Вот кому рассказать бы про Юма. Нельзя. Никогда. Никому. Юм так велел. Так, не реветь. Страшно как. Не из-за Артема, Артем не страшный, а добрый. Но Юм – это тайна. Чтоб спрятаться в самом себе, он присел распутывать шнурки, потом, жмурясь, чтоб не плакать, встал в жаркий поток воздуха. Артем встал, подошел и снова присел перед ним:

– Ты ведь хочешь такой договор про правду, да?

Слезы тут же вылились. Как из переполненной чашки. Только не выть. Артем мягко подхватил на руки:

– Ты скрытный, да? Давай так, мой маленький, я ведь тебе тоже не собираюсь вываливать все тайны моей жизни. Если считаешь, что нужно что-то скрывать – скрывай… Ох, Дайка, ты весь мокрый, как лягушка, – Артем поставил на ноги и вдруг вытряхнул его из праздничного платья: – Так быстрее высохнешь.

Он с платьем что-то сделал и вдруг встряхнул уже сухое, потом махнул рукой на башмаки, и даже лужа, пахнув паром, вокруг них, высушенных, исчезла. Провел ладонью по своей груди и плечу, и мокрое пятно на его рубашке тут же посветлело, высохло. Слезы Дая тоже высохли. Как Артем все это делает? Правда: волшебник.

В потоке жаркого сухого воздуха сам он весь согрелся, и высохли футболка и штаны. Он еще погрел ладошки. Как вести себя с этим Артемом? Он похож на Юма… В самом деле похож. Даже говорит с такими же интонациями. Значит, не чужой? Как же быть? А этот договор про правду – зачем? Ведь все равно прогонит. Кто он – и кто Дай… Да. Вот почему страшно: Артем хороший и похож на Юма, но он отправит обратно в школу. С ним нельзя остаться. Зачем ему такая головная боль, как Дай. Так, не реветь. Он на белом свете нужен только Юму. Больше никому.

И все.

Глупо было с Артемом так разговаривать. Еще глупее надеяться… На что? На то, что внимание царя Венка к нему – больше, чем просто работа? Наверно, он будет решать, куда теперь его деть со всеми двойками и побегами. Все. А Юм тут не при чем. Ну… Пусть. Все равно надо говорить Артему правду. Надо говорить с ним. Надо говорить. Надо:

– …Извините…

– Слушай, малыш, ну нельзя так мучиться. И еще нам всем тут побеги твои надоели, – Артем отдал ему платье. – Что с тобой делать?

– Ничего не делать. Я ведь сам ни с кем не хочу дружить понарошку. Я сам стараюсь, чтоб большие не говорили со мной больше необходимого. Я сам делаю так, чтоб им было противно. Чтоб не подходили.

– Ага. И как это?

– Это легко, – махнул рукой Дай. – Грязная рубашка, взгляд тупицы. И у меня обычно тяжело на душе – это людей отталкивает.

– Почему тяжело?

– Какая разница, – Дай скомкал и стиснул платье. – Очень вас прошу, скажите, пожалуйста, что вам от меня надо?

– Посмотри мне в глаза.

– Нет. Я очень боюсь. Вы – и так ужас, что царь Венка, так ведь еще, похоже – дико мощный таг! Вы ж можете мне внушить все, что вам угодно! Я не хочу!

– Куда ж ты денешься, – Артем мягко отобрал скомканное платье, встряхнул и снова подал: – Да оденься ты уже, в конце концов. Дребезжишь весь…

Дай закопошился, путаясь в жестковатой ткани. Артем молча наблюдал, потом платье отобрал и в секунду помог надеть. Попросил:

– Дайка, давай решим, как будем жить дальше.

Он поднял голову на ласку, которая позвучала в этом голосе. Да, глаза у Артема – в самом деле серебряные и светят… Артем улыбнулся:

– Тебе бы раньше знать, что твоим главным опекуном являюсь я – да я думал, ты еще бестолковый, маленький. А ты – жуткий одинокий умник.

– Опекуном? Как у всех сирот здесь, – Дай отошел.

– В формальном смысле – да, ты прав, я отвечаю здесь за каждого ребенка, все равно, сирота он, или из другого созвездия, или родители тут же в Венке работают. Но ты, под моим личным опекунством, такой один.

Дай пожал плечами:

– Ну, и зачем? Вы выбрали самого плохенького первоклассника, чтоб применить… эти… педагогические технологии?

– Ужасная мысль, – огорчился Артем. – Ты, солнце мое плохенькое, я тобой интересовался всегда. Знаю все о твоем здоровье, об однокашниках, о школе, о поведении…

– Зачем?!

– …и с весны уж хотел вмешаться, – спокойно договорил Артем. – И надо было. Ты – совсем не то, чем выглядишь со стороны… Будто призрак, а не ребенок. Все. Так. Привыкни к мысли, что ты теперь – мой воспитанник.

