Когда диспут свелся к традиционному «что делать?», учителя выдохлись и замолчали, не имея ответа на вечный вопрос. Теперь уже мне пришлось брать инициативу в свои руки, поскольку Нонна тоже не знала, что предпринять.

– Уважаемые товарищи педагоги, послушаете старого человека и опытного управленца! – по помещению прокатилось оживление, впрочем, очень короткое. Вскоре снова воцарилась тишина.

Вы сейчас совершаете стандартную ошибку большинства учителей. Вы невероятно сужаете область решений данного уравнения. В таком виде их просто нет. Отдайте его тем, кто сделает это «играючи», то есть детскому коллективу. Вам лишь надо четко обозначить граничные условия: сколько часов выделить на предмет в неделю, сколько часов на одного преподавателя в неделю и тому подобное. Дальше вынесите все это на общее собрание и объявите, что без помощи коллектива вы не можете решить эту проблему. В противном случае придется удваивать количество учителей. Что не подъемно финансово. Потом посидите в сторонке и посмотрите, что будут делать дети. Уверяю, вам понравится. Правда, наш коллектив еще очень и очень сырой, но все же он уже есть. На решении таких задач как раз и развивается.

Да как же это? Что они будут делать? Разве так можно? И многие другие вопросы посыпались в мой адрес, на что я их попросил: «Давайте попробуем, а потом обсудим. Ведь, как я понимаю, у вас все равно нет своего решения.»

На этом разговор увял. Я лишь попросил их разбить изучение материала на две части: с присутствием педагога и без оного, то есть самостоятельно. Покивали и стали расходится….

Когда мы остались с Нонной вдвоем, я спросил:

– Нонна Николаевна, а как вам видится процесс развития коллектива, если вы по старинке пытаетесь все его проблемы решать вместо него? Вы смахиваете на сумасшедшую мамашку, которая не дает своему чаду шага ступить, предохраняя от всяческих усилий: она его одевает, кормит, не пускает одного в школу и во двор погулять. Любая самостоятельность под страхом смерти; делают уроки вместе, игрушки в любом количестве….

– Что ты предлагаешь?

– Включить в настройку учебного процесса наш коллектив. Для нас с вами результат вторичен, главное – процесс. Вы это понимаете? Да, настроим мы этот треклятый учебный процесс что с детьми, что без них. Без них спокойнее, но дороже. С ними дольше и хлопотнее, но мы получим побочный результат: коллектив, который своими силами добился важного результата. Вероятно, нам под этот интерес удастся ввести институт дежурных по школе, который будет отвечать за выполнение расписания дня. Можно попытаться сделать так, чтобы они сами предложили. Из таких, незаметных со стороны, подкруток и состоит ваша педагогическая работа. Ничего невозможного, а коллектив упрочивается. К тому же завтра я сам все сделаю как председатель общего собрания.

– Тогда до завтра?

– Да. Пойдем по домам.

6 сентября 1965 года, понедельник.

Я стоял на сцене под прицелом без малого трех сотен глаз, вернее пар глаз. Только что меня выбрали Председателем общего собрания школы. Де-юре я стал вторым человеком школы, а де-факто, в глазах ребят, стал учительским лизоблюдом, от которого надо держаться подальше, потому что – не наш. По мнению педагогов – фиг поймешь кто, вроде бы и не такой, как все, но и что с него толку – не известно.

Меня, по понятным причинам, это волновало мало, но как факт… Передо мной стояла простая и одновременно сложная задача: организовать учебный процесс, задействовав силы коллектива. С одной стороны, что сложного, создать комиссию, комитет или сводный отряд, потом с помощью подсказок взрослых, от которых нельзя отказаться, и под их контролем создать документ-регламент, за который опять проголосовать на общем собрании. Цель достигнута – коллектив задействован, регламент создан.

Возможно, так можно будет делать, но есть одна закавыка, у нас в школе нет коллектива, совсем нет. Мы сделали, хоть и очень важные, и успешные, но всего лишь первые шаги на этом пути. В глазах же ребят, которые смотрели на меня, не читались ни уверенность в собственных силах, ни привычка решать свои проблемы самостоятельно, ни уважение к общему собранию, ни готовность выполнять его решения, ни, вообще, ощущение себя единым целым.

