Сцена 2.1.1
Здесь Мы узнаем немного о Японии, алкоголе, взятках, отважных людях в серых шинелях, столкнемся с суровой статистикой и силой Желания

А тут вот другое. Иное. Растет себе растение. Растет да и растет. Можно даже самому немного попривыкать к земле. Новатор-земледел. Бросил семечку – и все дела. Конопля. Казалось бы. С 1га конопли выход целлюлозы больше, чем с 1га тропического леса в 3 раза. Факт. Один дотошный японец, кстати, коноплевод по образованию, а больше, думаю, по убеждению, подсчитал и ахнул. Он, можно сказать, про саке даже и думать забыл, когда его восточному взгляду предстала такая арабская цифра. Понятно, что взгляд его, и это легко представить тебе как развитому читателю, на какое-то время стал сугубо европейским. Оно и понятно: простое растение, а какой эффект. Ошеломляющая статистика. Собрал, подсушил и в баночку или там, на веревки, ну или масло, на худой конец, чтоб скользило хорошо. Но так нельзя. Это не нужно государству. Не выгодно. Почему? А ты представь масштабы производства алкоголя, хотя бы на секунду. В каждом мало-мальски уважающем себя захолустном городишке дымит алкогольная мануфактура с конвейером, по которому круглосуточно движутся аккуратными рядами, звеня стеклянными боками разноцветные бутылочки. Они подъезжают к дозатору, он вливает в них порцию зелья, укупоривает красивой пробкой, ловко клеит этикетку и складывает в типоразмерную гофротару. Где-то, примерно, 1000 бутылочек в час, допустим. Вот. А теперь умножим на количество мануфактур: по просторам РФ, ну где-то пускай 500 легальных и 500 нелегальных. Итого: 1 000 000 бутылочек в час. Если такое количество производится, то значит, такое же и выпивается. Это в час и по нашим самым скромным, я бы даже сказал, детским подсчетам, не обремененным грубыми цифрами МВД. Это море растекается на содержание армии, пенсии, пособия, выплату внешнего долга, госаппарат, субсидии и субвенции, и, самое главное, взятки. Взятка – это вода, а человек из нее на 80%. Вот и думай, как без нее человеку-чиновнику. А ГИБДД? Так эти товарищи и вовсе потеряют 50% дохода. Нет, даже 90%. Да если такое случится, то средний вес сотрудника уменьшится на 40—45%, и станут они стройными и злыми, что не очень хорошо для автолюбителя. Злобится они начнут, и свирепствовать. Размеры этой гос. машины просто фантастически. А вы предлагаете перейти на растительное. И что, вы еще наивно думаете, что это выгодно государству? Государству, построенному на алкогольной зависимости. Наше государство – это государство, живущее за счет алкоголизма, а потому, чем больше Алко зависимых – тем ему лучше. А крики и возгласы о здоровом образе жизни – это чистой воды популизм, громкие пустые слова плотных краснощеких чиновников, чьи заплывшие жиром затылки лоснятся под светом дневных ламп в красиво обставленных кабинетах администраций разных уровней, под тихо шумящими кондиционерами и мерно вращающимися вентиляторами, кожаными креслами. А в коридорах власти, на жестких стульях, со впалыми уставшими глазами на бледном, изрытом морщинами бесконечной борьбы за выживание лице, сидит старушка, мужа которой догнал осколок на Курской дуге, и терпеливо ждет, когда до нее дойдет очередь и она получит заветную справку, которая позволит ей платить за воду 50%, т.е. платила 300 руб. в месяц, потому как экономила, теперь будет 150 руб., а на сэкономленное можно побаловать себя синим, говяжьим мясом, да чуть гробовых отложить, чтобы в чистом уйти. «Да …, – думает чиновник, потягивая вино за 150 у.е., – жизнь…». Замкнутый круг какой-то, если который разорвать, например, ограничить продажу резко, то рухнет вся система и страна погрузиться в хаос и анархию, начнутся винные погромы, а там и до революции рукой подать. Опасно, однако. Одну минуточку…

Нужно немного смочить слюной, чтобы равномерно тлела. Слюна, вообще, хорошая вещь, помогает в определенных ситуациях справиться с неожиданно возникшими трудностями, когда законы физики сильнее твоего желания, и сила трения обратно пропорциональна коэффициенту увлажнения, и вот на помощь приходит она – волшебница слюна!

