Глава 3

После возвращения из библиотеки Аня просидела за книгами почти до самого вечера, пытаясь отыскать хоть какую-то информацию о Роберте. Но всё, что она находила, не давало ответа ни на один вопрос. А вопросов было много. Из книги «Тайны и легенды близ Рейна» она узнала, что Роберт родился в Германии в конце шестнадцатого века. Владел огромным замком, но знатным человеком не был. Зато имел связи с разными герцогами и считал себя аристократом. Был алхимиком и, поговаривали, чернокнижником, способным превратить в золото любой минерал, а драгоценный металл лишить всякой ценности, обратив в простой булыжник. Он также любил устраивать званые вечера и показывать разные фокусы. И, как твердили злые языки, порой после таких вечеров кто-то из гостей не возвращался домой.

Всё это и вправду походило на легенду и не имело ничего общего с реальностью. Даже если человека на фотографии зовут Роберт, он не мог быть тем чернокнижником, ведь фотографию точно сделали уже в двадцатом веке. Аня уже собиралась захлопнуть книгу и пойти спать, но что-то её остановило. Она перелистнула страницу и начала читать. Очень быстро, полушёпотом:

– Единственным недугом, одолевавшим временами алхимика, была болезнь, что сковывала его телесную оболочку. Ни на минуту мысль о том, что смерть с младенчества присматривает за ним, не покидала беспокойный ум Роберта. Чего только не перепробовали доктора того времени: магические обряды, защитные амулеты, лечебные травы, – ничто не помогало юноше. И всё чаще он слышал из уст врачевателей, что он слишком слаб и близок тот час, когда смерть заберёт его к себе. Поэтому Роберт находился в постоянном поиске способа не просто победить недуг, но и обрести вечную жизнь, чтобы смерть даже не смела явиться на его порог. Чернокнижник считал, что человеческое тело тленно, что это не вечная оболочка, а душа – бессмертна. Ей нужен лишь подходящий сосуд. И этим сосудом ему виделось искусство, что было неподвластно времени и жило вне его тела. Поэтому Роберт верил, что душу можно соединить с чем-то прекрасным и только так победить смерть. И живопись – единственный талант, данный при рождении, – виделась ему крепкой нитью, ведущей к вечной жизни.

Прочитав последнюю строчку, Аня почувствовала, как у неё перехватило дыхание, а сердце учащённо забилось. Что, если Роберт всё-таки обрёл бессмертие? Нет, всё это казалось какой-то выдумкой. Не то чтобы она не верила в подобное. После того, что она испытала, ничего нельзя исключать. Но если хотя бы просто допустить подобное… Возможно, в фотографии была заключена душа Роберта. А глаза – зеркало души. Это объясняет дырки на их месте. Может быть, поэтому так важно закончить портрет? Что, если Богдан ошибается и это вовсе не проклятие? И ничего не закончится, даже если они нарисуют.

Аня вспомнила рубцы на теле Богдана и поёжилась. Закрыла книгу и подошла к мольберту. С холста на неё слепо смотрело лицо. Осязаемое, но ещё далёкое от завершённости. Ни глаз, ни души.

«Кто же ты такой, Роберт?»

* * *

На следующее утро Аня проснулась поздно. Прошлым вечером ей так и не удалось спокойно уснуть. Она много думала о Роберте, но ещё больше – о Богдане. Аня злилась на него, но не так, как на саму себя. Если б только она отказалась! Не так уж и нужны ей были эти деньги. Но почему-то в тот момент ей так не казалось. Как же быстро меняются приоритеты, стоит человеку ошибиться. Одно тянется за другим, и здравствуйте, ночные кошмары, предвестники плохих мыслей и испорченного настроения. Такое могло произойти в кино, но не в жизни. Не с ней. Но это случилось, и сейчас она ощущала себя зверем, которого гнали к обрыву.

В квартире было тихо: тётка ещё вчера напомнила ей, что с утра и до самого вечера её не будет дома. Аня поднялась с постели, оглядела комнату. Всё было на своих местах. У стены стоял мольберт, на столе лежали оставленные с вечера книги. Богдан не позвонил, хоть и обещал. Значит, ничего не нашёл. Аня хотела написать ему сама, но не знала, что сказать.

