Наутро дядя Митя с племянниками пришли к себе, поглядывая на отца, лежащего на столе под образами.

Вот он, момент истины, налицо. Только дядя приготовил пиджак, рубашку, штаны с ботинками, как пришел Слава Юматов, с ним Валерка и Ленька Маркины.

Подошли к отцу на столе, оглядели.

– Ну што, Николай Дмитрич, пора одеваться да в колыбель укладываться, – грубовато, в алатырском духе пошутил Юматов, взял одежду. – Давай-ка ребятки, берите его под микитки, – затоптались они возле отца, по комнате распространился острый, тошнотворный трупный запах, Николай даже отшатнулся к кухне, а Вова убежал на лестницу, нечем дышать, дядя Митя стоически покашливал неподалеку, мало ли что пригодится может.

– Ничево, дело привычное, – подбадривал Юматов своих помощников, те терпели, деваться некуда: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Худо-бедно, но одели быстро.

Николай поднес гроб к столу, и вскоре отец лежал в нем, скрестив на груди руки: в рубашке с пиджаком, в штанах с ботинками, все как полагается.

Дядя Митя раскрыл окна пошире, вынес литр водки.

– Спасибо ребята, без вас мы бы не справились.

– О чем разговор, чай Николай нам не чужой, только он закоченел на столе-то, еле одели. Покойника надо сразу одевать и в гроб класть, как положено.

– Так праздник, пока столяра нашли, гроб сделали, – развел руками дядя Митя, – завтра приходите помочь, учтем, сочтемся.

Только за ними закрылась дверь, вошел Венка Пигусов с венками в руках: – Вот, Димитрий, сделали как договаривались. Два венка с лентами, от родных один, и от друзей.

– Положи на кровать, венки что надо, и ленты, молодец, – дядя был доволен, сунул Венке деньги. Тот принял их, пересчитал. Дружба дружбой, а работа должна быть оплачена. Постоял возле гроба, посмотрел на покойника. Вздохнул.

– Эх Николай, еще недавно выпивали с ним, он радовался, говорит, скоро с Митей в Москву поедем, к сыну. Вскрытие-то не делали? В Алатыре нет сейчас патологоанатома.

– А зачем, доктор освидетельствовал, написал заключение, и так все ясно, – рассердился дядя Митя, еле сдерживаясь. – В Шумерлю надо ехать для этого, машину заказывать, там пару дней, назад везти, а хоронить когда?

– Да ладно, Димитрий, не кипятись. Это я так, вон вижу, ссадина на темени, лицо побито, переносица. Неспроста это все.

Николай с Володей переглянулись, а ведь дело говорит Венка, да и дядька перепугался, с чего бы это?

– Ну ладно, Вениамин, приходи завтра помогать, нам идти надо, дела, – выпроводил его за дверь хмурый дядя Митя. – Вот балабол, язык без костей, стоит, мелет им как помелом.

– Не обращай на него внимания, ты все правильно сказал, мы с братом тоже так думаем, – поддержал дядю Николай.

Тот приободрился, и стал рьяно собираться, гремя ключами:

– Тогда поехали к Маруське, обедать давно пора…

Похороны

Этот день, 10 ноября, Николай не забудет никогда.

Не успели они уйти к себе, как прибежала повариха Людмила с помощницей, и они вместе с хозяйкой принялись за дело: поминать отца придут человек под 30, если не больше, придется готовить на славу, с запасом.

Около дома на Куйбышева 14 уже толпились мужики, многие хотели проститься со своим другом, товарищем, художником, фронтовиком, кто звал его Николаем, кто шефом, кто Шмагой, или же Николаем Дмитричем, но его в ту пору знавали многие в городе, и хотели проводить в последний путь.

Подъехал автобус, остановился на Комсомольской, подошел фотограф из фотоателье. Выносили гроб с телом отца на улицу лучшие его друзья, Виктор Шереметьев с братом Владимиром, Володя Рыбаков с Венкой Пигусовым, рядом еще человек шесть. Слава Юматов вынес табуреты на улицу, на них поставили гроб с телом. Слов на ветер не бросали, почтили отца молча, с уважением. Погода морозная, снег устлал землю, но алатырцы народ привычный, и зима в ноябре их даже радовала, грязи меньше.