На меня смотрели с любопытством и интересом, как на майского жука, которому за ниточку привязали бумажку и ждали, когда он полетит. Похожим образом, кстати, на меня смотрели и педагоги. Да, наплевать. С этим сырым собранием мне не удастся преодолеть даже традиционное невысказанное: «А на фига нам это надо? Ты вызвался, ты и крутись».

Впрочем, я даже пытаться не буду. Не те цели я перед собой ставлю. Мне надо взорвать это болотце и выделить тех ребят, которые согласны жить, учиться и работать по нашим правилам, а остальные пусть пока наслаждаются свой особенностью и исключительностью, не до них.

Организацию учебного регламента я легко передам Совету командиров, а вот там ситуация совершенно другая. У нас за последний месяц было создано пятнадцать сводных отрядов, в которых работало процентов восемьдесят школьников. Командиры подобрались боевые, способные в той или иной степени вести за собой ребят. Один Ухо чего стоит! Вот с их помощью и будем наклонять коллектив в добровольном порядке следовать правилам школьной жизни, выстроенной по здоровым основаниям: забота о ближних, трудолюбие и целеустремленность.

Ребята смотрят заинтересованно. Глазки живые, но не более того. Пауза затягивается. Мой выход!

– Товарищи, взрослые очередной раз обратились к нам, к нашему коллективу за помощью. Они без нас не могут организовать правильный учебный процесс. Все вы знаете, что с этого года нам преподают пять новых предметов: скоростное чтение, развитие памяти, стенографию, шахматы и алгоритмический язык. Увеличены часы на английский, физику и математику. Из программы убрали этику, эстетику, труд, физкультуру, рисование, пение, и еще что-то, сокращены часы по астрономии, биологии, анатомии, зоологии, ботанике и литературе. Короче, расчасовка изменена полностью. А забыл, добавлено два-четыре часа в день на спорт: легкую атлетику и силовые единоборства. Вроде бы все перечислил.

– Так в чем проблема, пусть преподают. На то они и учителя. Мы-то здесь причем? – ожидаемо ожила галерка, а после этих слов десятка два пацанов загоготали. Подождав минуту, я продолжил, не обращая на них внимания. Мне нужен всего один козел отпущения, а не толпа, которая поддерживает друг друга. Мой «козлик» пока не проявился.

– Проблема состоит в том, что общее количество часов осталось прежним, а вот преподаватели по новым предметам будут работать со всеми классами. Получается, что им надо работать по восемь-десять часов в день, зато освободились преподаватели по другим предметам. Другими словами, надо организовать процесс обучения так, чтобы у новых преподавателей было не более четырех часов в день. А это значит, что надо вводить самостоятельное обучение и объединение классов.

– А вот с этого места поподробнее, особенно про самостоятельную учебу. Из школы можно будет выходить? Тогда мы завсегда согласны. – галерка начала подпускать блатняка.

– Слушайте, кто там на галерке такой умный и бесстрашный, что из-за спин боится показаться. Выходи сюда и задавай свои вопросы.

– А нам и здесь хорошо.

– Да кому вам-то? Покажитесь, что я со стенкой-то разговариваю.

– Нам – это коллективу!

Поднялось несколько десятков рук, нерешительно так, но поднимались. Похоже, не очень-то и хотят светится. «Не, ребяты-акробаты, только чай!» Мне нужна персона для возведения в ранг почетной оппозиции. На ком-то надо учить остальных. Пошел в зал, в сторону поднятых рук. Повисла тишина. Необычность происходящего, похоже, всех заинтересовала. Подошел вплотную к группе, которая подняла руки. Где-то десять пацанов. Я их не знал, они не работали в наших отрядах.

– Ну, вот он я! Кто со мной говорил, кому ответить на вопросы? – постарался спросить нарочито небрежным голосом.

– Можешь со мной поговорить, камса, если такой смелый. Не боишься?

