Предисловие

Культура есть всё то, что творил человек в процессе своего исторического становления. Ее возвышенное проявление представляет собой концентрированную форму исторического становления общества, нации и государства. Соответственно, культура есть живой экстракт человеческого опыта и переживаний нации в своих усилиях решить фундаментальные проблемы бытия. Вследствие этого ее содержание всегда носит относительный характер в критериях истины, а ее значению всегда присущ абсолютный характер в критериях ценности. Культура отражает в своем развитии трансформацию исторических парадигм теоретического и практического разума. Вместе с тем она контролирует этот процесс, будучи живительным экстрактом истины и ценности.

Историческое значение культурной идеи для государства и нации равноценно самому их существованию. Дело в том, что культурная идея сама по себе есть не что иное, как теоретическое отражение постоянных исторических попыток найти обоснования идеи вероятности и альтернатив.

Культура есть внешность и внутренность действительной жизни нации. В ней и через нее можно видеть реальный ход и перспективы развития общества и государства, ибо в ней отражаются все зигзаги бытия, победы и поражения, радость и печаль, добродетели и пороки.

Данная книга представляет собой живой пример демонстрации этих бинарностей путем анализа культурного дискурса современной жизни иранской нации. Тем самым она выходит за рамки традиционных подходов (исторических, политических и идеологических) при анализе современной иранской культуры. В целом она дает определенное представление о культурной жизни современного Ирана. В ней сочетаются элементы объективного и конкретного анализа реальности и «дискурсов» современной иранской культуры, что вследствие критического подхода способствует расширению национально-культурного самосознания.

М. М. Аль-Джанаби

Что такое культурная история?

Современное – это фрагмент прошлого, который мы относим к нашему настоящему.

Саймон Дюринг

Культурная история – дискурс, вернее, направление, получившее бурное развитие в семидесятые годы прошлого века. В Иране оно пока не привлекло должного внимания, и исследования в этой области самые незначительные. История, которую представляют иранские СМИ, равно как и иранская историография, почти всегда военно-политическая. Очень редко при освещении исторических событий применяется культурный подход. Поэтому можно смело сказать, что одна из наших первоочередных научных задач на сегодняшний день – это ознакомление с культурной историей, ее предметом, методологией и анализ ее отношений с другими, смежными дисциплинами, такими как культурные исследования и история.

Само название «культурная история» говорит о том, что эта наука использует междисциплинарный подход и старается совместить две основные гуманитарные науки, а именно историю и культуру. Таким образом, культурная история – это междисциплинарная наука, совмещающая историю и дисциплины, связанные с культурой: антропологию, социологию, культурные исследования и т. д. Среди всех направлений гуманитарных наук, коих немало, ближе всех к социологии, истории и культурным исследованиям стоит именно культурная история. Она имеет с ними общую границу.

Анализ отношений культурной истории с ее ближайшими соседями может дать ответы на многие наши вопросы. В связи с этим ниже будут приведены идеи Питера Берка^[1] об отношениях между социологией и культурной историей, антропологией и историей, а также об эпистемических предпосылках появления культурной истории на разных этапах.

Если историки и представители прочих социальных наук в Иране или в других странах хотят производить авторитетные знания, то им необходимо сотрудничать и использовать опыт друг друга. История и социальная теория – это сиамские близнецы, и попытки историков и теоретиков первой половины XX в. разделить их, пусть даже передовыми инструментами и имея высокую квалификацию, ни к чему не привели.

Формирование и развитие культурной истории

Эпистемический и социальный контекст. Культурная история формировалась в контексте изменений дискурсов истории, социальной теории и культуры как понятия. Поэтому для ее глубокого и исторического понимания нужно знать контекст эволюции дискурсов. Здесь мы со ссылкой на одну авторитетную книгу кратко остановимся на этом вопросе. В своей книге «История и социальная теория» Питер Берк пишет, что до недавнего времени историки и социальные теоретики не были хорошими интеллектуальными соседями (коллегами). В первой главе книги под названием «Теоретики и историки» он в кратком историческом экскурсе обозревает взаимоотношения историков и социальных теоретиков. Берк пишет, что c XVIII и до начала XX в. историки и теоретики имели тесные связи. Монтескье, Фергюсон^[2], Джон Миллер^[3] и Адам Смит – социальные теоретики XVIII в. – имели историческое видение, и их в большинстве случаев называли «историками – социальными теоретиками». По мнению Берка, в девятнадцатом веке историки стали постепенно дистанцироваться от социальной теории, а социальные теоретики – от истории. Он приводит имена таких историков, как Леопольд фон Ранке, и таких философов, как Вильгельм Дильтей и Бенедетто Кроче^[4], в качестве противников социологии и социологического теоретизирования. И хотя в конце XIX в. некоторые социальные теоретики, такие как Вебер и Дюркгейм, стали изучать историю, это, тем не менее, не мешало им все жестче критиковать историков. С начала XX в. и далее социальные теоретики постепенно стали предпринимать попытки сочетать изучение прошлого с существующим положением в конкретной культуре. Так, антропологи, такие как Франц Боас^[5], обратились к «полевым исследованиям», социологи стали изучать только современное общество, классические экономисты, как Йозеф Шумпетер, занялись статистикой, цифрами и чисто математическими моделями; психологи, как Жан Пиаже^[6] и Вольфганг Келер^[7], ограничились испытательными (экспериментальными) подходами. Таким образом, по выражению Берка, «прошлое было отвергнуто социальными теоретиками».