– А я же – не хочу?

– Хочешь, – улыбнулся Артем. – Я же вижу. И дальше тебе одному – никак. Не горюй. Привыкнешь.

– …Я буду слушаться, – Дай не знал, что еще сказать.

Артем усмехнулся, на секунду положил ладонь Даю на темя:

– Не сомневаюсь. Не бойся, я не отлучу тебя от ребяток. Но теперь время от времени я буду за тобой посылать или даже сам буду тебя забирать из интерната.

– …Зачем?

– Воспитывать, – снисходительно улыбнулся Артем. – Да не пугайся. Буду брать в гости. В остальном все пойдет как раньше. Правда, эти твои единицы за первую четверть… С этим надо что-то сделать.

Дай затосковал.

– Подними глаза, – попросил Артем.

Дай помотал головой и посмотрел на дверь. Закрыта. Да и куда бежать-то? Ладно, что же делать?

Он хорошо представлял, что Артем сейчас видит: щуплый некрасивый мальчик с угрюмыми глазами неприятного цвета, вялый, с противным желтоватым оттенком кожи, с жидкими тонкими волосами, кое-как сплетенными в неопрятную косичку. Все побыстрее отводят взгляд. Самому противно смотреть в зеркало. Откуда этот Артем знает, что он совсем не такой, каким тут, в школе, выглядит? Когда он с Юмом, то в зеркале – золотая игрушка: глаза зеленые, а волосы светятся. И Юм говорит: «Чудо мое золотое» и «Светлячок». Потому что Дай умеет светиться. Весь. Когда хорошо. А здесь… Ну да, он всегда держится в стороне. Хотя ребята все хорошие, веселые – только очень шумные и быстрые. А он и медленный, и учится хуже всех… Чуть не заплакав от стыда, он заявил:

– Я не поеду ни в какие гости! Я не хочу!

– Да почему? Ты ведь меня не боишься?

– Нет. Да. В общем… Ведь потом все равно… Все равно…

– Что «все равно»? – Артем схватил его на руки. – Все говори!

– Все равно ведь обратно в интернат… – Дай уперся руками в грудь Артема: – Пустите. Ну… Да отпустите же меня немедленно!

Артем осторожно поставил его. Дай отошел к стене и попросил:

– Оставьте меня в покое, пожалуйста. Разве вы будете дружить с таким, как я, по правде? Отпустите меня. Вам что, воспитывать больше некого?!

– Ты зачем грубишь? – мягко спросил Артем.

– Отпустите меня, – тупо повторил Дай и оглянулся, куда бы спрятаться.

– …Может, у тебя есть еще какая-то другая жизнь?

– Какая другая… – Дая качнуло.

– Та, из которой так тяжело «обратно в интернат». …Дайка?! Да что ты белеешь, – Артем опять скорей подхватил его на руки: – А ну-ка держись. Чего испугался?

– Всего, – так проболтаться! Свет стал каким-то черным. Что теперь будет? Что сделает Юм, когда поймет, что Дай его выдал? А вдруг… А вдруг он больше не придет?! Совсем не придет? – он, не решаясь вырываться, посмотрел Артему в глаза и взмолился: – Зачем вам такая обуза? Я отвратительный, – как бы и Артема отвратить? Сопли распустить? Описаться? Ффу! И тут вспомнил самое противное: – Я – змееныш!

– …Кто?!

– А вот, пустите, – Дай вырвался, прыгнул к большому креслу, взлетел по нему, в воздухе перевернулся и встал на руки.

– …Этакой истерики я еще никогда не видел, – сказал Артем и сел на диван. – Только – аккуратней, ага?

Дай всегда все делал аккуратно. Ведь очень больно, когда вправляют сустав. Он поставил подошвы на голову и несколько мгновений, пока не заныла спина, простоял так. Артем молча наблюдал, опять так же зорко, как сразу несколько тагетов. Похоже, эквилибром его не напугаешь… Ему что, не противно? Еще сильнее прогнувшись, он наконец поставил ступни и медленно – но все равно голова закружилась – выпрямился. Бесшумно соскочил на пол.

– Невероятно, какой ты сильный. И гибкий, – Артем смотрел все тем же зорким взглядом. – Змееныш, ага. Но все равно никакой ты не противный. В цирк отдать – хоть сейчас… И чувство равновесия уникальное. Покажи еще что-нибудь. У тебя это как-то необыкновенно получается.

Дай вздохнул и вспрыгнул на пустой черный стол. Лег на пузо и сложился в коробочку, потом перетек в другую фигуру. Немного мешало жесткое платье. Он с пеленок занимался этим эквилибром – даже прозвали Змеенышем. Он выплетал из своего тела все возможные – и нужные – узоры и изгибы. Никто не знал, зачем эта игра. Никто не понимал, что это за упражнения такие. Его смотрели хирурги и психологи, всех он удивлял, но глядели они одинаково – им было интересно и противно. Почему Артему не противно?