– Тебя? Нет, не боюсь. – Мой оппонент встал и оказался довольно симпатичным парнем, который делан не топором. Правильное сложение, чистое лицо, красивый разрез насмешливых глаз, так что я даже пожалел, что встал не Оглобля. – Обзовись.

– Тебе можно звать меня Сережей, – он начал ерничать, а я терять жалость к нему.

– Хорошо. Тогда слушай, Сереженька! Специально тебе объясняю, а заодно и всем остальным, непонятливым. Школа создана в давние времена, очень давние, тебя тогда еще не было, – зал подхихикнул. – Все эти тысячи лет школа занималась всегда и везде только одним делом – развивала мозги своим ученикам. В противном случае вырастали исключительно сорняки. Проверено на опыте. Судя по тому, что тебе это не понятно и ты задаешь такие идиотские вопросы, твои мозги за предыдущие восемь-девять лет развились не очень. Значит, твоя дорожка после школы известна: ПТУ – станок – пивной ларек. А потом на выбор: или дурка или канава. А кстати, ты из какого класса, красивый такой?

– Ну, ты попал, пацан! Подожду конца собрания и объясню тебе и про ларек, и про канаву. А в классе я десятом, не заметил?

– Нет, не заметил. И этот хочет кулачками поработать… Я же говорю, что мозги не развиты, девственно чисты, как у гамадрила. Вот именно для таких, как ты, и введены новые предметы. Если не понимаешь, то объясняю, они развивают способность к учению, восполняют то, что ты не сделал в предыдущие девять лет.

Сергей полез через сидящих с явным намерением врезать, куда попадет.

– Погоди, не делай глупостей, село небольшое, спрятаться некуда, ты по-любому меня найдешь. Ты мне лучше скажи, ты в школу ходить будешь?

Он стоял передо мной с алыми щеками, учащенным дыханием и сверлил меня взглядом. Похоже, даже вспотел. Разозлил я его. А боец, однако! Красавец! Александр Македонский точно бы взял в свою гвардию. Но пока, увы….

– Ты говорить-то можешь? Или так разозлился, что все слова в глотке застряли?

– Ох, что я с тобой сделаю… Ладно, что ты от меня хочешь?

– Спрашиваю конкретно, ты в жизни школы участие принимать будешь, помогать отстраивать учебный процесс будешь?

– Я на это не нанимался.

– А на что ты нанимался?

– Я буду приходить, чтоб меня учили.

– И кому ты, такой красивый, нужен? – я перешел на легкую издевку. Зал то молчал, то смеялся, но похоже у меня были единомышленники.

– А тебе-то какое дело? Или побежишь закладывать?

– Чтобы тебя заложить, никуда бежать не надо. Ты сам себя закладываешь – все учителя, включая директора, здесь. А надо мне это потому, что мне не все равно, кто рядом со мной учится. А оболтусов, которые сидят по задним стенкам, да только и делают, что воняют, мне вообще видеть в школе не хочется. Я бы вас, уродов… – страшная рожа возникла у меня автоматически и к месту.

– Не тебе решать, урод, – вернул мне Серега мой пассаж.

– А вот тут ты, милый, ошибаешься, еще как мне… Товарищи, кто хочет остаться тупым выродком и не будет помогать учителям нас учить, остаются в зале, а остальных прошу на сцену. Я и учителя хотят видеть вживую, есть ли в нашем коллективе толковые ребята, на которых можно положиться.

Я чуток манипулировал. Первыми встали несколько девочек из старших классов, потом Ухо и другие командиры, поток нарастал. Вскоре осталось человек десять, но былой бодрости в них уже не было.

– Ну а вы? тупые ублюдки или все-таки нормальные люди? – Это их добило и на сцену поднялись все, кроме Сергея. – Он не хочет быть с нами, давайте освободим его от необходимости ходить в школу. Кто за то, чтобы отчислить Сергея из школы, прошу голосовать.

Начали подниматься руки, и когда их стало значительное количество, я резко закончил:

– Кто против – нет, кто воздержался – нет. Единогласно. Нонна Николаевна, прошу утвердить решение общего собрания, – сказал я. А потом надавил:

– И непременно – сейчас!

