Оксана

Знать бы, где упасть придется, соломы туда б постелил. Знать бы, с какой стороны беда придет? Да не дано человеку… Приходилось тяжко жителям степных районов, В любую минуту можно было ожидать нападения татар, охотившихся за людьми. Пахать землю крестьянин не мог без сабли или пищали. А что делать женщинам, отправляющихся на реку. От своих охальников отбиться можно было взглядом одним, а с татарином как?.. Летний жаркий день, тишина. Лист на дереве не шелохнется. Село словно вымерло. Каждый прохлады ищет, от жары прячется. Собаки, и те, высунув языки и, тяжко дыша, на незнакомых не лают. А Оксана на сильных плечах коромысло несет с холстами – белить на реку. Самая красивая девушка на селе. Сколько ухажеров было, все, не солоно хлебавши, отошли в сторонку. Сердце дивчина отдала казаку Павлу. На осень глубокую свадьба назначена. Но злую судьбу стороной не обойдешь. Знала бы… да не дано человеку знание будущего. Пошла Оксана на речку холсты белить.

Вроде бы что-то загремело вдали, а может, ей просто так показалось. Небо чистое. Солнце жаркое, откуда быть грому. Пожала свободным плечом, дивясь

И не ведала дивчина, что на село налетела крымская орда, что уже убивают и вяжут людей, что уже нет в живых ни отца, ни матери ее. Стон и плач несутся со стороны села.

Ей бы спрятаться среди тальника, передать. Но, нет, услышав крики и плач, бросила холсты наземь Оксана и побежала к дому, И тут на нее набросилось несколько татар сразу. И царапалась, и кусалась, и отбивалась, как могла. Да где уж сладить с крепкими тремя мужчинами. Связали сыромятным ремнем руки, захлестнули ремень за шею, увели.

Радовались татары – богатый улов им достался, много купцы дадут денег. Видит Оксана – вот уже повели семью соседей. Сыновья окровавленные, избитые. Ловко охватила петля сзади, не вырвешься. Хозяин дома Остап – могучий, как дуб. Но связанный дуб, срубленный… Подходили к нему, тыкали пальцами в богатырскую грудь, причмокивали. От этого прикосновения у старого Остапа ходили желваки на щеках. Связанный, но не покоренный… А тетушка? Прижала последыша – девочку, плетется сзади босыми ногами, слез не вытирает…

 
А что ждет впереди?
Гонят пленных по степной дороге,
Связаны веревками за шеи,
Зла среди ордынцев слишком много,
Заикнуться доброта не смеет.
 
 
Катится по небу солнца шар,
Нет воды, и пленница упала.
Кто-то крикнул: «Пропадет товар!»
А в ответ: «Такого здесь немало!»
 

Впереди пути-дороги страшные, выжженные села, кровавые тропы. Назад оглянешься – горят хаты, горит счастье человеческое, горит честь девичья – все горит. Только одни мельницы машут своими крыльями, будто прощаются. Скрипят телеги, везут в чужие земли хлеб, потом взращенный, везут скарб крестьянский, годный к продаже.

Впереди Кафа. Большой двор, обнесенный высокой стеной, большие ворота, железом окованные. Ох, сколько людей прошло через эти ворота, сколько с грустью-тоской оглянулось, когда они со скрипом закрывались.

Вот хозяин, а около него с бледным лицом евнух – пришли на торг. Вырвали из семьи самую тоненькую, самую славную девочку, бесстыдно сорвали рубашонку… Рванулись связанные братья за сестру постоять. Ну и что ж? Упали окровавленные у ног сестры.

 
Продана! Теперь она – рабыня
Поведут красавицу в гарем,
Нет свободы, и исчезло имя,
И до смерти безысходный плен…
 

Торг идет. Вот и вторая обнажена по грудь. Оксана даже не поморщилась, она стояла, как из камня высеченная, прекрасная в своем скорбном гневе. Так на диво была хороша, что даже у торговцев телами человеческими язык прилип к гортани. Не расхваливался этот товар, незачем, и так видно. Такой красы тут еще не было. Такой силы, осанки тоже никто не видывал.

Вот и продана Оксана. Потеряла она из виду старого Остапа и всех своих. В фургоны заталкивали невольников. Стали заталкивать и ее. Попробовала сопротивляться – ударили. Поглядели бы, как повела плечом Оксана, когда впервые в жизни ее ударили. Больше ее не ударят. Так говорила Оксана всем видом своим. И, правда, больше ее не били.

