– Да, не знаю пока, там разберемся, – мне было невмоготу признаться, что даже не знаю, где эта пилорама находится. Однако мне позарез нужно разобраться с будущей хозяйственной деятельностью школы, которую я решил поставить на педагогические уши. Хотя бы попробовать.

Антон Семенович, извините, но я решил Вас возродить!

Дядя Искандер, как всегда в это время, исполнял на опушке свои «танцы с саблями». Кто этого не видел – тому не понять, а всех остальных, в том числе и меня, его пластика гипнотизировала. Зрители (окрестные пацаны) присутствовали, но не так, чтобы в большом количестве – обычное ведь дело.

Мы с Вовкой сели на травку вместе со всеми и так же, как все, молчали, потому что дядя Искандер не любил, когда его отвлекали, а сердить его – дураков нет.

Минут через сорок дядя Искандер, совершив омовение и растеревшись полотенцем, посмотрел на меня.

– Слушаю, – сказал он только мне.

– Дядя Искандер, научите меня ножевому бою, – попросил я, сглотнув комок в горле.

– Нет, – закончил разговор дядя Искандер и, повернувшись, собрался уходить.

– Вам нужны ученики, иначе все бессмысленно, – мой писк отчаяния был последним действием в такой ситуации.

– Кто ты? – спросил дядя Искандер, резко обернувшись.

– Ваш ученик, который к вам послан, – вырвался из меня еще один писк. Мне не помогали ни мой жизненный опыт, ни мой ум. Чувствовал себя так, как оно и было на самом деле – как ученик под строгим взглядом Учителя. Именно так, с большой буквы.

– Завтра в шесть утра. Здесь, – проговорил, или выплюнул, или выдавил из себя дядя Искандер. Не знаю, как это назвать.

– Игореха, ну, ты чего? Все уже ушли. Так и будешь сидеть? Странный ты какой-то сегодня… – достучался до моего мозга голос Вовки. Наваждение какое-то!

– Ладно, Вовка, пошли на пилораму. Что хотел, я здесь сделал.

– А чего ты хотел?

– Попасть в ученики к Искандеру.

– А зачем тебе это? Он странный какой-то. Его все боятся.

– Не знаю. Захотелось, наверное. Слушай, Вовка, мне надо в леспромхоз. Можешь подсказать, кто там есть кто?

– Что ты хочешь-то? Не пойму тебя! И вообще, ты купаться пойдешь? Там пацаны ждут!

– Скажи мне, как зовут директора леспромхоза и есть ли у него дети школьного возраста.

– Иван Сергеевич, а сын у него – Вован Оглобля учится в девятом, он там со своей компашкой всех держит в кулаке. Ребятки еще те, с ними никто не дружит и стараются обходить стороной.

– Ну, а главный бухгалтер?

– Елена Петровна, двое детей: Наташка – в пятом, Нинка – в шестом.

– А кто главный на пилораме?

– Мой батя, Виктор Сергеевич, сын Вовка из второго класса, а ты его достал! Я вот пойду купаться, а ты как хочешь! А еще мы вечером – на рыбалку! Ну?

– Не, Вовка, мне некогда.

– Ну, тогда и пошел, знаешь куда, бегай тут с тобой, – сказал Вовка и помчался куда-то, наверное, к речке.

Леспромхоз встретил меня в полной красе социалистической хозяйственности: ворота покосились, все, что может, заросло сорняком, на площадке перед правлением лежали две кучи чего-то, замаскированные пышной травяной шевелюрой до полной неузнаваемости, даже входная дверь производила впечатление древней старушки с обильными лишаями на щеках. На стендиках, которые сиротливо стояли вдоль дороги от ворот до двери правления, можно было хоть что-то прочитать только при очень близком знакомстве. Надписи состояли из двух-трех очень жизнеутверждающих слов. Пахло соляркой и запустением.

Я вошел в правление. Пустынность и тишина были такие же, как во дворе. У меня проснулось что-то вроде азарта – удастся ли кого-нибудь найти в разгар рабочего дня? Стал толкаться во все двери. Результат был нулевым до кабинета главбуха, куда я ввалился по инерции, чем несказанно удивил Елену Петровну.

– Ты кто? – выдохнула она.