Легким движением шершавого колеса, высекаешь искру из кремня + газ = огонь. Принцип не изменился. Вот он волшебный момент…

Бумага первая принимает на себя удар огня, затем табак. Жадно втягиваешь. И первый утренний дымок, смешиваясь с ароматом раннего октябрьского утра, поступает в твои могучие молодые легкие. Зажигалка уходит со сцены. Теперь дуэт. Я и Она. Человек и Папироса.

Она, как фильтр, между реальностью внешней и реальностью внутренней. Она наполнена веществом, которое разделяет, убирает все лишнее, превращает в дым все то, что мешает увидеть вещи глубже, проникнуть в самую их суть. Распознать главное. Убирает иллюзию бытия. Рушит ее. Превращает в пепел, который ты сбрасываешь легким движением руки. Когда ты дышишь, ты получаешь информацию извне, она входит в тебя, наполняет тебя, ты воспринимаешь ее, становишься ее частью. Не дышишь – не живешь, не получаешь информации. Следовательно, смерть – это прекращение поступления информации. Но тут в дело вмешивается огонь. И на пути у внешней реальности он встает стеной. Он смешивает ее с настоящим табаком, сжигает ненужное, и оставляет лишь суть. И ты вдыхаешь эту новую суть, на секунду задерживаешь ее в себе, и она вытягивает из тебя всего тебя, загруженного суетой и маетой, которая заволакивает, закручивает, мешает увидеть красоту, а ведь она – есть, и чтобы ее увидеть, чтобы наполнится ею, сначала нужно очиститься, сделаться пустым. И она создает пустоту, и ты выдыхаешь все лишнее во вне, опустошаешь себя. Первая затяжка – самая главная. Это первый шаг. Первая ступень. Это начало. Начало твоего утреннего ритуала прикосновения к сути. Суета уходит с легким дымком и растворяется, будто ее и не было. Да…

Еще одна…

И начинаются изменения…

Конечно, не каждый пробует эту правду. Замечал, что некоторым людям с трудом дается принятие решения. Еще бы! Страх ответственности! Валить-то не на кого. Уж проще быть исполнителем, идти на поводу. Экзистенция, однако. Смелость? Насколько? Насколько хватит жизни. А сколько ее отпущено? Ну, по крайней мере, на этой планете солнечной системы, кружащей где-то в одной из вселенной, одной из галактик, входящей во Всё. Просто хватит. Очень все просто. К этому приходишь не сразу. В начале, ты осознаешь, поверхность вещей, так, оболочку, скорлупу что-ли.

