Глава 1

Нортумберленд, Англия, июль 1920 года

Хорошо утоптанная тропа, что петляла меж ежевичных кустов, сделала поворот и потянулась вдоль полуразрушенной, щедро укутанной мхом стены. Решив сделать привал, я остановилась, поставила саквояж и из любопытства перегнулась через стену, обнаружив, что с другой стороны она обрывается склоном, круто уходящим вниз, туда, где журчали невидимые воды то ли речки, то ли ручья. От неожиданности по спине пробежал холодок, и слегка закружилась голова. Правда, последнее случилось, скорее, от усталости и голода – эти два чувства стали уже привычными. Но солнце палило во всю мощь своей июльской беспечности, стрекоза приземлилась рядом, посидела, подрагивая прозрачными хрустящими крыльями и взмыла в полете; стайка желтых бабочек зависла в желтом пируэте, и холодок прошел, уступив место струям горячего пота.

– Andiamo, andiamo… – хрипло пропела я и закашлялась. Моцартовская песнь коварного соблазнителя отчего-то с самого утра упорно крутилась в голове, словно увлекала в неизвестность чужой страны. А ведь бедняжке Церлине повезло, что у Жуана оказалась столь верная и сумасшедшая возлюбленная Эльвира, которая спасла ее от бездушного обольстителя. Впрочем, о чем это я? Вновь о том, что осталось там, позади. Хотелось пить, но стеклянная фляга, которую я наполнила в деревенском пабе, была почти пуста, удалось вытрясти из нее лишь жалкие капли, слегка смочив губы. Я сняла шляпку, кое-как расчесала слипшиеся от пота волосы, села на траву, прижавшись спиной к нагретым солнцем камням, закрыла лицо платком, и.… уснула.

Проснулась от ужаса, вдруг навалившегося душащим полотном. Открыла глаза, сдёрнула платок и наткнулась на чужой взгляд. Яркие голубые глаза смотрели на меня в упор. Вскочила, чуть не упала и была подхвачена и поставлена на место сильными руками молодого мужчины. Он тотчас отпустил меня, но, отступив на полшага назад, продолжил бесцеремонно разглядывать, и мне ничего не оставалось, как ответить ему тем же самым. Зрелище оказалось более чем приятным – к голубым глазам и вьющимся темным волосам прилагались неплохо продуманные создателем черты лица, внушительный рост, широкие плечи и хорошо сшитый полотняный костюм.

– Простите, если напугал вас, – наконец произнес молодой человек. – Но вы так красиво спали, не мог оторваться от столь захватывающего зрелища. Словно лесная фея.

– Напугали, – подтвердила я и осторожно добавила: – Хотя, не следовало засыпать вот так, среди леса, но я немного устала.

– Идете пешком издалека? Гм… полагаю, очень издалека.

– Это заметно? – риторически спросила я.

– Да, но довольно мило. Вы… полька?

– Я из России, русская, – призналась я.

– О! Там в России все вверх тормашками. Давно ли вы здесь? Заблудились? Сбились с пути?

Я замешкалась с ответом, не зная, какой из вопросов выбрать. Но попадание было точным – все вверх тормашками, заблудилась, сбилась с пути. У меня просто-напросто не было никакого пути, а лишь тропа, ведущая… куда? Я выбрала отрицательный ответ.

– Нет, не заблудилась. Мне очень подробно объяснили в деревне: идти по тропе, никуда не сворачивая.

– По этой тропе? – он махнул рукой куда-то вдоль стены.

– Здесь есть другая? – осведомилась я.

– По-видимому, есть. Но эта ведет в Хорсли.

– Как раз туда я и направляюсь.

– В Хорсли? Вот как? И что за нужда ведет вас туда?

– Работа, – просто ответила я. – Мне нужна работа. Мне сказали, что там, в доме, требуется прислуга.

– Прислуга? Ах, вот оно что… – в голосе его прозвучало разочарование или что-то иное?

– Да, прислуга.

Мне было нечего стыдиться, а горечь я уже пережила. Почти пережила. Он был мне незнаком, и в любом случае, наши пути разойдутся через несколько мгновений. Впрочем, через несколько мгновений я обнаружила, что ошибаюсь.

