СКАЗКА О ТОМ, КАК ЯРИЛО В ЛЮБВИ ПОМОГ

 
На весёлую беседу
Дроли не явилися:
Они шли через болото,
Клюквой подавилися.
Я пришёл на посидуху,
Не нашёл свою засуху,
 

– скороговоркой пропел-прокричал дед Матвей, удобно устроившись на брёвнах. Я молча ждал продолжения, уже заранее ожидая очередную бывальщину.

– А дело было так, – продолжил дед Матвей.

На всю округу из нашей деревни что парни, что девки очень ценились как женихи-невесты. Парни хозяйственные, девки работящие. А уж попеть-поплясать да хороводы водить – никому за ними не поспеть.

Самый завидный жених был Гордыня, Путятин сын. Всем взял парень – и рост подходящий, и плечи с косую сажень, и лицом светел. Но норов у него был никчёмный: задиристый, горделивый, себя выше всех считал. Не зря Гордыней его прозвали. Но в работе, надо сказать, тоже всегда первый, всё в руках горело. Тут уж худого слова не вымолвишь. А девки всё обхаживали его, как могли. Только он на девок, вроде, и не смотрит. На гулянье, бывало, во всех играх первый, столб вслепую всегда первый срубал, да так, что соперника столб сваливал. Но, как до хороводов дело доходит, поворачивается – и прочь. Постепенно так всех девок от себя и отвадил.

Только одна, Ясуня, Милованова дочка, не отступалась. На других парней и не смотрела, сватам отказывала. Милован, на что уж дочку любил и не неволил, поругивать её стал:

– Смотри, Ясуня, пробросаешься! Будешь век одна куковать!

Она только вздыхает.

И вот, однажды, наступил Ярилин День. Ярилу, Бога ярого весеннего Солнца, любовной страсти и плодородия, в деревне у нас очень чтили. Вся деревня с утра участвовала в празднике – и стар, и млад. Идут на Ярилину Горку, каждый хозяин несёт хлеб-соль, складывают его кучкой, а специально выбранный хозяин троекратно кланяется на три стороны и произносит обращение к Яриле:

 
Гой ты, Ярила, огненная Сила!
С неба грядучи, ты возьми ключи,
Отомкни ты Матерь – сыру Землю,
Пусти тёплу росу да на всю весну,
На сухое лето да на ядрёно жито!
Гой! Слава!
 

А весь народ повторяет это за ним и тоже кланяется на три стороны. Потом идут на поля, трижды обходят их и поют:

 
Волочился Ярило
По всему белу свету,
Полю жито родил,
Людям деток плодил.
А где он ногою —
Там жито копною,
А где он глянет,
Там колос цветёт.
 

Вечером выбирали самого красивого парня, надевали ему на шею науз – верёвочку с подвеской, полной сухих ароматных трав, и водили вокруг него хороводы, распевая песни.

 
А у нас Ярилин день,
Я травку-муравку вытопчу,
Тебя, молоденьку, подержу…
 

На эти вечерние игрища допускались только молодые парни и девушки. После хоровода они разбивались на пары и разбредались, кто в поле, кто в лес.

Ярило любовь очень одобрял. Он даже проверял, все ли парни и девки в гулянье участвуют. Ходит, смотрит, спрашивает, если что не так.

И вот как-то в такой вечер идёт он по деревне мимо Гордыниного дома. Смотрит, молодой парень, вместо того, чтобы с девушкой миловаться, во дворе дрова колет. Удивился Ярило. Думает, что-то не то с этим парнем.

Подходит ближе. Всмотрелся и ужаснулся: «Сердце-то у парня ледяное! Видно, Морена, Богиня Зимы и Смерти, поцеловала парня! Не дело это! Как же я это не усмотрел! Надо парня выручать!»

Пошёл дальше, всё думает, как помочь.

И видит – на скамеечке сидит девушка, такая милая, как ландыш лесной, но печальная. И одна сидит. Тоже непорядок. Подсел к ней, разговор завёл. А она отворачивается, глаза прячет. Но разве против Бога Ярилы устоит кто? Узнал, что Ясуней зовут. Выспросил про её несчастную любовь к Гордыне.

«Вот и лекарство есть для парня», – обрадовался Ярило.

И сказал:

– Помогу я тебе, только делать должна точно, как я скажу. Согласна?

А Ясуня шепчет:

– А Гордыне от этого худа какого не будет?

Восхитился про себя Ярило: «Вот она, настоящая любовь! За милого беспокоится, а не о себе думает!»