Везли долго, наконец, привезли. Вылезли пленники и пленницы, озираются пугливо. Чужое тут все, непонятное… Город грязный, пыльный, повсюду мусор. Улицы узкие, кривые, дома каменные, низкие, в землю вросшие. Только в стороне виден большой дом, за высокой стеной. Оказывается, этот дом и должен стать ее тюрьмой… Привели Оксану в помещение, где было очень много женщин. Не понимала Оксана, зачем в одно место столько женщин собрали, а мужиков нет.

Вдруг из-за двери глянули на нее глаза девичьи – синие, ясные и такие скорбные, что у Оксаны сердце словно кто-то рукой повернул. Чувствует сердцем, своя, с Украины. Только там глаза бывают такими синие, словно небеса весною. Глазами девушки заговорили друг с другом. Разговор длинный и тяжкий. Ничего хорошего синие глаза не сказали. Поговорили-поговорили и сникли.

Подружились девушки. Многое рассказала синеглазая о гареме, о неволе.

– Почему ты такая белая, – спрашивала Оксана подружку, – почему солнце не ласкает никогда твоего лица, почему ты от него прячешься?

– Ты посмотри, где я сижу, и что делаю? – отвечала синеглазая. – Вот станок, вот пол земляной, вот маленькое оконце за решеткой, вот евнух, вот еще станок. Наверное, и тебя посадят, будешь, как и я, иглой вышивать, вспоминать Украину родную. И ты, как я, будешь мечтать: «поплывет чайка-лодка, и ты с ней уплывешь далеко по Днепру домой, может, мать жива, может, отец, что скажет…

Ничего не ответила Оксана. Но видно было, что она не будет шить, не будет сидеть в этой дыре, она лучше перережет себе горло, лучше разобьет голову об эти стены, она еще не знает, что сделает… Она задушит того, кто к ней прикоснется.

Не трогали пока Оксану евнухи, и к хану не вели. Ждали, что ослабнет духом, а тело не стали портить. «Будем кормить сладко, одевать красно, неправда, сломится, не таких ломал гарем», – думали.

Но Оксана, обряженная, сидела молча. С трепетом проходили мимо нее евнухи. Просили у нее помощи все слабенькие, сломленные. Как крепость в гареме была Оксана. К такой не подойдешь, не крикнешь.

Шли дни – тоскливые, серые, один на другой похожие. Чем заняться Оксане, привыкшей к широким степным просторам, к яркому солнцу? Сколько было дарено природой и жизнью, теперь только оценила она по-настоящему. И милое сердцу родное село, и тихие вербы, чистые воды и ясные зори, девичий смех и задушевные песни.

Не было в ту несчастную пору в селе Павла Жив он. Наверное – ищет ее? Знает душу своего казака девушка. Гнев его великий и очи огненные, и плечи широкие, и руки могучие! Знает Оксана: гнев этот поведет его по выжженным дорогам. Только бы дождаться.

Все бывает на земле, все случается. Привели как-то в гарем евнухи женщину – старую, сердитую, рослую – с товарами заморскими. Там и для мастерских пряжа тонкая, шелка мягкие, там и кружева, каких еще глаза не видали, там и парча камзольная, тонкая, как дуновение ветра, чадра черная, желтая, синяя. Ох, какое женское сердце утерпит! Товары ласкали глаза и пальцы. Осторожненько откладывали женщины, что кому понравится. Оксана ничего не откладывала.

Торговка в чадре, лица не видать, а глаза не старушечьи, быстрые. Посмотрела в эти глаза Оксана – и у нее тяжело заходила грудь. Павел! Вот сейчас или смерть, или волюшка…

Старуха все распродала. Когда большая корзина до дна дошла, знак Оксане только глазами подала: иди, мол, девушка, за мной, дам тебе самое заветное. Евнухи решили – пусть идет эта каменная, может, чем-нибудь прельстит торговка ее сердце девичье, может, мы ее, наконец, купим.

За высокий тополь зашла Оксана. Впервые услышали евнухи, как она засмеялась, вздохнули облегченно. «Ну, теперь будет нам легче, – думали, – не будет больше гневаться».

Кряхтя и охая, взяла старуха корзинку на плечо, прикрыв старым платком, потихоньку поплелась на улицу. Никто не задержал и чадру не поднял – грех великий.