Аппетита по-прежнему не было. Аня боялась даже смотреть в зеркало: страшилась увидеть вместо себя безликую тень. Что с ней стало за каких-то несколько дней? Она себя не узнавала. И ведь дело было даже не в портрете. Холст манил, как тихая гавань, ждал её рук. Аня подошла к мольберту. Запястье больше не болело, и на мгновение – но этого было достаточно – ей показалось, что она способна закончить портрет. Избавить себя… их от проклятия. Уголь в её руках коснулся поверхности бумаги, и, не почувствовав никаких неприятных ощущений, она стала штриховать, не замечая, как мягкие чёрные крошки осыпаются на пол.

Вдруг раздался резкий стук. Аня вздрогнула от страха и выронила уголь. Стук повторился. Осторожно повернувшись на звук, напрягшись всем телом, она увидела ветку, которая стучала о её окно под порывами сильного ветра. Словно напрашивалась в гости, как назойливая соседка. Не успела Аня успокоиться, как за спиной зашуршали страницы. Волоски на руках и затылке встали дыбом.

Она обернулась, и увиденное парализовало её. Аня так и застыла, смотря, как страницы в книге, которую она закрыла вечером, сейчас перелистывала чья-то невидимая рука.

В какой-то момент всё прекратилось, стихло. Ветка не стучала, страницы не шуршали. И только сердце колотилось отбойным молотком.

Аня не заметила, как ноги понесли её к столу. Как пальцы прикоснулись к страницам, а глаза стали следить за текстом:

Однажды, в пору золотой осени, алхимик попросил слугу разослать весть о том, что он ищет живописца, который сможет запечатлеть его истинный образ на холсте, и обещает этому счастливцу столько золота, сколько он сможет унести. Весть очень быстро разлетелась, и к его замку поспешили самые лучшие творцы того времени. Никто не мог отказаться от такого щедрого предложения. Вот только стоило им начать писать, как становилось ясно: ничего не выйдет. Кто хоть самую малость продвинулся в написании портрета Роберта – сходил с ума. Десятки известных художников покончили с собой прямо перед полотном, ещё несколько – выкололи себе глаза, чтобы больше никогда не видеть лица Роберта.

Чернокнижник пребывал в удручённом настроении, казалось, смерть смеётся над ним, не позволяя никому закончить его портрет. Умереть и быть забытым – вот то, что его по-настоящему страшило. Больше никто не хотел писать его портрет. Алхимик почти отчаялся, пока однажды до него не дошли слухи о чудо-мальчике по имени Джозеф. Ребёнок, которому было всего семь лет от роду, рисовал так, будто это дар свыше. Всё, что выходило из-под его кисти, вызывало восхищение и трепет. И, конечно же, Роберт желал заполучить этого мальчика. Только вот его родители не хотели, чтобы их ребёнок рисовал чернокнижника. Их не интересовало всё его золото.

К тому моменту Роберт окончательно сошёл с ума: он стал видеть смерть, что появлялась в тёмных коридорах, и даже разговаривал с ней. Никто и ничто не могло переубедить Роберта в том, что только портрет сможет спасти его от смерти, которая уже протянула к нему свои костлявые руки. Поэтому алхимик велел похитить ребёнка и всю его семью.

Заперев в подвале замка мать и отца Джозефа, Роберт пригрозил ему, что они умрут, если он не нарисует его портрет. И, чтобы у мальчика не было выбора, велел пытать родителей, дабы их крики действовали как напоминание: чем быстрее он нарисует, тем скорее увидит их живыми и невредимыми.

Бедняге Джозефу пришлось рисовать днями и ночами, прерываясь лишь на то, чтобы смочить губы талой водой. Аппетит у мальчика пропал, а заснуть по ночам перед полотном ему не давали жуткие крики, что доносились снизу. Спустя несколько дней портрет был написан. Джозеф, исхудавший и высохший, как столетний старик, совершив последний взмах кистью, упал замертво. Его родители по повелению чернокнижника были убиты через час после смерти ребёнка. Но Роберта это совсем не беспокоило, ведь он получил то, чего так сильно желал. Выгнав охрану и всех слуг, чернокнижник заперся в замке и изо дня в день только и делал, что смотрел на свой образ, запечатлённый на полотне, пока тело Джозефа гнило перед его носом.