Он водрузил на голову невесть откуда взявшуюся франтоватую, слегка помятую шляпу и приветственно склонил голову.

– Могу проводить вас в Хорсли, если не возражаете.

– Правда? Вам по пути?

– Да, разумеется. Охотно провожу вас. Позвольте представиться… Джек… Смит.

Он улыбнулся, ожидая моего ответа.

– Анна… Кузнецова.

– Ан-на, – повторил Джек Смит. – Так называют девушек повсюду. Что ж, идемте, Ан-на… Давайте ваш саквояж.

– Нет, нет, – запротестовала я, – он очень легкий.

– Боитесь? – заулыбался он, как будто в опасениях содержалось что-то смешное. – Уверяю вас, меня вовсе не нужно бояться.

Странно, но, когда человек уверяет, что его не нужно бояться, это вызывает противоположные ощущения. Хотя Джек Смит весьма располагал к себе и манерой общения и совершенно очаровательной улыбкой с ямочками на щеках. Он не стал настаивать, предоставив мне возможность самой тащить саквояж, и двинулся вперед размашистым шагом. Впрочем, вскоре убавил скорость и размашистость, поравнялся со мной и сообщил тоном заправского учителя истории:

– Стена, вдоль которой мы идем, сооружена римским императором Адрианом и названа в его честь. Слышали о таком?

– Слышала… да, верно, в гимназии на уроках истории.

– Взгляните-ка на тот бук, – между тем продолжал Смит, указывая на стоящее особняком удивительное дерево. Его мощный короткий остов словно пережил какую-то катастрофу – взрыв, внезапно распавшись на несколько стволов, которые переплелись меж собой самым причудливым образом. Лиственная крона покрывала его нежно-зеленым облаком, совершенно не вяжущимся с грубой затейливостью основы.

– В России растут буки? – спрашивал меж тем Джек Смит с интересом ботаника-лесовода.

– Буки… вероятно, только на юге. На Кавказе или в Крыму, может быть, – неуверенно сказала я, не будучи сильна в ботанике.

– В России очень холодно… бррр.

Он изобразил дрожь от холода и белозубо улыбнулся.

Холод… Да, особенно в этот последний год, когда отец увез меня из Петрограда в еще более холодный Мурманск, а однажды февральским утром ушел и пропал на несколько дней. В городе стреляли, я ждала его, не зная, что делать и куда идти. На третий день пришел наш давний знакомый, капитан Гурский, всполошенный, в цивильном пальто поверх мундира, приказал срочно собираться, потому что через несколько часов в море выходит пароход «Ломоносов», забирая на борт военных, а отец уже там, на борту – не смог прийти за мной по причине ранения. «Ранение неопасное, – успокоил меня Гурский, – но нужно спешить». Я взяла с собой чемодан и саквояж, уложив одежду, белье и мамины драгоценности. По пути через город мы столкнулись с мародерами. Капитан пальнул в воздух, мародеры бросились врассыпную. Мы поспешили в порт, а чемодан с вещами так и остался лежать в снегу на дороге.

События тех дней, словно мутный поток, что подхватил, потащил за собой, унес, выбросил на чужой берег и схлынул, исчезнув в водах Атлантики. Вбегая по трапу «Ломоносова» с одной мыслью о ранении отца, я не знала, что пароход направляется в Англию, не понимала, что покидаю родину, возможно, навсегда. Гурский сказал полуправду – рана отца вовсе не была легкой, он потерял много крови. При выходе из Мурманска пароход обстреляли, ранив капитана. Я помогала судовому врачу ухаживать за отцом и капитаном, оказавшись едва ли не единственной женщиной на борту. Капитан вскоре оправился, а отец – нет. Его похоронили в море. В норвежском Хоннигсвене на «Ломоносов» перегрузили офицеров с переполненного парохода «Козьма Минин», который шел из Архангельска. Гурский явился в мою каюту, сказав, что уступил место старшим по званию. Мне он даже не нравился, но рядом с ним было спокойнее. Все произошло само собой – прошлое осталось за морем, а будущее было смутно, как океан в тумане. Я рассталась с девичеством между прочим, забыв о мечтаниях, романах и музыке. То, что представлялось полетом в небеса, произошло буднично, словно я выпила пресловутый стакан воды.