– Школьная общественность в лице Игоря, сына Валентины Ивановны, библиотекаря.

– И каким боком ко мне в кабинет эта самая общественность залетела? – Елена Петровна стремительно каменела лицом, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Да я по инерции. Пытался открыть все двери подряд, а у вас вдруг оказалось открыто. Грозный бухгалтер оказался улыбчивой женщиной с множеством морщинок в уголках умных глаз. – Можно воды попить?

– Ну, как отказать школьной общественности? Пей, конечно! – надо так понимать, что Елена Петровна не знала, чем бы ей заняться, потому была не прочь поболтать, хотя бы даже и с ребенком. – А ты в каком классе учишься?

– Да пока еще ни в каком? Планирую поступить в десятый, а там видно будет.

– Что? В десятый? – Елена Петровна зашлась смехом. Надо признать, что смеялась она красиво и заразительно, так что я тоже рассмеялся.

– А вы знаете, кто такой Лука Пачоли? – спросил я невинным голосом.

– А должна?

– Да нет. Это я так… в связи с сомнениями по поводу десятого класса. – Пришлось опустить глазки в пол.

– А ты какой-то странный мальчик, – по-прежнему улыбаясь, сказала Елена Петровна.

– Во! И я о том же! Семилетний мальчик, а способен сдать выпускные экзамены в школе. – Моя ответная улыбка выражала собой верх приветливости.

– Да, дела! Ты так уверен в своих силах?

– Вам разложить бином Ньютона? Или перечислить план счетов бухучета? – ехидным голоском спросил я, переходя на нормальную речь. Елена Петровна, школьная общественность в моем лице пожаловала по делу. У меня только что состоялся разговор с Ноной Николаевной. Как вы относитесь к идее организовать курсы бухучета для наших школьников, 6–8 класс, я думаю. – Я не стал уточнять, о чем на самом деле был разговор с директрисой. Какая разница, на самом деле.

– Во как! С чего вдруг такое предложение?

– Думаю, назрела пора нагрузить наших и ваших, в том числе деток, элементами взрослой жизни. А иначе как они станут взрослыми, если не будут делать взрослую работу?

– А ты умные вещи говоришь. И как это будет выглядеть? Как ты это себе представляешь?

– Вы ведете теоретическую часть, а в качестве практики мы обложим учетом всю леспромхозную жизнь. Ни один сучек без документа не сдвинется с места. Подключим к нашим делишкам экономиста и добавим к учету еще и планирование. Здорово получится! Работа стоит (от слова стоять), но уче-ет, во! – пафосно изрек я, поднимая вверх большой палец.

– А что, мне нравится. Скажи, а мои дети тоже будут учится?

– Все дети! Одни будут учить бухучет, другие пилить доски, третьи осваивать трелевочник или работать в ремзоне. Потом будем меняться. Малыши будут наводить порядок. Короче, всем найдется работа.

– А зачем это вам?

– Кому?

– Руководству школы, ученикам, тебе…

– Во-первых, это неплохой способ обучить ребят хоть чему-нибудь полезному. Об уроке труда – смешно говорить. Во-вторых, это способ заработать на всякие школьные нужды.

– Планов – громадье! – перебила меня Елена Петровна. – Но все это упрется как минимум в законы и деньги. Не-воз-мож-но!!

– Елена Петровна, а вы знаете, что школе по нашим законам разрешено образовывать артели с условием, что их работа связана с обучением и воспитанием школьников? И после этого скажите, что обучение бухучету не способствует обучению детей?

– А откуда сведения?

– А оттуда же, откуда и Пачоли, фиг знает. Просто знаю. Так на меня повлияло падение с дерева. Бывает. Кстати, возвращаясь к нашему разговору, как быстро до вас доберутся вышестоящие инстанции, если вы перестанете продавать свой лес, а выдавать зарплату не прекратите?

– Не знаю, думаю, что никогда. Им, по-моему, до нас нет никакого дела. За последние три месяца, кстати, мы не продали ни одного куба и не отгрузили на экспорт ни одного вагона. Люди, в большинстве своем, пребывают в оплачиваемом отпуске.

