Налил я в чайный граненый стакан воды и посадил по веточке ольхи, орешника и вербы. Положив на стол чистый лист бумаги, поставил его на неё. Комната, где я на время остановился, обрела, показалось, другой вид, стала уютней.
На другой же день мои веточки-малютки зацвели. Я слегка постучал по ним карандашом, и на белый лист бумаги нежно-золотистым облачком опустилась пыльца. Приподнял стакан и от увиденного внутренне улыбнулся. С листа немигающим взором смотрело на меня окруженное желтой короной белое солнце! Смотрело ясно и доверчиво спокойно.
Пыльца у орешины с ольхой – светло-желтая. Такого же цвета она у ржи и картофеля, такая же у огурца, яблони, лебеды, лопуха… Пыльца желтая, а листья же почти у всех растений, неважно откуда они, – с юга или с севера, – всегда зеленые. Лишь оттенками различаются.
О природе зеленого цвета листа знает любой школьник.
А пыльца? Почему она желтая даже у черной розы и черного тюльпана?
Ответ, при желании, найти нетрудно. Стоит порыться в справочниках или обратиться за помощью ботанику, и он будет найден. Но зачем? Какая в этом надобность? Ведь всезнание – не есть еще знание. Если чувствуете душой свое родство с природой, если ваш взгляд на неё свеж, светел и честен, то вы поймете, что пыльца – это мельчайшие осколки солнца, что эти желтые пылинки – плоды его живительного, дарующего радость дыхания…
Вот и вся тайна золотого свечения пыльцы.
Подошел я к окну и увидел маленькую пичужку. Она легкой тенью мелькала вдоль высоких, освещенных обеденным солнцем домов. Исчезнет – снова покажется, исчезнет… так и челночит.
“Уж не ласточка ли? – обрадовался я догадке. – Она, похоже… Но ведь зима все еще хорохорится! Вон как снежком припугивает…”
– Лена, Лен! – все еще сомневаясь, кричу на всю квартиру дочери, готовящей в соседней комнате уроки. – Беги скорей ко мне, касатки вернулись!
– Ну и что? – прибежав на мой зов, переспросила дочь с безразличием. – Я ее еще позавчера приметила. Все вдоль стен восемнадцатого дома летала. Правда…
– Позавчера? А не рановато ли? И тепла-то по-настоящему не было. То зима, то отзимки.., – наблюдая за пташкой, пытался возразить дочери.
– Не-э, нисколечко! Нам вчера Нина Павловна почти весь урок рассказывала о ласточках. “Удивительная, дети, эта птичка, удивительная!” – запомнила еще ее слова. Ой она и любит их! Правда…
– Она не говорила, когда ласточки со своих “курортов” домой, на родину, возвращаются? Не помнишь, а?
– Рассказывала. Ой, когда же, правда? Вот только… Чур – вспомнила! Вспомнила. В середине мая. Вот когда!
– А сегодня?
– А сегодня, папонька, – апрель, девятнадцатое.
– Вот именно! Как же тогда это понимать, милая юннатка?
– Не знаешь? – от удивления вытаращила глаза Лена.
– Нет, – немного смутившись, признался я.
– Это разведчица, папа! Ее послала стая. Проверить: тепло здесь у нас или холодно. Правда…
– Разведчица? – не сразу поверил я. – Не шутишь, затейница?
– Не-э, – ответила, тряхнув косичками, дочка и убежала к себе.
А ласточка-посланница все летала вдоль южных, пригретых солнцем, стен пятиэтажек. Вся надежда у нее, видно, на солнцепек. И теплее там, и мушки-букашки раньше оживают, охотиться-кормиться можно.
Птичка летала медленнее, чем обычно. Устала. Еще бы! Преодолеть такие расстояния, а тут еще эта заваруха с метелью. Угодила в переплет.
Весну, гласит поговорка, начинает ласточка, а соловей ее заканчивает.
Только дождется ли храбрая птичка весеннего тепла? Выдержит ли эти испытания непогодой ее маленькое сердце? Кто не знает, чем нередко кончают разведчики?
Порыв бродяги-ветра пролетел, бормоча о чем-то, над осинами и поспешил догонять своих.
– Цо-цо-цо – донесся в ответ с земли.