– На самом деле будто костей у тебя нет.

Это Дай уже много раз слышал. Да, он Змееныш. Ничего больше не умеет. Хорошо бы в настоящую змейку превратиться и уползти куда-нибудь в другие пространства… Стало Артему как следует противно или нет?

– А ты не вывернешься случайно в какое-нибудь другое измерение?

Такой вопрос был чем-то новеньким, и Дай покосился из-под колена – Артем так шутит?

– Расплетайся, – попросил Артем. – А то смотреть жутко, – и добавил неожиданные, не предугадать бы, слова: – Страшно за тебя. Будто ты кричишь, только никому не слышно.

Дай ошеломленно замер. Но взглянуть на Артема было невозможно, и он поспешно начал выползать из одного положения в другое в предельном для позвоночника изгибе. Жаль, что любимая игра – странная и всем заметная. Он вдруг ослаб: развернулся, шлепнулся на пузо и поднял глаза на Артема:

– Вам правда не противно?

– Нет. Но жутко.

– А всем противно.

– Да тут никто не понимает, что это такое – твой эквилибр с гимнастикой. Ах, Дайка. Так ты меня отвратить хотел? Не вышло. Только интереснее.

– Это игра!

– Ну да, как же. Я-то, дорогой, представляю уровень работы, которую нужно было проделать вот для такого уровня… Этой твоей гимнастики. И еще я примерно представляю… Для чего она готовит. Такая вот гимнастика, растяжка и баланс. Тебя учили, Дайка. И я даже догадываюсь, кто. Но ты, похоже, все, чему научен, превратил не в пользу, а в какой-то… безмолвный крик. Тебя… Спасать пора. Змееныш – не змееныш, призрак не призрак, а будешь мой. Глаз с тебя не спущу. И все, беру тебя в свои руки. Пора. Теперь ты мой будешь воспитанник по-настоящему. И вот что, мой дорогой. Никаких «в гости». Я передумал: ко мне ты будешь ездить не в гости, а домой. Домой. По правде. И насовсем.

Дай скорей закрыл лицо руками – брызнули горячие слезы:

– Нет!

– Да. Понимаешь? Дом. Я. Насовсем. Будешь бунтовать – возьму за шиворот и унесу. И придется нам проходить через принуждение, дрессировку, подкуп и прочее приручение. В итоге никуда не денешься.

Дай нечаянно всхлипнул в ладошки. Артем вздохнул:

– Да ведь знаешь же, знаешь, что мы с тобой уже – друзья. Если жить по правде.

– Да откуда ж вы знаете эту правду? Что я хочу быть друг? – сдался Дай и открыл лицо. – Потому что таг и видите меня насквозь?

– Насквозь я тебя не вижу, не выдумывай, – Артем подошел и сел за стол, где Дай так и лежал на пузе. – Но то, что я вижу… Тебе нужен дом, твердая рука и правда. Понял?

– …Понял.

– Не смей реветь.

– Дом насовсем… Это не бывает.

– Бывает. За шиворот унесу.

Дай снова всхлипнул:

– А как же свобода воли?

– Ну, знаешь, к примеру, новорожденные ни дома, ни родителей тоже не выбирают. Что достанется. Тебе достался я. Привыкнешь.

Дай вздохнул. Слов не было.

– Попробуем хотя бы, – Артем встал, взял за бока и поднял со стола, как куклу, посадил на стул: – Посиди. Я скоро вернусь.

И вышел. Дай долго не шевелился. Нервы скулили… Надо быть сильным. Как? Ведь все так страшно. В этой комнате высоко над лесом, над всем огромным Венком, и, кажется, над всем материком застыла серая, как бесконечное зимнее небо снаружи, тишина. Артем тоже – тихий. И огромный. И в самом деле не такой, как все большие. Он таг. Настоящий таг. Редчайшее чудо. То есть не чудо, а природа – Юм что-то пробовал про тагов объяснить, но Дай не знал, что такое хромосомы, и Юм пообещал потом объяснить, когда Дай хотя бы начальную школу закончит. А он вон в первом классе еле-еле держится…

Но зачем этому тагу Артему – он, тупой и противный? Зачем он взял его под опеку «насовсем»? Да еще домой к себе заберет… «Домой» – это такое слово, что почти не вытерпеть. Сразу как в безвоздушной бездне, падаешь и падаешь… Не надо про «домой» думать. Вдруг Артем передумает…

Он закрыл глаза, сложил руки на столе и опустил на них голову – чтоб не видеть тусклого зимнего света за окном и чужой комнаты. Юм учил принимать жизнь, как есть. Приспосабливаться. Жить, и все. Но как тут приспособишься: «домой»? Это правда?