– Что и требовалось доказать! Им всем до нашей школы тоже нет никакого дела, я думаю. Так что можем заниматься своими детьми так, как считаем нужным. Давайте учить детей бухучету, распиловке, вождению и ремонту машин и всему, чему сможем! – произнося этот спич, я принял важную позу, задрал подбородок и поднял руку, как Ильич.

Елена Петровна расхохоталась и долго не могла остановиться.

– Хорошо… хорошо, – выдавила он сквозь слезы и кашель. – Когда начнем?

– А вот торопиться не надо, – сказал я назидательно, голосом пока еще никому не известного товарища Саахова, усиленно сдерживая улыбку. – Это должны захотеть сами дети, над этим еще надо поработать. Сейчас мы только обозначаем намерения высоких договаривающихся сторон. Ждите вестей!

– Ох уж, Игорек, – уйди. Умру я с тобой! – продолжая постанывать, прохрипела Елена Петровна.

– Ухожу, ухожу. Живите долго на благо советской лесной промышленности, – продолжал я веселиться. Мне очень понравилась Елена Петровна, с ней было приятно разговаривать.

Получив официальное разрешение обследовать хозяйство леспромхоза, я направил свои стопы к пилорамам, которые виднелись далеко впереди. Легкая пробежка туда заняла, наверное, минут десять. Такая же пустота, как и в правлении. На скамейке в тенечке сидел какой-то мужчина средних лет и с трагическим лицом рисовал прутиком какие-то замысловатые фигуры, геометрии неизвестные.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здорово, если не шутишь, – пробасил мужчина, не отрываясь от рисования.

– Вам надо открыть кружок рисования, у вас здорово получается, – начать беседу попробовал с подкола.

– А подзатыльник…? – не отвлекаясь от своего занятия, мужчина сквозь губу порушил мою задумку. Не получилось, – подумал я. – Зайдем с другой стороны.

– Я к вам по делу.

Мужчина поднял голову, упер в меня взгляд не то удивленный, не то сердитый и трагикомически произнес:

– Да ну?!

– Почему не работаем, товарищ? Рабочее время в разгаре, страна ждет древесины, в виде досок! – в том же стиле произнес я.

– Во как! – выдохнул мужчина. В его глазах одновременно появились улыбка и интерес.

– Ты кто, отрок?

– Игорь, друг Вовки. А вы, полагаю, Виктор Сергеевич, его отец.

– И что же надо от меня Игорю, другу Вовки.

– Можно только поболтать или по делу тоже?

– Да все равно, у меня до конца смены времени – вагон. Как ты заметил, я не загружен работой, – сказал Виктор Сергеевич, откинувшись на стенку. – Давай – по делу, так интересней.

– Вы не могли бы взять какое-то количество школьников в качестве учеников пилорамной профессии? Ну, скажем, человек 20–25 старшеклассников.

– Во как! – начал повторяться дядя Витя. – Интересно излагаешь. И как это все понимать?

– А что я непонятного произнес? Упрощаю для особо одаренных. Можете научить 20–25 старшеклассников пилить доски?

Виктор Сергеевич упер в меня долгий взгляд. Смеяться было нельзя, поэтому терпел с серьезным лицом семилетнего дитяти. Не знаю, что там увидел дядя Витя, но он наконец, изрек:

– Ты серьезно?

– Конечно серьезно, только я пока зондирую почву. Еще надо сначала Нонну Николаевну настроить на правильную волну.

– Ты кто? – четвертый раз за сегодняшнее утро услышал я сакраментальный вопрос.

– Хочется ответить: «Конь в пальто», но воздержусь. Я – молодой человек, слегка двинутый мозгом после падения с дерева. Вовка в курсе этой жуткой истории.

– А, так это про тебя Вовка рассказывал? Как-то странно ты мозгом двинулся.

– Да, по-всякому бывает. Просто не знаю, что ответить на ваш вопрос. Мне его сегодня уже четвертый раз задают.

– Во как! – не страдая разнообразием в выборе выражения эмоций, воскликнул Виктор Сергеевич. – А зачем тебе ученики, пилорама и все остальное?

– Да вот хочу школу на правильные рельсы поставить, да и чтоб скучно не было.

– Ну, научить-то я, конечно, могу, только странно все это как-то, – подобравшись, сказал Вовкин отец. – Никогда о таком не слышал. А что касается пилорамы, так стоит она уже третий месяц.