Дождинки?! Откуда им быть с такого ясного неба?
Оглянулся вокруг.
Снег спрятался до следующего снега. Прежде чем уйти, прошлогоднюю палую листву так спрессовал, так отутюжил, как-будто под деревьями постелил кошму с палец толщиной.
Сухо и тепло. Самая светлая пора леса. Светло, жизнерадостно и на душе.
Ш-ш-ш-ш – снова птицей пролетел лесом верховик.
Цо-цо-цо – снова слышу с “кошмы”. Можно подумать, кто-то – не ветер ли? – кинул горсть горошин.
Инешкипаз* , это что за чудо?
Наконец-то расколол орех.
Так шутил-насмехался надо мной озорной ветерок. Он расчесывал деревья, осину и кидался в меня ставшей ненужной скорлупой почек. Долетая до сухого плотного покрывала, они издавали звук падающих дождинок.
Сухой дождь…
Кто знает, может из таких шорохов, переборов “горошин”, из такого “сухого дождя” и начинался первый на земле словесно-речевой язык?
Положил сумку в угол отведенной мне комнаты и вышел на крылечко.
Лес в двух шагах. Сосновый. Надо мной зеленая крыша. Ветер-вольнолюб тихо покачивает вершины деревьев.
Цок-цок-цок!.. – донеслось сверху.
Ой, да кто это?
Оглянулся. Ничего не видно. Успокоился.
Цок-цок-цок!.. – услышал снова.
Какой-то зверек язычком пламени метнулся на вершину сосны.
Так, это же белка!
Зверек перепрыгнул на вершину соседнего дерева и, как высверк молнии, по его комлю спустился на землю. Не успел я моргнуть глазом, он уже был на голом, без листвы клёне рядом. Рыжехвостая сноровисто и дотошно обнюхивала толстые сучья кленка.
Что за чудо? Что выискивает?
На другой день в это же время клен навестил другой обитатель бора – дятел. Он тоже “колдовал” с клёном.
Я стоял на приступке и следил, ждал, чем это кончится.
Птица осмотрела, проверила сучья и принялась стучать по ним.
Вот это новость! Зачем это ему?
Дятел улетел.
Я подошел к магнит-деревцу. Протянул руку и нагнул, сколько сил хватило, одну ветвь. Сколупнул ногтем кору. Здоровая кора, здоровое дерево! Червячками тут и не пахнет. И не ищи. Чем же тогда приворожил кленок белку с дятлом?
Прошло два-три дня.
Шагая по апрельскому светлому лесу, я наткнулся на невысокий, но раскидистый клен. День солнечный. Не было дождя и в предыдущие дни. Почему же тогда деревцо мокрое, будто под дождь попадало?
Наклонил, как и два дня назад, ветвь и облизнул кору. Ого! Сладко. Коснулся еще раз языком. Вкусный сок! Свежий. Вот почему, – стало мне понятно, – понравился “раскудрявый” перед моим крыльцом белке с дятлом.
Недаром говорят: лес – бесконечная книга, сколько ее ни читай – не прочитаешь. Сегодня вот открыл и прочитал еще одну страничку. А подсказала её открыть – белка.
Над головой черной точкой виднеющийся жаворонок, немного спустившись, неожиданно прервал песню, сложил крылышки и камнем опустился на землю. Навстречу – удивило меня – с густой травы поднялся дугой.
“Вон кому ты, петушок, так самозабвенно журчал с поднебесья, вот кому посылал с высоты хрустально звенящие рулады!”
“Песнь любви! – невольно выпорхнули с языка слова. – Неужели, в самом деле, петь их лишь владыке природы?”
Птицы несколько мгновений играючи полетали друг за другом и исчезли в зелени луга.
Песнь любви…
Звонкая она и чистая как утренний воздух над рекой.
Оглянулся по сторонам.
Над горизонтом беззаботно играло лучами молодое солнце. В ответ на его доброту мириады росинок на листьях моргали радостным разноцветьем. А из туманных далей прожитого пришла и вспомнилась невзначай мелодия одной из любимых песен молодости.
Жаворонок вейся,
Вейся надо мною.
Моё сердце полное
Любовью и тоской.