В начале марта «Ломоносов» причалил в порту Ньюкасла. Я возблагодарила гувернантку-англичанку, обучившую меня языку. Мы сняли комнатку под крышей в доме неподалеку от порта и прожили там до лета, а потом я ушла от Гурского, сбежала, оставив лишь записку.

Но все это я, разумеется, не собиралась рассказывать никому, тем более, первому встречному Джеку Смиту. У меня немного кружилась голова, по спине струился пот, я мечтала о снеге, в который можно упасть, которым можно растереть пылающее от жары лицо. Но солнце палило, словно тропинка вилась не вдоль стены Адриана на британских островах, а где-то в африканской саванне. Бук напомнил баобаб, а в мареве возникли очертания кузена Бенедикта, обнаружившего муху цеце в Южной Америке.

– У вас здесь удивительно жарко, – сказала я Джеку. – Можно получить солнечный удар.

– Вполне возможно, – согласился он. – В такие дни хорошо на море. Или на Тайне. Впрочем, мы уже пришли. Поместье Хорсли перед вами.

Деревья, окаймляющие тропу, расступились, открывая поляну, заросшую кустарником и перечеркнутую каменной стеной в рост человека. Тропа подвела к калитке под каменной увитой плющом аркой, над которой, слева и справа устроились фигуры каких-то странных горгулеобразных существ. Джек ловко открыл калитку и пропустил меня, чуть отступив, так мало, что я, проходя не могла не задеть его плечом, почувствовав влажный жар его тела.

– Простите, – торопливо пробормотала я.

– Ни в коем случае, – ответил он. – Теперь вы сами доберетесь, а я распрощаюсь, дела, знаете ли… Пойдете прямо по тропе, выйдете к дому, прямо к черному ходу.

Джек Смит испарился, словно растаял в раскаленном воздухе. А тропа действительно продолжилась, следуя среди кустов боярышника, мимо огорода с аккуратно разбитыми грядами, где пестрели ухоженные ряды салата, весело зеленела густая овощная ботва.

Вскоре она плавно перешла в выложенную бурым гравием дорожку, которая вывела к дому, похожему на крепостную стену с башенками по углам. Я пересекла выложенный камнем двор, направляясь к небольшой полуоткрытой двери, из-за которой слышались голоса.

– … и скатерти принеси, – говорила кому-то худощавая долговязая женщина в синем платье. Я чуть не толкнула её, так как она стояла у самой двери.

– Что угодно? Кто ты? Откуда? – вопросила она, сурово уставившись на меня.

– Здравствуйте, – промямлила я. – Мне сказали… меня направили… вам требуется прислуга…

– Вот как! Полька? Чешка? Что умеешь делать? Есть рекомендации?

– Я русская, рекомендаций у меня никаких нет, но я могу выполнять любую работу.

– Вот как!

Она окинула меня оценивающим взглядом с головы до ног.

– Что-то ты совсем худая, работница… Покажи-ка свои руки. Тонкие какие, ты и ведра не поднимешь. Как же я могу взять тебя в дом, ничего о тебе не зная?

– Но мне сказали, что здесь нужна прислуга, – почти прошептала я, глотая сдавившее горло рыдание.

– Это кто же тебе такое сказал?

Я начала сбивчиво объяснять, когда, где и откуда узнала, что в поместье Хорсли требуется прислуга, и рассказывать о своих возможностях, которым вовсе не мешает моя худоба. К счастью, удалось справиться с горлом и рыданием. Женщина выслушала, не перебивая, буравя меня пронзительным взглядом тёмных глаз. Помолчала, когда я закончила, видимо, размышляя.

– Ладно, – сказала она наконец. – Прислуга нам в самом деле нужна. Возьму тебя, посмотрим, что из этого получится. Не нужно меня благодарить, – остановила она мой порыв, – ничего пока неизвестно. Пойдешь на кухню, мыть посуду и помогать. За каждую разбитую тарелку – вычет. И не вздумай красть – сразу пойдёшь в тюрьму. Идём, русская.

Я двинулась следом за ней в дом. За дверью оказалась лестница, которая вела на верхний этаж.