О дальнейших событиях история умалчивает. Известно лишь, что спустя месяц замок взяли штурмом. Ведь золото, которым чернокнижник снабжал герцогов, обратилось в камень. Инквизиция хотела сжечь алхимика, но им не удалось найти того в замке. Они отыскали лишь его портрет – последнюю работу юного Джозефа. Картина была прекрасной и одновременно безумной – стоило кому-то посмотреть на неё долгим взглядом, и в голову лезли странные мысли. Самыми ужасными на портрете были глаза, что выглядели так реалистично, будто изображение было живое и смотрело в ответ. Поэтому было решено их вырезать, а картину спрятать.

Но на этом история с портретом не закончилась. Были те, кто знал, что его забрал к себе богатый герцог, почитатель Роберта при жизни. Только вскоре он вырезал всю свою семью, а сам бросился с камнем на шее в тёмную пучину вод.

Аня быстро заморгала, пытаясь осмыслить только что полученную информацию и при этом не поддаться панике, которая только усиливалась с каждой минутой. Мысли одна страшнее другой метались в голове. Что, если, дорисовав портрет, ничего не удастся изменить и они всё равно умрут? Она отступила на шаг от книги. А что, если они просто сойдут с ума, потеряют рассудок? Разве им под силу нарисовать то, что не удавалось художникам того времени?

И тут же вспомнились слова Богдана: «Я подумал, что именно тебе, возможно, удастся нарисовать его портрет, ведь если у тебя не получится, то не получится ни у кого». Возможно, ей это под силу. Но что, если он ошибся? По крайней мере, сейчас Аня понимала, какими могли быть глаза Роберта. Живыми, пугающими и безумными. При одном взгляде которых пробегала дрожь по телу. Аня не спешила подходить к мольберту. Сначала она хотела поделиться новой информацией с Богданом. Странное дело, всё это время она думала не о себе. Она думала о них как о едином целом.

Аня бросилась к телефону. Руки слегка дрожали, но ей удалось отыскать номер Богдана и нажать на кнопку вызова. Длинные гудки, один за другим. Богдан не отвечал. А что, если с ним уже что-то случилось? Что, если?.. Об этом она даже не хотела думать. Так и не дождавшись ответа, Аня отключилась, надеясь, что он просто не слышал звонка, и, не выпуская телефона из рук, вышла из комнаты.

В зале было непривычно тихо, и от этой тишины становилось не по себе. Не находя себе места, Аня принялась мерить шагами расстояние от двери спальни до кухонного проёма. Она знала, что, пока не поговорит с Богданом, не успокоится. Ей нужно было как-то отвлечься. Аня вернулась в спальню и, отодвинув книги на край стола, села и открыла ноутбук.

Пальцы быстро набрали «Звонок Япония», и, щёлкнув в окошко с видео, она начала смотреть. Аня не любила ужасы, просто решила, что они отвлекут её, пока Богдан не перезвонит.

Наверное, это была совершенно сумасшедшая идея – смотреть ужасы, когда в твоей жизни и без этого хватает жути. Поэтому Аня то и дело поглядывала на телефон. Тот по-прежнему молчал. Потом снова смотрела минуту на экран, но мысли куда-то уплывали, и в какой-то момент она вообще перестала понимать, что происходит в фильме. Тогда-то и раздался звонок. Почти как в кино. Неожиданно, хотя Аня постоянно возвращалась глазами к экрану телефона.

И, к её ужасу, звонил не Богдан. Она учащённо задышала, смотря на экран. Стук сердца отдавался в ушах, а тело словно приросло к стулу. Входящим вызовом значился «АД». Ей хотелось зажать уши, чтобы не слышать звонка. Ещё лучше его сбросить. Но внутренний голос прошептал: «Возьми». И она взяла – точно так же, как часом раньше подошла к книге.

На том конце провода была тишина, и Аня неуверенно произнесла:

– Алло?

– Анечка, девочка моя…

Мягкий, до боли знакомый голос заставил её сердце забиться ещё быстрее. Она замотала головой и, не в силах поверить, поднялась со стула.

– Ма… ма… – Голос дрожал, а в глазах заблестели слёзы, и она прижала кулак к губам.

– Ты должна закончить… – Голос матери звучал едва слышно, и Аня сильнее прижала телефон к уху, сделав несколько шагов в сторону. – Портрет Роберта. Иначе мы скоро встретимся.