В 1998 от рождества Хрbистова, я был призван, а вернее пошел добровольцем на службу в Вооруженные силы мною горячо любимой Российской Федерации. Моему товарищу пришла повестка, а мне – нет. Обидно почему-то стало: «Да, неужто, не в силах моих молодецких Родине послужить какой-то там годик? А смогу!» Такой это, юношеский патриотический угар. В военкомате немало были удивлены утренним визитом незнакомца. Всматривались в мое волевое лицо, пытливо пытаясь на глаз определить вменяемость. Для них это был нонсенс. На длинной синей деревянной скамье, стоявшей вдоль стены, на которой висели серо-зеленые плакаты, изображавшие действия граждан во время химической, радиационной и бактериологической опасности, в кабинете, где хранились личные дела призывников, сидела женщина, лет 50 и, вытирая слезы, навзрыд, раскачивалась как на еврейской молитве, приговаривала: «Да боже ж мой! Да зачем же тебе это, деточка?». Рядом с ней сидел сын. Субтильного телосложения, с молочными усами, легкими синими оттенками под нежно голубыми глазами, тонкими светлыми волосиками на пробор и застегнутой на молнию под самое горло синей олимпийке. Судя по его лицу, он и сам не сильно горел желанием, побыть на страже рубежей хотя бы некоторое время. Может, он был единственным сыном в этой, вероятно, неполной семье, возможно муж этой женщины погиб при выполнении какого-нибудь интернационального долга или ответственного и очень секретного задания в далекой жаркой африканской стране, где слоны ходят по улицам и суют свои хоботы куда надо и куда не надо. Хамы. И она цепляется за то немногое, мужское, что осталась в ее жизни. Возможно, после смерти мужа, всю свою любовь и заботу она отдала этому молочному юноше. Понятны, ее чувства, когда то, что она холила и лелеяла долгие годы, не спала ночами, качая малютку в кроватке, стирала грязные от какашек пеленки, пела колыбельные, сцеживала молоко из груди и хранила его в холодильнике. Старик-отец, слегка безумный, пил тайком то молоко, ностальгируя о детстве. И тут, этот труд забирают от нее неизвестные, малоприятные люди в серо-зеленой форме, в малопонятных ей, простой женщине, целях в совершенно непонятном направлении, на неопределенное время, без каких бы то ни было гарантий с их стороны о возврате. Причем, в том виде, в каком брали в эксплуатацию. Ради кого? Ради чего? Ради чьих интересов? Неужели мало людей и вам нужен именно мой мальчик? Сатрапы! Душегубы! Мать можно понять. И слезы ее говорили об этом. Я промолчал. Наши с ней точки зрения по этому вопросы, в то время, расходились диаметрально противоположно. Выписали повестку – попал на комиссию. Почти голые призывники. Из одежды – личное дело. Хирург: «Наклонитесь, раздвиньте». С интересом рассматривали. Что-то искали, наверное. Может полезные ископаемые, я не знаю. Терапевт: «Дышите. Дышите!? Замечательно!» Окулист. М Н Б К. Прекрасно! Дерматолог: «Оголите! Великолепно! Ничего подобного не видели! Просто неземная красота! Одевайтесь!» Некоторые призывники были с тонкими, некоторые, с толстыми. Юноши с толстыми личными делами, для армии, судя по реакции комиссии, не очень то были и необходимы. Юноши тоже это понимали. Они глубоко вздыхали и, с тоской в глазах, рассказывали внимательно слушающим и, не теряющим времени, одновременно прощупывающим их крепкими пальцами, людям в халатах, и сочувствующе кивали, продолжая сосредоточенно пальпировать печени и селезенки призывников, бужировали задние проходы. Мне дали степень ограничения номер 4: консилиум сошелся на мнении, что синусоидальная кривая моего сердечного ритма не в полной мере соответствует требованиям стандарта министерства обороны к поступающему в его безоговорочное распоряжение пушечному мясу. Желание отдать долг Родине было сильнее. Лег на дополнительное обследование. В течение 5 дней находился в терапевтическом отделении городской больницы. Весьма интересное место. Ночевал один раз. Хватило. Незабываемое бдение. Крики. Каталки. Капельницы. Дежурный врач. Кардиостимуляторы. Каждый час борьба за жизнь. Пограничная зона. Последняя станция жизни. Третий звонок театра абсурда. Молодая медсестра, меняясь в цвете застенчивого лица, делала клизму. Не могла попасть, пришлось направить. Господи! Укрепи и направь! Что характерно: процедурная и сан. узел отстояли друг от друга на расстоянии 20-ти метрового коридора. То было мое первое осознанное знакомство с эффектом, который производит клизма. А я то не знал. То была самая быстрая 20-ти метровка в моей жизни. Все решили сотые доли секунды. Баночка из-под майонеза, с написанной химическим карандашом, на аккуратно вырезанной из школьной тетради для математики прямоугольной бумажкой с фамилией. Каждые 3 часа. К утру собрался разноцветный сервиз. Кардиограмма. Эхокардиограмма. Рентген. Государство выворачивает человека наизнанку, если тот хочет достичь желаемого, причем, даже если это желаемое, в его же государственное благо. Ему нравится показать свою власть. Заставить прочувствовать всю ничтожность человека. Поставить его в удобную позицию, чтобы было сподручно управлять. Государство – это то, что против человека. Осторожно водя холодным стетоскопом по моей оголенной, еще не сильно поросшей груди, седовласая зав. отделением, женщина-врач внимательно вслушивалась в отзвуки рокочущего горячего юношеского сердца, и, глядя прямо мне в глаза, покачивала головой из стороны в сторону, я же, не отводя глаз, кивал ей в такт, но только вверх и вниз. Я кивал убедительнее. Предупредила о последствиях. Я согласился. Она, со вздохом, подписала. Я с выдохом получил желаемое. Я – готов. Проводы в армию. Совершенно неизвестные люди за столом. Алкоголь. Много алкоголя. Тосты. Небольшая потасовка. Оргия на квартире друга. Нормально, в общем-то, проводили, по-человечески. Ехали недалеко, пять часов. За это моим родителям пришлось заплатить. Военком предлагал, мне лично, на возмездной основе, называя определенные цифры, выбрать место на службе, методом тыка в карту. Я отказался. Родители нашли какой-то неизвестный мне компромисс.