– Меня зовут мисс Баутер, я домоправительница. Тебе повезло, что сразу встретилась со мной. Как твоё имя?

– Анна Кузнецова.

– Анна Кузнесова, – повторила мисс Баутер. – Что значит – Кузнесова?

– Смит, – ответила я, тотчас вспомнив своего недавнего провожатого – Джека Смита.

Может, чужое имя каким-то образом обережет меня? Читала у Купера, что индейцы не сообщали чужим своего настоящего имени, данного при рождении. Последний из могикан, Уа-та-уа… Тише-еще-тише. Ах, неужели это когда-то было? Купер, чтение по ночам при тусклом свете лампы, морозные узоры на оконном стекле, тепло печи, украшенной райскими птицами изразцов. А ныне я – словно Уа-та-Уа в поселении белых.

– Вот как? Пусть и будет Смит, так проще, – заявила мисс Баутер. – Вряд ли ты у нас задержишься.

Я покорно промолчала, решив, что вновь уверять в своей готовности работать и делать, что прикажут, будет лишним. Пронзительные тёмные глаза словно видели меня насквозь.

Работа в доме поместья Хорсли началась не слишком успешно. В первый же день я разбила тарелку, выскользнувшую из мыльных рук на каменный пол моечной. Гленна, круглолицая веснушчатая рыжая девушка, что трудилась рядом, полоская посуду в чистой воде, охнула, хихикнула и бросилась помогать собирать осколки.

– Главное, чтобы Баутер не увидела, она из-за каждой тарелки рычит, будто они её собственные… – зачастила она. – Ох, это от сервиза с лисами, плохо дело… Ладно, не расстраивайся, припрячем…

Гленна сразу понравилась мне, лишь немного раздражая своей болтливостью. Меня поселили к ней в комнатку под крышей на чердаке, куда вела чёрная лестница. Едва спросив моё имя и сообщив своё, она принялась рассказывать про покинутую ею деревню в Шотландии и некого сельского парня, который вчера не явился на свидание, коварно поломав её надежды.

Укрыть содеянное мы не успели, мисс Баутер появилась, как чёрт из табакерки, словно подслушивала за дверью.

– Лисий сервиз! – вскричала она, глядя на осколки в руках Гленны. Горящие глаза, казалось, давали дополнительный свет в моечную.

– Это я разбила, – быстро сказала я, испугавшись, что обвинения посыплются на Гленну.

– Смит…. Быстро же ты осваиваешься! Не успела приступить, как уже бьёшь посуду из любимого сервиза мадам! Недолго же ты здесь останешься! Вычитываю из жалованья.

Которое я ещё не заработала. Я промолчала, не зная, что сказать в своё оправдание, и мысленно составляя план, что делать дальше, когда меня, нерадивую, уволят, едва приняв на работу, которая была так нужна. Особенно завтрак и обед в обширной кухне с каменным полом и огромной плитой, за громоздким кухонным столом, где собиралась вся прислуга. Не сказать, что меня приняли благожелательно, скорее, с равнодушными насмешками. Но главным было то, что я впервые за последние месяцы наелась досыта. Продержаться бы хоть несколько дней, хотя, жаль, что невозможно наесться впрок.

Домоправительница ещё что-то твердила в мой адрес, тыкая пальцем, который, казалось, ещё немного и проткнёт мне грудь, а я старалась виновато кивать. Не знаю, насколько хорошо это получалось. Наконец она ушла, вызванная басовитым мужчиной, заглянувшим в моечную, напоследок дав мне три дня испытательного срока, за которые, по всей видимости, я должна буду отработать стоимость разбитой тарелки из любимого сервиза хозяйки.

Прошло три дня, за которые я неплохо отъелась и не разбила ни одной тарелки, но по вечерам от усталости падала на узкую скрипучую кровать в комнатке под крышей и тотчас засыпала. После полуночи возвращалась Гленна с очередного свидания, будила и рассказывала, как оно прошло, к счастью, без интимных подробностей. Я слушала вполуха, время от времени засыпая. Я готова была терпеть ее пылкие рассказы – какая мелочь по сравнению с теплой постелью и предстоящим утром завтраком.