В трубке повисла тишина, а она, не в силах удерживаться на ногах, прижалась к стене, сползая вниз. Аню трясло, слёзы потекли по щекам, оставляя мокрые дорожки. Она завыла в голос и обхватила колени руками, свернувшись клубочком. Ей понадобилось два года, чтобы принять смерть родителей, а теперь… Что, если звонила не мать? Да, голос был так похож, но что, если это не больше, чем очередной кошмар? Что, если у них осталось слишком мало времени? И вместо того, чтобы закончить портрет, она отвлекается на поиски. Кто бы ни звонил, он дал предельно ясную инструкцию: рисуй или умрёшь.

Снова раздался звонок. Она вздрогнула и, подняв голову, увидела лежащий на полу телефон. Звонил Богдан. Аня схватила мобильный и, откинувшись на стену, прикрыла глаза.

– Ты звонила? Что-то случилось? – раздался встревоженный голос Богдана, когда она взяла трубку.

Аня молчала, не в силах что-либо произнести.

– Аня, ты слышишь меня?

– Приезжай, пожалуйста, – единственное, что она смогла сказать.

* * *

Ане пришлось взять себя в руки, чтобы написать Богдану сообщение с адресом, умыться холодной водой, собрать волосы в высокий хвост. И ждать того, кто не кинется её сразу успокаивать, но поймёт. Теперь, когда она знает чуть больше о человеке на фотографии, им будет о чём поговорить. В спокойной обстановке, сидя друг напротив друга в кухне. Она заварит чай, достанет с верхней полки кексы. Это немного успокоит её. Позволит на время представить, что Богдан – её бывший одноклассник или лучший друг – друзей ей в последнее время не хватало, – который пришёл в гости. И пусть Аня видела его лишь дважды, в этот момент это её совсем не волновало. Хотелось, чтобы он скорее приехал. Только бы не оставаться одной.

Через полчаса раздался звонок. Когда открыла дверь, Аня не сразу признала в ссутулившемся парне Богдана. Голова втянута в плечи, взгляд опущен, будто он стыдится на неё смотреть. Рассечённую бровь, ссадины на скуле и подбородке Аня заметила сразу. Но, не успев ничего сказать, услышала:

– Что случилось? – спросил сиплым голосом Богдан и, шмыгая носом, посмотрел наконец-то на неё.

– А с тобой? – не скрывая беспокойства, перебила Аня. Теперь она лучше видела его лицо. Нос распух и походил на картофелину, синяки под покрасневшими, как после бессонной ночи, глазами потемнели ещё сильнее. – Ты хоть спал?

– Немного.

– Входи, – сказала Аня, пропуская Богдана.

Они оба проигнорировали вопросы друг друга. Всё-таки порог не место для разговоров.

Придерживая одной рукой бок и чуть прихрамывая, парень неуверенно вошёл в квартиру.

Аня показала, где находится её комната, и ушла на кухню. Скорее, сбежала. Её вдруг накрыло такое отчаянье, что она закусила губу и встала напротив окна. Кексики, чай – к чёрту всё это, сейчас им не спасти положения. Не будут они сидеть на кухне и пить чай тоже не будут. Сейчас она вернётся в комнату, расскажет ему, что узнала о звонке. И они что-нибудь придумают. Сейчас она ещё немного постоит, посмотрит на качающиеся на ветру берёзы. На голубое ясное небо. Перед глазами снова встал Богдан, ссутулившийся, побитый, как дворовая псина. Аня заломила руки и почувствовала, что вот-вот расплачется. А она ведь только успокоилась.

– Аня.

Она вздрогнула, но не обернулась. Послышался тихий шорох шагов. Это Богдан вошёл в кухню и остановился. Она не видела его, но слышала, как он шмыгает носом.

– Тебя долго не было.

– Прости. Хочешь чаю? – спросила Аня, чувствуя, как пересохло во рту, и, развернувшись, встретилась с ним взглядом. Всего лишь на секунду, потом он отвёл глаза, но чаю выпить согласился.

И теперь они сидели. С двумя кружками горячего зелёного чая с жасмином и кексами в вазочке. Так, как она хотела. И это действительно успокаивало.

Они всё ещё не произнесли ни слова. Хотя Ане не хотелось молчать, она не знала, как начать разговор. Одно дело находиться в читальном зале библиотеки, другое – сидеть друг напротив друга. Они, совершенно чужие люди, вдруг оказались за какие-то дни связаны одной-единственной целью – дорисовать портрет.

– Ты продвинулась с портретом дальше, чем я, – начал Богдан.

Она улыбнулась, но какой-то надломленной улыбкой.