А вслух говорит:

– Будешь делать, как скажу, только добро будет. Сердце его ледяное растопить нужно, а то недолго ему тут оставаться, может скоро в Навь, Мир смерти, уйти.

И протягивает ей науз с ароматными травами. По этому наузу Ясуня и признала Ярилу. В землю хотела поклониться, да он не позволил.

– Слушай дальше, – говорит. – Науз этот из рук ни на минутку не выпускай, чтобы сила в нём оставалась. Утром, как пойдёт он скотину выгонять, подойди к нему, да встань прямо перед ним и, не мешкая, чтоб не одумался, подай ему науз, гляди в глаза и быстро так скажи: «Одно сердце страдает, другое не знает».

Он растеряется, отвык парень уже, чтобы девки на шею вешались, ветку возьмёт и глянет на тебя. А как глянет, так и присохнет. Но ты тут же повернись и прочь иди.

Вот после этого начнётся самое трудное для тебя. Гордыня твой начнёт следом за тобой ходить, любви ответной просить. Но ты каждый раз отвечай: «С чем пришёл, с тем и пошёл», – поворачивайся и уходи, виду не подавай, что любишь. Если ответишь на любовь, поцеловать разрешишь, сердце его заледенеет пуще прежнего, уже ничем не поможешь, а он быстро в Навь отойдёт.

И продержаться так тебе надо до следующего Ярилиного Дня. Сватов будет засылать, отказывай. Отцу можешь намекнуть, что, мол, Ярило так велел, а больше никому ни слова. За этот год сердце его полностью оттает, Морена власть над ним потеряет. Продержишься, через год я сам на Гордыню науз с травами надену. Как увидишь на нём мой праздничный науз, так к отцу веди, чтобы благословил. Тогда и милуйся, сколько хочешь.

Прижала Ясуня науз к груди, вдохнула духмяность травяную. Подняла глаза, чтобы поблагодарить, а Ярилы уже и нет, только рядом сидел, а уж и след простыл. Но Ясуня всё же сказала те добрые слова, что хотела сказать – Бог, он Бог и есть – всё слышит, всё знает.

В эту ночь Ясуня так и не ложилась спать, науз к лицу прижимала и смелости набиралась, как она к любимому подойдёт.

А утром, только рассвет занялся, Ясуня уже Гордыню поджидает. Он один жил, родители померли, так за скотиной он сам и ходил. Гонит парень скотину в стадо, а наперерез ему девушка спешит. Скользнул он по ней взглядом, хотел дальше идти. А она встала перед ним и протягивает науз с душистой травой. Он от неожиданности науз взял и на неё глаза поднял. А она ему в глаза глядит и говорит:

– Одно сердце страдает, другое не знает.

Жар у него по телу прошёл, смотрит на девушку, а она ему милее всех на свете кажется.

– Как зовут тебя, милая? Чья ты дочка будешь?

Но красавица повернулась и пошла прочь. Он за ней. И про скотину забыл. Догнал, не пускает. А она ему так строго:

– С чем пришёл, с тем и пошёл!

Оторопел Гордыня. Гордость в нём взыграла, тоже повернулся и пошёл, но науз душистый из рук не выпускает, память о девушке хранит. А Ясуня домой бегом, слезами захлёбывается и не знает, о чём плачет: то ли потому, что Гордыня, наконец-то, её заметил, то ли потому, что оттолкнуть его пришлось.

Хоть и рассердился Гордыня, но вечером на гулянье пришёл, Ясуню высматривает, всё о ней у парней выспрашивает. Но, как подойдёт только к ней, она ему опять:

– С чем пришёл, с тем и пошёл!

Так и пошёл день за днём. Он к ней, она от него. Вся деревня уже смеяться над ними устала, а Ясуню осуждают, что нос от такого парня воротит, сватов, мол, засылал, так отказала. Стали поговаривать, что испортила девка паренька, навела на него сухоту. Но Ясуня хорошо помнит, что Ярило наказывал: «Уступишь, парня в Навь загонишь».

Вот опять Ярилины праздники наступили. Стоит Гордыня в сторонке, смотрит, как Ясуня хороводы водит. Сердце от любви тает, вспоминает, как в народе говорят: «Без солнышка нельзя пробыть, без милой нельзя прожить».

Не заметил, как незнакомый парень подошёл, наблюдает за ним, улыбается.

А потом парень и говорит:

– Она запах травы любит. Надень на себя мой науз травяной, подари ей науз второй, от такого подарка девушки не отказываются.

Гордыня даже слово сказать не успел, как один науз уже на шее, второй в руках, а сам он быстрым шагом к Ясуне идёт. И про парня забыл.

