с тобой?

– Это с тобой что? – едва не подпрыгивает крайне взволнованная сестра. – В последний раз, когда ты сказала: «Всё прекрасно, Олеся», оказалось, что у папы инфаркт! И пока я в благом неведении веселилась на студенческой вечеринке, вы с мамой ночевали в больнице, а отец пытался выжить! Не смей меня так никогда называть! Ненавижу это имя.

– Леся, – морщусь я и киваю на надпись. – Тут нельзя стоять, поехали.

– Я тут уже полчаса торчу, – заявляет сестра, – и ничего. Говори, что произошло. И не считай меня полной дурой! У тебя коленки в кровь изодраны, хотя по версии соседа упала ты в траву. Но больше всего мне понравилось, что перед этим ты аккуратно сложила ноутбук и папки с делами на лавочку! Я, конечно, при маме не стала Шерлока изображать, но…

Она выразительно смотрит на меня.

– Хорошо, – сдаюсь и киваю: – Трогай. Расскажу по дороге.

Пока говорю, Леся молчит и, сжимая губы добела, не отрывает напряжённого взгляда от дороги. Я замолкаю и жду вопросов. Естественно, они будут. Леся встревожена, напугана, но, как всегда в критических ситуациях, моя маленькая сестрёнка держится так, что позавидует и железная леди. Поэтому мне не страшно пускать её за руль, как она думает, просто я ревную свою крошку. И к тому же Леся не знает, что деньги, которые я давно откладываю якобы себе на отпуск, пойдут на первый взнос за автомобиль мечты моей сестры. Как раз к её дню рождения.

Нас подрезает крутая иномарка с затемнёнными стёклами, но Леся молча и аккуратно уводит машину от столкновения (на лице сестры и мускул не дрогнул), включает поворотник и косится на меня. Слышу единственное слово:

– Сотрясение?

– Нет, – отвечаю и улыбаюсь, когда сестра сбавляет скорость до положенной. – Я прошла полное обследование. Со мной всё в порядке, можешь проверить медкарту.

– Сдалась мне твоя медкарта, – недовольно морщится Леся и бурчит едва слышно: – Я бы с большим удовольствием прочла некролог этого гада.

Сердце моё ёкает.

– Не говори так!

– А что? – хищно улыбается сестра. – Представь, что так вот всё сошлось. Когда водила отвернулся, на депутата напал родственник одного из погибших от отравления хлором. Пока ты лежала в обмороке, тихонько пришил обоих, спрятал тела, а машину сжёг на территории завода. Пламя возмездия! И трупов нет – никто не докажет, что это убийство, и за родственника отомстил! Записи стёрты, а свидетель после укольчика выжил по чистой случайности. Возможно, только потому, что говорить не может.

– Угу, – бурчу я недовольно (сестра только что рассказала одну из продуманных мной версий), – а преступник вежливо отвёз второго свидетеля домой и заботливо уложил на травку. – Покачала головой. – Не сходится, Лесь. Слишком много нужно было знать преступнику: и про камеры, и про болезнь охранника. Чересчур изощрённая месть. И, даже если это было так, проще свалить всё на меня, а не спасать. Мол, депутат напал, попытался изнасиловать, и я его случайно ножиком, который бы обнаружили рядом с моим телом и отпечатками на рукояти.

– Случайно ножиком? – зло ухмыляется сестра. Сворачивая в наш двор, подмигивает: – Четыре раза.

– Леся, – резко обрываю её. – Убийство не повод для шутки. Да и нет его, раз нет трупа. Мершиков мог залечь на дно, чтобы переждать и посмотреть, что я предприму. Скорее всего, так оно и есть, это в его стиле. Всё просто: прохожий спугнул насильника. Этот добрый человек посмотрел мои документы и отвёз домой. Павел подсел на иглу и под кайфом что-то сделал с записями. – Киваю уверенно: – Да, всё так и было.

– Это ты себя так убеждаешь? – заглушив машину, с интересом смотрит на меня сестра. – Не проще ли проверить?

Поджимаю губы и жду продолжения: хитрая улыбка сестры нервирует. Леська тянет меня за руку и показывает на один из балконов:

– Митюгова Даша с третьего едва скальпа не лишилась, когда мать застукала её с сигаретой, помнишь?

– Это незабываемо, – хмыкаю невесело.

Миловидная брюнетка с пышным бюстом и кукольными глазами рыдала на весь двор и клялась матери, что больше не посмотрит на сигарету. Но Руслану Дмитриевну это не успокоило, женщина сторожила дочь денно и нощно.

– Неужели?.. – заметив прикрученный к перилам тёмный прямоугольник, вздрагиваю я.

Леся кивает моей догадке:

– Даша тоже в курсе, так что план тёти Руси провальный, но нам-то это на руку! Посмотрим запись и узнаем, кто тот добрый самаритянин.