Нонна Николаевна встала. Выглядела она немного обалдело.

– Я не могу отчислить ученика из школы, но могу не допускать его до занятий.

И, повернувшись к Сергею, подпустила металла:

– Это означает, что придешь сдавать выпускные экзамены. Не сдашь – останешься на второй год, сдашь – получишь аттестат. А теперь – свободен.

Остальное оказалось делом техники. Поручили все решить Совету Командиров и доложить собранию. Командиры ввели институт дежурных по школе из числа командиров, которые следят за выполнением расписания. Выбрали трех девочек составлять совместно с директором расписание. В общем, утром расписание висело на стене, а Ухо с повязкой объяснял всем желающим, куда бежать и с какой скоростью. Желающих послушать повторное объяснение не было. Смеха было много, беготни добавилось, но опоздания прекратились. Заскрипели перьевые ручки вместе с мозгами, зацокали чернильницы, зашевелились губы, повторяя услышанное – «история» сделала очередной поворот и покатилась, набирая скорость. Коллектив чуть-чуть повзрослел. Его прекрасную мордашку увидел уже не только я, но и Нонна Николаевна. С такими темпами за месяц-два перейдем на второй уровень.

10 сентября 1965 года, пятница.

Мы с мамой сидели, обнявшись, на моей кровати в полной темноте, лишь из окна светила луна, покрыв всю мебель в нашей комнате серебристой пылью.

– Сыночек, ты так мало ешь и совсем не спишь, – обстановка позволяла говорить только шепотом. – Сейчас опять убежишь? Зачем тебе эта гитара, поспал бы лучше, – она говорила просто так, потому что по-другому не могла, понимая, что я все-равно уйду.

– Мамуля, а ты хочешь вернуться в Ленинград, к папе?

– Ой, не знаю, сыночек. Сердце по нему болит. Как он там? Что ест? Как подумаю, так хочу поехать, но ведь ты со мной не поедешь? – то ли спросила, то ли утвердила она.

– Нет не могу, мне не дадут, да и не хочу я. Здесь делаются все мои задумки, за всем пригляд нужен.

– Я понимаю, вот и мучаюсь: и тебя оставить не хочу, и за папу переживаю.

Мы опять надолго замолчали. Под боком у мамы было так уютно и тепло, как в детстве. А еще мамин запах, сейчас я его чувствовал очень остро, даже голова немного кружилась.

– Зато ты можешь мной гордиться и хвастаться, – сказал я невпопад.

– От этого мне только стыдно и неловко, не нужно мне этого. Я к тебе, такому, не имею никакого отношения. – Еще чуть-чуть и мама заплачет, хотя для нее это почти немыслимо – она никогда не плакала. Видать, накипело. Как же мне ее жалко! Это единственное, что существенно отравляло мою сегодняшнюю жизнь.

– Мам, а ты не хочешь пойти учиться?

– Ой, сыночек, куда же я пойду? Я, почти старуха, буду сидеть среди молоденьких мальчиков и девочек. Срамота одна.

– Мамуля, давай, ты пойдешь в институт Герцена, а потом будешь преподавать русский и литературу. Я, например, не знаю второго человека, кто бы так оптимистично воспринимал даже трагические вещи. Вот и научишь этому детишек.

– Не получится у меня. А как же ты, папа?

– Мы уже не дети. Скорее я могу тебе помочь, чем ты мне. А вместо меня у тебя будет много детишек. Пойдешь в начальные классы, чтобы с глупыми подростками не бодаться, а?

– Ну, не знаю сыночек, – слово было сказано, и оно явно упало, куда надо, теперь необходимо его выносить. Мама была не способна принимать быстрые решения, но и просто так отбрасывать серьезные мысли она тоже не привыкла.

– Мам, а давай чаю попьем, а? – к таким вещам мама относилась серьезно и уловить попытку подлизаться не могла. Блокадница!