Кто знает, сколько усилий приложил Павел, сколько стараний приложили его дружки, пока достали товаров всяких, пока проникли в ханскую столицу, во дворец. Сердце вело Павла незнакомыми дорогами, любовь привела его в самое гнездо осиное. Тут бы ему быть схваченным да на кол посаженным. А вот этого-то и не случилось.

Согнувшись, сидела Оксана в корзине, не дыша. Ох и гневалась же она на себя, на свое тело крупное, на свою мощь казацкую. Ей бы тоненькой быть, тогда не гнулись бы так плечи казака.

Наконец вынес Павел корзину в далекий переулок, поставил ее, прислонив к стене.

С гиком, с криком по пустому переулку промчались всадники. Трое от них отделились. Татары… но речь не татарская, речь родная, ласковая, мягкая. Вот и она на коне, корзина брошена. Выпрямившись в могучий рост, вскочил на коня Павел – и помчались. Оксана в середине, всадники окружили ее плотным кольцом, едут быстро-быстро. Казалось, каждый и свою силу передал коню.

Эх, скорее бы, скорее, да подальше, дальше. Вот туда, за гору высокую, за лесок зеленый.

Вынесла всех сила молодецкая, удаль богатырская. Вынесли всех верные кони казачьи. Вот уже родные бескрайние степи, вот чистые воды и ясные зори…

Далеко позади остались высокие стены ханского дворца, свирепая стража ханских палат, неумолимый гнев хана. Все это, даже самую смерть победила любовь крепкая, любовь верная, дружба казацкая.

Золотая колыбель горы Басман

В отвесных обрывах горы Басман, расположенной с северо-западной стороны, зияют темные отверстия пещер. Такие же пещеры, встречающиеся и в других местах Крыма, породили среди местного населения множество легенд о сокровищах, якобы укрытых в них и охраняемых заклятиями от похищения. Но одна из легенд имеет под собой основание и рассказывает о тех временах, когда местному населению приходилось сражаться за свободу свою в борьбе с генуэзцами.

Золотую колыбель, вскормившую народ, жители гор хранили, как величайшую святыню. Изображение ее красовалось на знамени горского княжества. Долго относительно мирной была жизнь горцев. Степняки, не привыкшие к условиям жизни в горах, в горы не забирались. Греков, привыкших к морской стихии, жизнь в горах тоже не прельщала. Но наступило время, когда по соседству с горцами появились выходцы из Генуи. Они крепко и надолго обосновались на крымской земле, построили вдоль побережья крепости. За стенами крепостей они чувствовали себя увереннее, хотя мирным нравом не слишком отличались. Не могли генуэзцы чувствовать уверенно себя, имея рядом вольнолюбивого, смелого народа гор. Когда возникли между соседями распри, уже никто не помнил. Только помнили, что вели они между собой беспрерывную войну. Генуэзцы угоняли стада горцев и разоряли селения. Горцы в ответ нападали на генуэзские крепости. Такое положение не могло длиться бесконечно, надо было решить споры мирным путем. Только вот, как это сделать, ни с одной, ни с другой стороны, не знали? Но вот, как-то к горскому князю явился генуэзский посол с пышной свитой. Разряженные в шелк и бархат, итальянцы презрительно смотрели на скромно одетых горцев. Горский князь делал вид, что не замечает этих взглядов – слишком важный вопрос предстояло решить. Он ждал, что скажет генуэзец. Тот в витиеватых выражениях предложил вечную дружбу. Но при этом поставил одно условие: горцы должны выдать генуэзцам золотую колыбель в знак дружбы. Условие звучало слишком дерзко, поэтому, смягчая тон своей речи, генуэзец закончил ее такими словами:

– Мы требуем колыбель потому, что знаем, как высоко цените вы ее. Передайте ее нам – и мы убедимся, что вы дорожите миром больше всего на свете.

Услышав такое требование, горский князь обнажил саблю и ответил:

– Твои слова настолько оскорбительны, что я готов тебя убить. Неужели ты не знаешь, что в этой колыбели вскормлены все мы и что у нее клялись деды и отцы наши в верности своему народу? То, что символом нашим является колыбель, само по себе говорит о мирном характере нашего народа, Нет на знаменах наших ни львов, ни орлов, ни других существ хищных. Так, что сомневаться в намерениях жить мирно со своими соседями, не следует…

Посол генуэзцев настаивал на своем и добавил:

Мы жаждем согласия с вами и готовы тоже дать вам в залог самое дорогое, что имеем. Мы понимаем, что для принятия решения понадобится какое-то время… Мы подождем…

Хорошо, я посоветуюсь со своими людьми – сказал вождь горцев. Срочно были посланы гонцы для сбора старейшин. Собрались самые уважаемые, самые рассудительные люди из горских селений. Вождь рассказал им о предложении генуэзского посла.