– А, кстати, почему? – перебил я Виктора Сергеевича.

– На экспорт не отправляем, потому что вагонов не дают. Уже больше года не выбираем план по вагонам, а у них там показатели летят… Короче, выкинули нас из планов. А по стране… Наш продавец умер недавно, а тот, которого нашли ему на смену, не просыхает на пару с начальником. Все договора испоганили, всем должны, никто с нами работать не хочет. Вся надежда на братца нашего начальника. Он какая-то шишка в Москве.

– Все понятно. Грустно, но не смертельно. А работать-то есть кому?

– На пилораме?

– На пилораме, лесовозах, ремзоне, в столярном цеху – везде, короче.

– Ну, что сказать? Сможем запустить две пилорамы, для остальных – людей нет. На ходу два лесовоза, остальные при необходимости можно починить, в столярке нужны расходники: фрезы, диски, ремни и прочая мелочь. В целом, не все так плохо, но скоро люди могут поразъехаться, если работы не будет, да и растащат все стоящее. Вот сижу тут, чтоб хоть что-то осталось.

– Ладно, дядя Витя, поправим все. С октября, а может раньше, начнем хозяйственную революцию, надо только дождаться начала учебного года и закрутить хлопцам мозги в правильную сторону.

– А зачем ждать октября, если можно начать сегодня?

– Кто же меня слушаться будет? Или вы думаете одними призывами обойтись? Мне надо за директора школы и школьный коллектив спрятаться. Все проблемы понятны до слез, надо только придумать, как подступиться, чтоб не посадили. Прорвемся! А пока, пойду поброжу. Не хотите со мной?

– Ну, пойдем побродим. С тобой интересно.

– Дядя Витя, а вон ту гору кругляка сколько времени придется пилить в доску? – спросил я, показывая на грандиозную гору высотой с пятиэтажный дом и длиной метров четыреста.

– Ну, если работать в одну смену всеми шестью пилорамами, то годик, наверное, – ответил Виктор Петрович, с сомнением почесывая затылок.

– А рельсовый кран работает? Чем вагоны-то грузить? Сколько вагонов, кстати, он сможет погрузить за день?

– Да, навроде, работает. А насчет погрузить, так 20 вагонов легко, а может, и больше. Только крановщицу на другую работу перевели.

– А залежи только кругляка? Или баланс (тонкие деревья до тридцати сантиметров в самом толстом месте) тоже где-то лежит?

– Да не, его, вроде, в щепу подробили, так дороже вообще-то, только вывезти не успели.

Так мы бродили по леспромхозу часа два, не встретив никого. Виктор Сергеевич вводил меня в курс дела, а я поражался всеобщему пофигизму. Даже моей, насквозь циничной, коммерсантской психике такого было не понять. Я только и смог, что вспоминать поговорку «в России деньги валяются под ногами».

Если честно, мне не хотелось уходить, потому что такой жирный, насыщенный поток информации жалко было останавливать. Я впитывал в себя эту атмосферу незнакомой для меня жизни, ее запахи и звуки. Трудно передать состояние эйфории и жажды действий, которые я сейчас испытывал. Давно подзабытые и такие приятные ощущения.

Но как бы там ни было, меня ждала мама к обеду, а в придачу очень непростой разговор. Представьте себе, что вам надо объяснить своей маме, что в ее любимого малыша вселился некий старик с кучей непонятных тараканов в голове.

– Дядя Вить, мне домой пора, мама ждет к обеду.

– Ну, давай. Заходи! – пробасил Виктор Сергеевич.

– Всенепременно, – бросил я уже на бегу.

– Мам, я пришел, – крикнул я, забегая в квартиру.

Мы с ней жили в двухэтажном деревянном доме, где на каждом этаже было три квартиры и каждая, как правило, на три семьи. В нашей одна комната пустовала. Длинный коридор, в конце которого – удобства и кухня. Из удобств был только туалет и умывальник. Посередине кухни красовался гроб дровяной плиты. Летом было чудовищно жарко, поэтому мы старались там не задерживаться. Вся наша жизнь проходила в комнате. Она была довольно большой, примерно 20 квадратных метров, разделена ширмами, за которыми прятались наши с мамой кровати. Посередине стоял большой круглый и отчаянно тяжелый деревянный стол. Маленький двухстворчатый шкафчик, несколько полок на стенах, пара табуреток – вот, собственно, и весь интерьер. Нам хватало, и мы не замечали чудовищной бедности, в которой жили.

