«Вечер в браслетах и бисере…»

 
Вечер в браслетах и бисере,
ты  мокрая, ледяная на вкус,
взбиты легкие мысли в миксере
кружения ласточек, веток и бус.
Ты правильная,
непросто выпить
коктейль из кровавых точек, —
ты, наяда, впиваешься, пьешь,
сфероид солнечный,
 кипение розовых мочек,
крылатая безобидная ложь.
 

«Тайны простейших невероятно сложные…»

 
Тайны простейших невероятно сложные.
Тени кропотливых штрихов природы,
тонкие переливы соловьиного лета,
выкликающего из комочков нежного пуха
имена беспросветной тоски.
Сколько раз повторять:
непознанное – не бог, а мрак.
 

«Черные дыры зрачков…»

 
Черные дыры зрачков
поглощают ауру —
жаркое нежное
восторженное:
– Мое.
В мозговой центрифуге
дробишь легкие мысли,
глупые любопытные
человеческие:
– Мои.
Пытаешься понять:
– Бесполезно.
Не приближайся,
чтобы зрачками  зверя
не обглодать мое «Уходи»
до костей.
 

«Кубизм возводит в куб квадратные чувства…»

 
Кубизм возводит в куб квадратные чувства,
угнетая нервную сферу свободой зверинца,
где сочен скулеж в черных клетках шакалов,
воющих на серебро пустоты.
Черный квадрат Малевича у каждого на слуху,
но в проекции внимательного взгляда,
искоса на бегу заметить невидимое проще.
Выплывай  из   диванных  пружин.
В путь!
 

«Магма внутри…»

 
Магма внутри.
Ее внушительны круговращения.
Магмы накоплен взрыв – не кури,
секунда – до землетрясения.
Такого еще не видели мы,
не знали о нем,
но  мечтаем.
Страх – это риск, это – бред огнем,
бег от церемонии с чаем.
До взрыва – секунда,
но хватит пчеле
закончить медовый месяц,
чувства излить васильку и ветле,
откачать  разных кашек и смесиц.
День спрессован, как муравьиный Вавилон,
он белый шум ожидания,
спалится содом, наш огромный содом —
распустится миг созидания.
 

Горячее вино

«Красота секса …»

 
Красота секса —
она шерсть на груди,
каждый волосок,
сквозь который —
приступ экстаза —
гляди!
Кивок из толпы,
ангела синий привет.
Кивнет  из вселенной небрежно,
но не оплатит билет.
 

«Глаза, как маслины зеленые…»

 
Глаза, как маслины зеленые,
но оттенок иной,
они два поспешных мазка гуашью,
но с лупой разглядывать шедевры
не стоит.
 

«Чувство дивной похоти…»

 
Чувство дивной похоти
окутало низ живота,
тело содрогнулось
от страстного желания
присвоить каждую клетку
распаленного органа.
Кровь хлынула навстречу
дивной музыке вторжения.
И… до утра
в уютную берложку
удивительной порядочности,
нежности,
теплоты,
уюта милых рук.
 

«Не знаю как в южных краях…»

 
Не знаю как в южных краях,
где женщинам ни грамма не дозволено,
а в наших северных широтах
без горячего бордо
ну, просто никак.
 
 
Малиновый глинтвейн
 в округлом предсердии бокала,
спрячь в ладонях,
 подыши в бордовый кларет,
оживи, сделай глоток,
оближи с  губ кисло – терпкие капли,
но кусочек бекона в прожилках й липомы
и вожделенно вздыхающий камамбер
под испариной  плоти —
не тронь, ни кусочка.
 
 
Лишь свечи! Обязательно – свечи
на низкой тумбе,
чтобы тени сплелись на стене,
 напротив,
каждый бицепс и трицепс, рисуя лучами,
изнывая, как два негодяя
 на раскаленной жаровне.
 

«Что  непереносимо …»

 
Что  непереносимо —
это  мокрый язычок,
ползущий по краю бокала.
круг за кругом,
медленно,
как слизень,
 выпавший из перламутра,
полного ослепительных жемчужин.
Тварь,
перестань,
говорю,
закружила…
 

«Даме не обязательно видеть…»

 
Даме не обязательно видеть,
обоняние – главное в предпочтении.
Выбирает не самка, но – овула.
клеточный механизм совокупления —
самые точные нано-пружинки природы.
Запястья тонки, и в прожилках бегущих секунд
от лодыжки, где еле услышишь  губами
до клокочущей пены виска,
где под ним, в голове, закипает оргазм —
не вспугни начало.
 

«Между нами струя…»

 
Между нами струя,
она горяча, она, бодря,
раздвигает лепестки,
а ты  индивид  еще тот.
Не скажу, что  урод,
полмысли  висок не пробьет.
Ванна  одна
на двоих,
не вспоминай, не надо,
и не кроши мне в рот
ломтики шоколада.
Губ виток не лепи
нежным страстным овалом —
просто за плечи возьми
и удиви диким шквалом.
 

«Две головы…»

 
Две головы
торчат из подушек.
фрикции – все что нужно,
спираль смертельного  искусства —
экзотика страстнейшего из моментов,
прелюдия буйных чувств.
 

«– Увы-увы…»

 
– Увы-увы…
Расставание обязательно?
– Да-да-да!
Останусь возле метро,
в толпе  затеряюсь,
духи выветрятся,
как последние  слова.
Силюсь вспомнить
заколку над ухом,
доращу эту прядь,
помню – губами кромсал,
и  шептал:
«Блядь… моя личная блядь».
 