– Что останется от нас, если мы отдадим то, что всех нас объединяет? – спросил один из старейшин, и тут же сам ответил на поставленный вопрос: колыбель – символ, имя нашего народа. Лишившись ее, мы станем людьми без роду, без племени, превратимся в безликую толпу. Кто согласится добровольно лишиться свободы и независимости?

Что значит для нас колыбель, мы все знаем, – прервал старика вождь. – Я хотел бы услышать тот ответ, который мы дадим генуэзцам?

– Нужно взамен колыбели просить у генуэзцев то, что они отдать никогда не решатся, – сказал другой старик. – Что может быть для них дороже права на владение землей?.. Вот и надо попросить у генуэзцев ту самую бумагу, от хана Тохтамыша полученную, по которой они владеют землей в Крыму. Думаю, что они на это никогда не согласятся. А раз не согласятся, то тогда можно вести переговоры о мире на иных условиях.

Совет понравился вождю. Генуэзскому послу передали ответ горского князя. Посол, молча, повернулся и со своей свитой отправился на побережье. Прошла неделя, другая, и от генуэзского князя явился новый гонец.

– Возьмите у нас все, что угодно, – говорил он, – но только не эту бумагу.

– А что же дороже ее есть у вас? – сказал горский вождь. – Ведь вы осмелились требовать от нас нашу святыню. По значимости она, возможно, и равна вашему праву на владение землей? Вы не можете жить здесь без права, мы не можем – без колыбели!

– Мы – это другое дело, – сказал посол. – Вы известны, как народ гордый, неустрашимый, и вас можно заставить помириться с нами, только отняв вашу святыню.

– Спасибо за доброе слово! – усмехнулся горский князь. – Но, условия для мира я уже изложил! Колыбель – взамен бумаги!

– Не серди нас. Мы силой заберем вашу святыню, раз вы сами не хотите добровольно отдать ее нам.

– Ты угрожаешь нам, – ответил горец – Но запомни, народ наш не боится никого, и скорее весь до последнего ляжет в битве, чем продаст честь свою!

– Другого ответа я не дождусь?

Нет!

Разгорелась новая война между генуэзцами и горцами. Уступали и в вооружении, и в количестве бойцов горцы. Редели ряды славных защитников знамени с изображением золотой колыбели. Княжеству грозила полная гибель. Генуэзцы продолжали требовать золотую колыбель, обещая прекратить войну. Горский князь собрал народ и спросил, не лучше ли согласиться с условиями врагов наших?

– Мы не хотим этого! – закричали воины. – Не допустим позора, пока жив хоть один из нас!

– Друзья мои! – сказал князь. – Пока цела наша святыня, народ живет, хотя бы осталась от него только горстка людей. Поэтому я спрячу святыню так, чтобы ее не нашел никто из врагов. И наложу на нее заклятие, чтобы далась она в руки только тем, кто приблизится к ней с чистыми побуждениями…

Сказав это, князь с небольшой группой самых близких и надежных людей направился к пещере на горе Басман, близ Биюк-Узенбаша. Только ему одному известными тропами они добрались до нее. Воины внесли золотую колыбель в глубь извилистой пещеры и оставили князя одного. Став на колени, тот тихо произнес:

– Могучие духи! Я и народ мой вверяем вам самое дорогое, чем мы обладаем. Его хотят отнять алчные соседи – генуэзцы, чтобы лишить нас имени, чести и свободы. Горские воины бьются с ними сейчас не на жизнь, а на смерть. Если они не сумеют одолеть жестокого врага и погибнут, прошу вас: примите под свою охрану нашу святыню и сохраните ее для грядущих поколений.

– Так будет! – раздалось в мрачной пустоте пещеры.

– Заклинаю вас покарать того, кто захочет взять эту колыбель ради порабощения другого народа или ради какого-нибудь иного злого умысла.

– Так будет! – опять донеслось из мрачной пустоты.