Похолодание отношений между историками и социальными теоретиками все же не привело, по мнению Берка, к их полному разрыву. И пример тому – Йохан Хейзинга^[8] – историк, исследовавший культуру XIV и XV вв. и многое перенявший от социальных антропологов в процессе своих исследований. Другой пример – географ Андре Зигфрид^[9] и социолог Морис Холбокс, вошедшие в 1929 г. наряду с историками в редакторский состав популярнейшего ежегодника «История экономики и общества». В 1949 г. именитый британский антрополог Эдвард Эванс Притчард^[10] пишет свою книгу «История Санусии в Киренаики». В 1939 г. Норберт Элиас издает свой знаменитый труд по исторической социологии «О процессе цивилизации», который считается классикой жанра.

По мнению Берка, начиная с 1960-х гг. и далее историки и социальные теоретики вновь начали проявлять интерес к исследованиям друг друга. В шестидесятые были изданы такие труды, как «Политические системы империй» Самуэля Эйзеншдадта^[11] (1963), «Первая новая нация» Мартина Липсета^[12] (1963), «Вандея: Социологический анализ контрреволюции 1793 года» Чарльза Тилли^[13] (1964), «Социальные истоки диктатуры и демократии» Баррингтона Мура^[14] (1966) и, конечно же, известная книга Эрика Вульфа^[15] «Крестьянские войны двенадцатого века» (1969). Эти труды обнаруживают некоторое единство взглядов социальных теоретиков и историков. Берк пишет, что за последние несколько десятилетий такие социальные антропологи, как Клиффорд Гирц^[16], Маршалл Салинс^[17], Эрнест Геллнер^[18] и Эрик Вульф, а также социологи Джон Холл^[19] и Майкл Манн^[20] смогли придать социальным исследованиям исторический окрас. Теперь термины «историческая социология», «историческая антропология», «историческая география» и «историческая экономика» стали использоваться для выражения связи между историей и этими дисциплинами.

Питер Берк убежден: существует много факторов для интеграции истории и социальной теории. И подтверждением тому, как ему видится, является то, что быстрые и все возрастающие темпы социальных изменений заставляют социологов и антропологов проследить и изучить эти изменения на протяжении истории, что отбрасывает их порой в очень далекое прошлое. По его мнению, также и историки за последние несколько десятилетий переключились с традиционной политической истории на историю социальную. То, что столетиями составляло предмет изучения истории (история сверху, или военно-политическая история), теперь отошло на второй план. По мнению Берка, в среде историков произошел социальный поворот, а в среде социальных теоретиков – поворот исторический.

Культура и культурная история. О том, как развивалась культурная история после 1970-х гг., Берк пишет в своей книге «Что такое культурная история?» (2004). Ниже со ссылкой на все шесть глав этой книги мы постараемся кратко изложить историю данной дисциплины.

В статье «О методе в современной историографии» Линн Хант^[21] следующим образом описывает изменения в современной историографии. В конце 1950-х – начале 1960-х гг. группа молодых историков-марксистов начала распространять книги и статьи под общим названием «История снизу» [история народных низов, а не элит и верхов]. Из классических трудов здесь можно выделить работы Джорджа Рюде^[22] о роли народных низов или толп (crowd) в Париже [во время Великой французской революции], книгу Альбера Собуля^[23] о парижских санкюлотах [радикальных республиканцах времен Великой французской революции] и, конечно же, известный труд Эдварда П. Томпсона^[24] об английском рабочем классе. Вдохновившись этой инициативой, историки в начале 1960-х гг. переключились с традиционной историографии, фиксирующей лишь события, связанные с политическими лидерами или политическими институтами, на исследование социального наполнения повседневной жизни рабочих, женщин, этнических групп и т. п.

В 1970-е гг. культурная история обрела вторую жизнь. До этого история и историография, как уже было сказано, были посвящены главным образом войнам и политике, меньше – социальным вопросам. Культура же игнорировалась вовсе. Поэтому на начальных стадиях культурная история формировалась именно как реакция на данное обстоятельство. Традиционная историография почти никогда не видела предметом своего изучения вопросы, связанные с женщинами, детьми, мигрантами, меньшинствами, общими моделями поведения масс, например, массовым искусством, местными знаниями, и вообще вопросы, связанные с жизнедеятельностью групп, народностей или обществ, оказавшихся на периферии.