– Иди в комнату, я сейчас, – долетел с кухни мамин голос.

Моя мама, Валентина Ивановна, несмотря на чудовищное детство, где была и блокада, и смерть родителей, и детский дом, сохранила удивительную светлость, мягкость и теплоту, в которых я купался все свое прошлое детство. Это все удивительным образом сочеталось с энергией, жизнерадостностью и фантазийностью. Она была идеальной, я бы сказал, библейской мамой и Другом. Я ее обожал тогда, обожаю и сейчас. Когда мы вдвоем, то ничего не могу с собой поделать, хожу за ней хвостиком, стараясь прижаться и обнять, и обе мои сущности в этом вопросе были абсолютно солидарны.

У нее всего два недостатка. Она отвратительно готовит и любит читать. Хорошо приготовить она могла только два блюда жареную картошку с отбивной и макароны, все с той же отбивной. Все остальное было пустым переводом продуктов, потому что есть это было совершенно невозможно.

А вот с чтением отдельная история. Дело в том, что мама читала запоем, полностью выпадая из реальности. Когда ей попадалась интересная книжка, а она умудрялась найти что-то для себя интересное даже в абсолютно идиотских экземплярах печатной продукции, то еда не готовилась, мусор не убирался, спать она не ложилась, да и на работу могла забыть пойти. К тому же умудрялась все книги: и трагические, и драматические – превращать в комедийные.

Отец не оставил заметного следа в моей жизни, и я его плохо помню, но две фразы мне врезались в память на всю жизнь: «Валентина, кончай ржать, спать хочется» и «Ты ему не мать – ты ему младшая сестренка». В этом была вся моя мама. Самый любимый и дорогой мой человек.

После обеда, мысленно вздохнув и перекрестившись, начал тяжелый для меня разговор:

– Мам, нам надо серьезно поговорить.

– Сыночек, ты о чем? Плохо себя чувствуешь?

– Да нет, мам. Наоборот, чувствую себя великолепно.

– А что тогда? Слушай, не томи, излагай, – мама сложила руки на груди, делая жалобно-взволнованное лицо.

– Мам, я умею читать, – начал я издалека и с мелочей. – А еще знаю всю таблицу умножения.

– Давай температуру померяем, ты заговариваться стал. Ты от силы две буквы можешь узнать в лицо, – серьезность ситуации пока не стала очевидной, и мама по привычке собиралась свернуть к шуточкам.

– Давай почитаю «Анну Каренину», – предложил я, беря с полки книжку.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме… – начал я читать, а потом, передав маме книгу и уперев пальцем в то место, которое читаю, продолжил уже по памяти. – На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский – Стива, как его звали в свете, – в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване…».

Сначала мама следила по книге, а потом, уставившись на меня, скрипучим голосом спросила:

– Что это значит? Ты выучил наизусть весь текст?

– Нет мама, но я могу прочитать тебе наизусть всю «Анну Каренину». Ты только не волнуйся, но я теперь много чего знаю. Ну, например, могу говорить на английском языке…

– Сынок, что все это значит? Ты меня разыгрываешь?

– «Horatio says 'tis but our fantasy,
And will not let belief take hold of him
Touching this dreaded sight, twice seen of us.
Therefore I have entreated him along,
With us to watch the minutes of this night,
That, if again this apparition come,
He may approve our eyes and speak to it»

– начал я читать наизусть отрывок из «Гамлета», потом, не останавливаясь перевел —

Горацио считает это нашей Фантазией, и в жуткое виденье,
Представшее нам дважды, он не верит;
Поэтому его я пригласил
Посторожить мгновенья этой ночи,
И, если призрак явится опять,
Пусть взглянет сам и пусть его окликнет.

Когда я остановился, и взглянул на маму, она неотрывно смотрела на меня, прижав руку ко рту, а глазах у нее плескался ужас.

– Что же это… как же так? когда все это? что же делать? – она шепотом произносила бессвязные фразы.