Она родилась в глухой псковской деревеньке Грязь. Кто дал такое странное название пусть неказистому, но все же населенному пункту представить трудно, хотелось бы автору посмотреть в глаза. Как бы там ни было, но на хуторе было несколько дворов, принадлежавших преимущественно родственникам. Мама с папой были бедняками. Кто понимает, что это такое, тот не удивится, что у них было всего две небольших кастрюли, одна большая сковорода и одно ведро. Этим исчерпывались все железные предметы в доме. Детей было трое, кроме мамы, старший Вася и младшая Рая. Круглый год они бегали в холщовых рубахах на голое тело и преимущественно босиком. Теплые чуни были одни на троих. Сейчас кажется дикой такая нищета, но тогда… Те, у кого вещей было больше, проходили, как кулаки. Все на всех стучали, а органы развлекались, конфисковывая последние сапоги.

Единственной, действительно ценной, вещью в доме был баян. К нему прилагалось некое мастерство и абсолютно неунывающий характер отца. В доме смеялись значительно больше, чем грустили, спорили и даже думали. Мама вспоминала те годы как абсолютно счастливые и абсолютно веселые. Баян не конфисковывали, и селяне не стучали на отца, потому что без него все окрестные села погрузились бы в полный мрак Мордора. Это все понимали, хотя и не знали такого слова. Просто в округе никто больше не умел играть.

Так и перебивались тем, что принесет отец со своих посиделок, свадеб и что там еще было. Но зимой сорокового, незадолго до войны, отец пропал. Вот так просто – ушел и не вернулся. По здравому рассуждению, можно предположить, что кому-то все-таки понадобился баян и не до конца разбитые сапоги. Через несколько месяцев, видимо, не выдержав голодных взглядов детей, наложила на себя руки мама. Дети остались в доме одни.

Я не могу писать о том, как они жили втроем в пустом доме. Когда мама рассказывала, что помнила, я всегда ревел, затыкал ей рот и убегал. Это выше моих сил. Так люди жить не должны.

Их приютила сестра мамы, тетя Лена. Легче не стало, к тому же у нее тоже были дети. В итоге маму отправили в Ленинград к тете Шуре, двоюродной сестре ее мамы. Месяц было очень прилично, а потом началась война…

Мы сидели, обнявшись, мама о чем-то думала, а я вспоминал ее рассказы из своей прошлой жизни. Говорить не хотелось, тишина, которую не нарушали даже чавкающие часы, обволакивала своей безмятежностью. Я очнулся, когда мама всхрапнула, откинув голову на стену. Кое-как уложив ее в постель, пошел в клуб к любимым гитаре и пианино.

Я по-прежнему не мог заставить себя спать ночью, а потому отдавал освободившееся время своему любимому занятию: музыке и пению. Татьяна Сергеевна, или, как она просила ее называть, Таня, давала мне упражнения, которые я без устали проигрывал и пропевал. Мое неумение и Танина неопытность компенсировались моим фанатичным старанием, так что четыре часа в день было минимумом, который я себе позволял. Музыкальные ноты уже не пугали, и простые вещи я мог играть с листа, правда, плохо и неуверенно. Попробовал раскладывать известные мне композиции на инструменты, Таня одобрила это занятие, поэтому каждую ночь я делал что-нибудь подобное. У меня появилась толстая нотная тетрадь, куда я стал заносить композиции, которые удавалось точно разложить на партии, преимущественно английские песни, которые я готовил к поездке в Америку. С каждым месяцем получалось все лучше и быстрее.

15 октября 1965 года, пятница.

На веранде дома нас было четверо, а в качестве принимающей стороны выступал Виктор Сергеевич Нестеров, наш фактический леспромхозный лидер. Мы пили чай с пирожками, которые готовила Настасья Алексеевна, жена Виктора Сергеевича. Пирожки были двух видов: с картошкой и луком и с рисом и яйцом – обжигающе горячие, мягкие и невероятно душистые. Разговаривать при такой снеди возможности не было никакой. Настасья Алексеевна допекала пироги и, метнувшись к столу, выкладывала их в приличных размеров тазики. По дороге она успевала отслеживать реакцию гостей, довольно улыбаться и уворачиваться от попыток Виктора Сергеевича хлопнуть ее по самому аппетитному месту.