Культурная история стала частью процесса культурного поворота и обретения культурой значимости в гуманитарных и общественных науках, таких как политология, география, социология, экономика, психология и культурные исследования, после которого исследователи стали базироваться в своем подходе не на «теории рационального выбора поведений», применяемой раньше в таких науках, как экономика, социология и политология, а на объяснении «влияния ценностей групп на поведение», и начали уделять пристальное внимание интересам конкретных групп в конкретных странах и периодах. Тут можно вспомнить слова Сэмюэла Хантингтона о том, что в сегодняшнем мире «культурные границы» куда важнее границ экономических и политических.

О концепции культуры в социальных теориях довольно интересно рассуждает Роланд Робертсон^[25] в первой главе своей книги «Глобализация и социальные теории». По его мнению, в начале XX в. культура играла роль инфраструктуры и обладала объяснительной силой. Например, «Протестантская этика и дух капитализма» Вебера – одна из тех работ, что признают за культурой и религиозными ценностями объяснительную и определяющую силу. Но такой взгляд на культуру господствовал до 1920-го г. После, до 1960 г., когда в обществе царили марксистские взгляды, социальная мысль уже не придавала этому аспекту культуры никакого значения. Однако начиная с 1960-х гг. культура вновь приковывает к себе внимание ученых. В этот период и зарождается культурная история.

Культура обрела важность не только в области истории, где была учреждена новая дисциплина «культурная история», но также и в других науках. Например, в экономике новый взгляд на культуру заставил усомниться в универсальности принципа рационального потребителя и теории рационального выбора. В итоге пристальное внимание стало уделяться иррациональным и даже символическим выборам, которые потребители делали в состоянии эмоционального возбуждения. В политологии в силу признания этнических и культурных различий у электората были поставлены под вопрос принцип рационального голосования и теория рациональных выборов. В психологии усомнились в решающей роли инстинктов и заострили внимание на культурном опыте. В антропологии и социологии на радость исследователям появились такие дисциплины, как «культурная антропология», «социальная антропология» и «культурные исследования» (самое важное явление в области культуры XX столетия). Все это говорило о своего рода культурном повороте и обретении культурой определяющей роли.

Новые общественные движения и возрождение местных движений в защиту окружающей среды, прав женщин, гражданских прав (в США), осуждающих расизм и появление религиозных движений лишний раз продемонстрировали в середине XX в., насколько важна культура. Во всех этих движениях культура играла центральную роль. Если мы проследим историю обретения культурой центральной роли, то увидим, что до XIX в. мы были свидетелями военной власти, но после Первой мировой войны в мире установилась уже власть экономическая. Затем, начиная с 1960-х гг. и далее, набирает силу политическая власть, пока, согласно Бурдье^[26], не наступает черед символической власти, заключенной в культуре. Теперь наиболее могущественными стали считаться те страны, чьи элементы истории признаны частью всемирного культурного наследия; чьи ученые награждаются престижными международными премиями; чье творчество и искусство обретает мировую славу; чей язык становится международным; чьи философы дают направление ходу человеческой мысли; чьи открытия и инновации меняют мир; чьи спортсмены завоевывают сердца и т. д. В этом случае символы производят богатство и приравниваются к интеллектуальной собственности.

Мы убеждаемся в том, что концепции культуры – это хозяева истории. Истории, которая начинается с тайлоровской концепции культуры, проходит различные стадии и в конце концов доходит до постмодернистской трактовки культуры. В постмодернистском понимании культура – не что иное, как система смысла, символов, содержащих смысл, или символических смыслов. Отсюда культурная история превращается в историю распознания этих смыслов. В результате мы приходим к главному выводу: ошибочно полагать, что культура может иметь лишь яркое наглядное проявление. Это заблуждение. Только часть культуры находит свое воплощение в кинематографе, искусстве и театре. Другая часть проявляет себя в виде образа жизни.

Следующий момент в обретении культурой важности – то, что это понятие стало циркулировать в масс-медиа и в общественном дискурсе. Сегодня культура упоминается не только в университетской среде и интеллектуальных кругах, но и в дискурсе масс. Слово «культура» прочно вошло в обиход. Теперь мы то и дело слышим такие словосочетания, как «культура вождения», «культура бедности», «культура семьи» и т. п.

Однако столь частое и обширное употребление привело к тому, что стало очень трудно дать определение наукам и дисциплинам, имеющим отношение к культуре, и фиксировать их границы. И культурная история здесь не исключение. Количество вопросов, относимых за последние несколько десятилетий к сфере культурной истории (начиная от культурной истории каждой части нашего тела и заканчивая культурной историей нашего каждодневного жизненного опыта), не позволяет точно определить область исследования культурной истории как научной дисциплины на основе исследуемых ею объектов. Нельзя также забывать и о том, что дискурс культурной истории, как и любой другой эпистемический дискурс, породил свои собственные объекты исследования.