Тут и Ясуня Гордыню увидела. Науз у него на шее, в руках второй – не обманул Ярило, не забыл обещание! Выскочила из хоровода и, будто случайно, навстречу пошла. Встретились, он ей науз отдал, обнял, да так, обнявшись, пошли. И всю жизнь, обнявшись, и прожили. Настоящая любовь и ледяное сердце растопит.

Замолчал дед Матвей, с поля потянуло травяным ароматом, и понеслись мысли про жизнь, про любовь, и какая-то лёгкая грусть растеклась по сердцу.

СКАЗКА О ТОМ, КАК ИСТЮ БОГОМ ОБЪЯВИЛИ

– Все чудеса обычно у нас случаются в Пинеге, где когда-то чудь проживала. Но и в наших краях по Паленьге тоже немало чудес происходило, только начни вспоминать. Вот, к примеру, эта история, – начал рассказ дед Матвей.

– А было это так, – мы все в ожидании новой былички придвинулись к рассказчику.

В деревне этой, что недалёко от Паленьги, Истислав, молодой мужик, которого в деревне звали попросту Истя, считался крепким хозяином. Дом он отстроил пятистенный, все дворовые постройки под одной крышей сделал, двор досками застелил, чтобы жене его Велуше, удобно было зимой к скотине ходить. А дом у него весь с фасаду как резная шкатулка – и наличники, и ставни – всё в узорах. Тут и Солнца знак, и Перуна-Громовержца, и Макоши, Богини Судьбы, оберег. Даже охлупень не такой, как у всех – петух, как живой, на крыше сидит. Всё бы хорошо, но дом он этот поставил почти что в лесу, до деревни не меньше версты было. Это всех удивило, но поговорили да привыкли.

Однажды Велуша, управившись по хозяйству, пошла в деревню родителей попроведать. Истя же дома остался.

К вечеру возвращается Велуша домой, задумалась, мыслями уже о хозяйстве, известное дело, жонка, даже пока с печи летит, семьдесят дел обдумает. Машинально руку протянула, чтобы калитку отворить, а калитки-то нет! И калитки нет, и дома нет, полянка ровная, травой заросшая, а больше ничего, как и не было.

Сколько стояла так Велуша, не помнит. Пришла в себя, что толкает кто-то её. Посмотрела – это их корова из леса, где днём паслась, домой пришла, а дома-то нету. Вот она и давай мычать, да хозяйку в бок толкать, что, мол, за дело такое. Тут хозяйка, по-прежнему в оцепенении, но уже от столбняка очнулась, погнала корову в деревню, завела во двор к родителям, взяла подойник, корову выдоила, молоко процедила, всё молчком, а как молоко в крынки разлила, так и залилась слезами.

Домашние сначала только дивились, что она с коровой пришла, мол, пусти жонку в Ирий – она и корову за собой ведёт, а тут окружили, давай спрашивать. Велуша рыдает, знамо дело, женский обычай – слезами беде помогать, смогла только выдавить сквозь слёзы, что дом, мол, исчез. Кто-то продолжал расспросы, а самые догадливые бегом к их дому. А дом-то и правда исчез! Никаких следов, и место, где дом стоял, травой поросло. Разговоров много пошло.

Но Велуша, как проплакалась, так в соседнюю деревню побежала. Говорили, что там калика перехожий задержался больного полечить. Она к нему. Послушал её старец, говорит, что не иначе, как Боги шуткуют, у них и спрашивать нужно. И научил, как Чура, Хранителя рода, вызвать. Велуша так и сделала.

Пошла на полянку, где прежде дом стоял, обошла её три раза и три раза произнесла:

– Чур-батюшка, прародитель наш! Выйди ко мне, Чур, хоть добрым молодцем, хоть почтенным старцем. Защити, Чур, свою правнучку Велушу, дай совет, как мужа отыскать и дом вернуть.

Как только в третий раз сказала, смотрит, по тропинке к поляне, где раньше дом был, парень идёт, из себя видный, глаза синие, так и светятся. По глазам и узнала, что Чур это. В ноги ему низко поклонилась и обсказала, что случилось.

Чур место осмотрел:

– Небывалое дело, – говорит, – чтобы вот так, ни с того, ни с сего, да вышло. Ни светило, ни горело, да вдруг и припекло. Нужно к Сварогу, Отцу Небесному, идти справедливости просить.

– Как же я туда попаду? – засомневалась Велуша.

– Я тебя к сестре своей отправлю, обскажешь всё как есть, она поможет. Скажешь, что я послал. Прямо сейчас и иди. Верстой ближе, пятаком дешевле.