Дети Евы

«Ангел, синие глаза…»

 
Ангел, синие глаза,
и улыбка – мрак,
ангел, синяя гроза,
что у нас не так?
 
 
Ты был нем – и бури чернь,
ты был наг – и враг,
бил по лику ночи  день,
истекал, как зрак.
 
 
Ангел в стонах был рожден,
квасил в кровь ладонь,
ангел в грязь людей влюблен,
навзничь – чести бронь.
 
 
Этот кубок… Выпей смак,
тайный вкус на дне.
Помнишь, милый, сласть атак
и шаги в огне?
 

С каждым продрогшим ангелом

 
У любви – миллионы лиц,
всемирный экстаз,
наваждение в ритме едином
с каждой подземной тварью,
с каждым жуком замызганным,
с каждым продрогшим ангелом
упиваться экстазом
подземных подопытных чувств.
Планета зудит в дивном эструсе,
и гейзеры опытных фобий —
сплошная изнанка любви.
 
 
Шагни в наш клубок неистовый
протиснись в загадку смачную —
там ждет тебя главная тайна —
чувственный апофеоз,
лоботомия разума,
истерика серотонина,
солнца закат,
сон бога
под радугой наготы.
 

«Серафим протяжными крылами…»

 
Серафим протяжными крылами
помахал на твой понурый лик,
и, как-будто сдавленный годами,
встрепенулся в теле звонкий крик.
 
 
Полюблю сегодня хоть любого,
хоть бомжа бродячего во тьме,
лишь бы музыки прекрасный повод
не копаться в медленном уме.
 
 
И на миг – долой свои вериги,
темный смысл, монашеский удел,
разве не вериги – эти книги?
Прочитал – и также похудел.
 

«Мечту мою штормит, и качка разгулялась…»

 
Мечту мою штормит, и качка разгулялась,
от рук твоих светло – плывешь через меня,
надолго порт закрыт, но пусть твоя усталость
не заглушит печали, истово браня.
 
 
Крюками якорей твой путь означен точно,
горячий грунт упруг до судорог на дне,
нет контуров земли, далек причал песочный,
и скрыты берега – пока плывешь в огне.
 

«Дети Евы рождались в аду…»

 
Дети Евы рождались в аду,
в прогрессии протуберанцев,
крылья вырваны на лету.
волочились по следу,
зов, жужжание.
Узнаете – Земля?
Стук копыт, рык и ржание,
все желаемое – нельзя.
Где дьявол содом возвеличил
до мысли единой —
постель,
эротика – мысленный трафик,
искомая самоцель.
 

«Догребай, спеши…»

 
Догребай, спеши,
доживай, дыши
синеглазый мрак,
 смак, веселый май,
гнев и сердолик,
златокамня лик,
унесенный ветром
клекот синих птиц.
 

«Мы расстворяемся друг в друге…»

 
Мы расстворяемся друг в друге,
смешны деленья на миры,
твои неистовые руки,
твои горячие вихры -
как ураган, горячий, нежный,
всесильный, страстный, неизбежный,
ворвавшийся в мои пространства,
смешавший бездну окаянства
с манящей свежестью озона
и оглушительного звона.
 

«Когда мы были динозаврами…»

 
Когда мы были динозаврами
в доисторической дали,
питались горечью и лаврами
нещедрой пепельной земли.
 
 
Летали, плавали и ползали,
любили спать, любили есть,
драчливыми кичились позами,
вздымая чешую и шерсть.
 
 
Нажравшись, грели рожи плоские,
инстинкты тешили свои,
надув багрово шеи плоские,
вели смертельные бои.
 
 
И души темные, звериные,
надежная скрывала бронь,
и не был превращен в извилины
рассудка бешенный огонь.
 
 
Ты скажешь: динозавры вымерли.
Я с ужасом в тебя гляжу:
со дна души, в страстях ли, в дыме ли, —
взлетает зверь по виражу.
 

Выпустим птицу!

«       Выпустим, говорю…»

 
       Выпустим, говорю
       среброгрудую птицу —
       петь, петь, петь!
       А не томиться.
 
 
       Пусть обнажится суть —
       всем бы нам   крошку неба.
       Если свободен путь,
       птице ли – хлеба?
 
 
       Меч в твои руки вложу —
       клетку – наотмашь!
       Я и сама дышу
       не беззаботно.
 
 
       Слышишь – как тонко в груди?
       Видишь – как дышит ветер?
       Выпустим птицу! Лети!
       Пусть будет путь ей – светел!
 
 
       Только напрасен плач
       горе -дебила.
       Что же ты в слезах, палач?
       Птица тебя забыла.
 
 
       Видишь – смеется, летит,
       в синих лучах серебрится.
       Может, тебя  и   простит
       эта свободная птица.
 

«Белое бы тебе крыло…»

 
Белое бы тебе крыло,
вечное бы тебе – тепло!
Неба стихия – цель!
А в апогее – трель!
 
 
Пой, создавай волну,
славную голубизну,
славный словесный вздор,
рифм перебранку  и спор.
 
 
Каждое слово – ложь,
каждое слово – дрожь,
в целом же  тысячи нот —
музыки вечной взлет.
 
 
Если перепоешь —
значит – переживешь.
 

«Стань светла…»

 
Стань светла
у Млечной звезды,
не ветла —
но нет пустоты.
 
 
Тот же шелест и шелест —
плач.
Он слышней, когда
кони – вскачь.
 
 
В центробежном
смешеньи времен
в человеке —
вдруг топот и звон.
 
 
Брызги, брызги
из-под копыт,
свист и визги
и рана болит.
 
 
Через час
этот всадник умрет,
через миг
станет пылью народ.