Дождь с вечера так и не собрался. Спокойный и по-весеннему теплый, он освежил землю лишь перед самым рассветом. Сделав свое, облака вскоре рассеялись и небо засияло обновленной синевой.
Рано утром, распахнув окно, я выглянул во двор и удивленно от увиденного покачал головой. Ну и ну…
Луговина, только вчера покрытая тонким одеялом из серенькой прошлогодней отавы и пожухлых тополиных листьев, нынче изумрудно светилась молодой травкой. В лучах проснувшегося солнца на ней алмазными россыпями сверкали дождинки. Всего лишь короткая, как легкий вздох, апрельская ночь с теплым дождичком, и картина под окнами изменилась до неузнаваемости.
Увлеклась художница! В порыве вдохновения она прошлась зелеными красками, почудилось мне, даже… по штакетникам ограды вокруг. Совсем-совсем вылетело у меня из головы, что здесь вчера день-деньской трудились женщины-маляры.
Полянка перед домом сразу же сделалась просторнее и ласкала взор своей ухоженностью.
Стоял я у настежь открытого окна и, омываемый свежестью весеннего воздуха, восхищался этим очаровательным творением “утра года”.
Каждый из нас от природы по-своему талантлив, как талантлива озорная, вечно юная художница Весна, каждый.
Отчего же – выяснить бы – этот божий дар так часто увядает, так и не успев распуститься? Отчего? Что или кто повинен в этом?
Я совсем не узнал вербочку, мою давнишнюю знакомую. Вместо цветков – восково-желтые, почти прозрачные пятна. И словно – ни ствола, ни ветвей, лишь невесомые солнечные шарики. Да уж вербочка ли эта? Всего неделю назад только собиралась цвести, а сегодня и не узнать! Да, природа отсрочек не знает. Всему у неё свой час.
Солнечно, но небо пошаливает севером. Знобит от колючего ветерка.
Подняв воротник куртки и нахлобучив поглубже кепку, я подошел поближе. Ну, здравствуй, моя пригожая! О-о, да к тебе тут всем миром пришли на помощь. Вьются среди ветвей и перетянутые желтыми кушачками добродушные шмели, и дикие пчелы. А вон и дивная бабочка “павлиний глаз”! Пчелы, осы, крапивницы… Собрались тут у тебя от мала до велика. В благодарность за помощь – первый нектар. Разве от него кто откажется?
На одной ноте гудит на разные голоса вербное, лимонно-желтое облачко. Дирижирует этим дружным и слаженным ансамблем много знающий-понимающий северный своевольный ветерок.
Прошло больше часа. Нагулявшись, тою же лесной, устланной прошлогодней листвой тропинкой возвращался домой. Вышел на опушку и снова встретился со своей приятельницей.
На веточке вербы, с наветренной стороны, трепыхался на ветру… белый листок бумаги. Откуда он? Я подошел к кустику и дотянулся до листка. Чьей-то рукой было на нем выведено фломастером: “В свой час – своя поэзия в природе” и чуть ниже добавлено – “Китс, англ. поэт”.
Я улыбнулся и мысленно приписал к сказанному поэтом: “И дай же бог, чтоб истоки этой поэзии были бездонны, а час бы этот длился дольше века…”
Старость, говорят, – не радость. Верно. Верно вместе с тем и это: старость – не есть один, как миг, день. Путь у седой реки долог. Встречаются повороты и раскаты… Жеманящимися, улыбающимися будут видеться цветы вокруг. Заговорят с тобой облака. За восход примешь закат. О таком полыхании чувств так говорят: “Иной седой и черноволосому маху не даст”.
Прошлой осенью встретился, шастая по в золото одетому лесу, с осиной. На вид ей – лет сто. Для неё и её племени это немало. Одряхлела сердечная. Её допекал гриб-трутовик, долбил, весь продырявил, “лесной санитар” – дятел, не забывал точильшик. Казалось, – все в прошлом. Но…
Пришла весна.
Вай! А это что?
Моя прошлогодняя знакомая старушка-осина накинула на голову и плечи такую с узорами и бахромой шаль, что не сразу и узнал! Чуть от удивления не очумел. Скрипит, кряхтит, постанывает, а сама, вслушайся только, песню молодости завела! Вот тебе седая!
О проекте
О подписке