– Я кое-что нашла в книге. Хочу, чтобы ты тоже это прочитал. Но прежде… – Аня вздохнула, будучи не до конца уверенной, что хочет всё это рассказывать, и продолжила: – Два года назад не стало моих родителей.

– Я не знал.

Она будто его и не услышала.

– Они погибли. Мама сразу, отец – через неделю. Пролежал в коме, так и не пришёл в себя. Первую неделю мне хотелось уйти за ними. Но я справилась с этим. Знаешь как? Я стала рисовать. Каждый день, по много часов. Представляла, что отец просто вышел ненадолго и скоро вернётся. И мама. Она у меня была поэтессой. Писала стихи к папиным работам. Отец выставлялся в галерее, я часто бывала на его выставках. Так что любовь к прекрасному мне прививали с детства. Ты сказал, что выбрал меня, потому что я среди других показалась тебе лучшей.

– Не показалась, ты и есть лучшая, – перебил Богдан, – и теперь я чувствую себя ещё большим мудаком из-за того, что взвалил всё это на тебя.

В его тёмно-карих глазах она разглядела то ли боль, то ли сострадание.

– Пойдём.

Аня встала из-за стола и, выйдя из кухни, пошла в свою комнату. Богдан не спеша последовал за ней.

– Смотри. – Она взяла книгу, что лежала на столе, и протянула Богдану. – Тут сказано, что единственный, кто смог нарисовать портрет, – это некий Джозеф. Остальные либо сходили с ума, либо убивали себя. Но даже Джозеф в конце умирает. Да, я понимаю, что это всё легенды и сказки. Выдумка. И я бы дальше так думала, если бы не звонок.

– Какой звонок?

– От мамы. Точнее, я не уверена, но, кажется, это была моя мама или… Я не знаю, но голос был очень похож. Она сказала, что я должна нарисовать портрет Роберта, иначе… мы скоро встретимся, – закончила Аня.

– Чёрт. Это очень плохо.

– Он ведь не оставит нас в покое?

– Нет, не оставит.

– Мне страшно, – прошептала Аня, сделав шаг к Богдану. Маска спокойствия, которой ей удавалось прикрываться, пока они сидели на кухне, сейчас треснула, как стеклянная ваза. И её прорвало. – Я не хочу умирать. Понимаешь?!

Богдан взял её за руку, слегка сжал и посмотрел на Аню так, как смотрят, когда хотят приободрить, дать хотя бы маленькую надежду на счастливый исход.

– Прости. Мне так жаль, что я втянул тебя во всё это. Нет мне прощения. Но я обещаю: ты не умрёшь.

– Разве можно такое обещать?! Ты же видишь, это уже происходит!

Его глаза будто потускнели, но где-то в самой глубине блеснула печаль и какая-то решимость.

– Тогда я сделаю то, что должен был сделать с самого начала. Заберу фотографию и уйду. Ты больше не увидишь меня. Может, тогда всё закончится. – Он отпустил её руку, всё ещё смотря прямо в глаза, и тихо добавил: – Когда я умру.

– Не оставляй меня! – попросила Аня, схватив его за плечо, когда он собирался развернуться. – Пожалуйста, пожалуйста… не уходи.

Видит бог, она боялась неизвестности. Хотела, чтоб всё закончилось. И не хотела разбираться во всём одна. Он не посмеет просто уйти и оставить её ждать. Только не теперь.

– Не уйду.

Богдан вдруг оказался очень близко к ней. Его руки обвили её талию и прижали крепко к себе.

– Не уйду, – повторил он, шмыгнув носом.

Аня не сопротивлялась, потому что именно таких объятий – не намекающих, а успокаивающих – ей не хватало сейчас. Обвила руками Богдана за шею и, положив голову на плечо, прикрыла глаза, чувствуя, как по щекам стекают слёзы.

Они стояли так какое-то время. Казалось, мир вокруг замер, но она даже не подозревала, что в этот самый момент лицо Богдана исказила гримаса боли. Он просто терпел, не показывая слабину, но длилось это недолго. Тишину прервал скрип входной двери, и только тут Аня вспомнила, что забыла запереть её. По направлению к комнате раздались отчётливые шаги. Кто-то уверенно шёл к ним, и это была не тётя Света.

Они отпрянули друг от друга, и Аня испуганно посмотрела на Богдана. В этот самый момент дверь в комнату открылась.