Дал Чур Велуше подвеску-оберег и клубок, чтобы к сестре привёл. И только тут был, а уже и нет, как не был. Осталась Велуша одна, оберег на шею надела поверх одежды, чтобы всякий его видел, а клубок так и рвётся из рук.

Опустила клубок на землю, и только поспевай, ноги передвигай. Оберег здорово помогал. Ни Леший с пути не сбивал, ни Кикимора, ни Анчутка не беспокоили. Даже хищные звери и те с дороги уходили.

Долго ли коротко, но привёл клубок Велушу к избушке в лесу и остановился. Подобрала клубок, осмотрелась. Избушка как избушка, даже и не избушка, а теремок. Взошла она на высокое крылечко, постучала, ответили. Зашла в горницу, а там сидит девица-красавица. Коса до полу вьётся, личико белое, щёчки румяные, губки алые. Загляденье, а не девица. Поклонилась Велуша и говорит:

– Здравствуй, девица-красавица! Не ты ли нашего Чура сестрица?

Внимательно так на неё девица посмотрела, оберег увидела, улыбнулась:

– Так вот какой ты меня видишь: девицей-красавицей! Значит сердце у тебя чистое, а душа открытая! Было бы по-другому, и я тебе другой бы показалась. Ну, рассказывай, зачем братец тебя ко мне прислал и оберег дал.

Рассказала Велуша, как дело было, что Чур посоветовал.

– Да, – подтвердила девица. – Странное это дело. Только Сварог рассудит. Ну, утро вечера мудренее, завтра и отправлю тебя.

Хозяйка баньку истопила, ужином накормила, спать уложила. А наутро про клубок Велуша вспомнила.

– Оставь у себя, – говорит девица, – может, ещё когда захочешь к бабе Яге в гости попасть!

Велуша понять ничего не может.

– Так я баба Яга и есть. А ты, какая сама, такими и людей видишь. Где цветок, там и медок. Потому и помогаю тебе.

Сказано – сделано. И отправила баба Яга Велушу прямиком в чертоги Сварога, Отца Небесного.

А что же с нашим Истиславом произошло? Как Велуша родителей попроведать ушла, сам он любимым делом занялся. Решил игрушку смастерить, как мужик с медведем борется. Видел такую как-то на ярмарке. Потянешь планку с одной стороны – медведь мужика ломает, потянешь с другой – мужик наверху.

Вдруг толкнул кто избу. Инструменты попадали, вроде и голова закружилась. Поднял с пола всё, что упало, глянул в окно и обмер!

– Мать честная! Это куда же я попал?

Вышел, огляделся. Вокруг дома высокие, каменные, как бы из гор вырастают. А горы вокруг высокие, вершины белые. Покрыты лесом тёмным, дороги по ним проложены.

Небо ясное, чистое, без туч, но воздух прохладный, зато прозрачный, аж играет радугой на свету. А к дому уже народ бежит. Все смуглые, черноволосые, приземистые, на плечах вроде как одеяла яркие накинуты. Толпой перед домом встали.

Истя себе думает: «Попал в волчью стаю, так тоже надо волком выть». Вернулся в дом, снял с полатей одеяло лоскутное, накинул на плечи и вышел к людям. А сам он из себя высокий, лицо чистое, бородка и усы золотистые, волосы белокурые до плеч. Из толпы вышел старик, в узорчатые ткани весь одетый, по локоть в красном золоте, по колено в серебре, на себя показывает, говорит:

– Зелу.

Истя понял так, что он своё имя называет. Шагнул вперёд, себе на грудь показывает, говорит:

– Истя, – тоже вроде как бы представился.

А старик как закричит:

– Инти! Инти! Инти! – и на колени упал, все другие тоже повалились и начали громко кричать хором:

– Инти! Инти! Инти! – и кланяться земным поклоном.

Истя видит, бить не собираются, осмелел, улыбается и показывает, что встаньте, мол. Куда там! Ещё ниже согнулись, прямо легли на землю. Начали теперь руки к небу поднимать и кричать по-прежнему:

– Инти! Инти! Инти!

Тут несут на руках старца, усохшего и белого от старости. Сидение ему устроено, с резной богатой спинкой. Старик смотрит прямо в глаза Исте, и Истя вдруг понимает, что старик спрашивает его имя, но рот старика закрыт и губы не шевелятся, а голос прямо в голове звучит.

– Я Истя, – отвечает, – а ты кто?

– Я – Виракога, Верховный жрец.

– Здравствовать тебе многие лета, Виракога, Верховный жрец! – вежливо отвечает Истя.

– Откуда ты? – слышит вопрос.