– Вова, ты хотя бы перчатки снял, неудобно перед людьми, вон, косятся на тебя, – сделал Николай замечание брату, тот не снял, отмолчался, стоя рядом с дядей Митей.

Фотограф сделал снимки отдельно родных у гроба, общие вместе с друзьями, крупный план усопшего, и саму процессию:

Впереди Венка Пигусов нес венок от друзей, за ним сосед с венком от родных, приятель отца нес на голове крышку гроба, ну и братья Шереметьевы вместе с Рыбаковым и Юматовым несли на полотенцах через плечо сам гроб с усопшим, следом за гробом брата хромал дядя Митя, сыновья Николай с Владимиром, и все остальные. Несли гроб целый квартал, до автобуса.

Народу собралось много. Поставили гроб с отцом в автобусе, вокруг уселись те, кто уместился на сиденьях, дядя Митя с племянниками сидели в изголовье. До кладбища доехали быстро.

Вынесли из автобуса, с трудом пронесли между оградами, наконец, поставили возле отрытой могилы, устланной лапником.

– Ну вот, Николай, ты и дома, – отер пот со лба Виктор Шереметьев, – давайте прощаться.

Дядя Митя перекрестился, Вова стоял рядом столбом, Николай приложился губами ко лбу отца. Остальные поклонились.

После этого забили крышку гвоздями, опустили гроб в могилу, каждый бросил по горсти земли на крышку гроба, копщики быстро закидали землей, утрамбовали холмик, возложили венки.

Поставили на место разобранную часть ограды, завинтили.

– Все, Николай Дмитриевич, спи спокойно.

– Прощай, друг, – мужики перекрестились, они все-таки больше веровали в бога, чем в пространные речи президента, особенно в такие минуты. Молча доехали до дома Ледяевой М.Д.

Николай все это время находился словно в прострации, будто во сне, хотя ясно видел все и вся вокруг, говорил о чем-то с кем-то.

Прошел следом за дядей с братом в дом, все чинно расселись за столами, кто на стульях, кто на лавке. Приступили к трапезе: сначала кутья, блины с медом, потом разлили водку по стаканам.

– Помянем моего брата Николая, фронтовика, художника, – оглядел дядя Митя всех по очереди, выпили.

– Да, Димитрий, без Николая тебе скушно будет, – покачал головой Виктор Шереметьев, – да и нам всем тоже.

Володя Рыбаков, человек верующий, хотя и пьяница, истово перекрестился на иконы в углу: – Добрая душа у него, не жадный, кампанейский, а художник какой, талант от бога, помянем тебя, Коленька, – и прослезился, выпил водку крупными глотками, словно путник в пустыне, измученный жаждой.

Мария Дмитриевна с Людмилой принесли жаркое, мясо с картошкой, пшенную кашу с топленым маслом, пироги, компот.

– Кушайте, поминайте Николая Дмитриевича, пока душа его с нами, пускай порадуется.

Напротив дяди Мити сидел местный дурачок, с аппетитом уплетая все подряд. Так принято. Какие поминки без дурака.

– Ваня, тебе налить еще стакан водки, или ты больше не будешь? – решил подначить его дядя Митя, хитро подмигивая племянникам, Володя даже есть перестал, интересно, Николай улыбнулся, дядька и тут в своем амплуа.

– Конешно буду, – подставил свой стакан Ваня, плотоядно облизываясь, – я што, дурак разве, от водки отказываться.

– Конечно не дурак, – налил ему дядя стакан до краев, и Ваня с удовольствием выпил его до дна, рыгнув в ответ.

– Ты закусывай, Ваня, не стесняйся, пироги ешь.

– Я ем, пироги я люблю, – отвечал тот набитым ртом.

Мужики вокруг заулыбались, глядя на них, и потянулись на выход, перекурить, передохнуть.

– Пойду и я курну, – глянул на старшего брата с дядей Володя, вылезая из-за стола, – вы ведь не курите.

– Сходи, чего там, а мы с Колей пока по стаканчику компота ахнем, – расслабился дядя Митя, изрядно подустав от похорон, поминок, подвел его брат, помер так некстати.

Николай понимал своего дядю, как никто другой, но не осуждал, так как и отца знал не хуже. Только дядя Митя мог терпеть своего брата, да и то не всегда.

Эх, отец, всего 61 год сумел прожить, больше не захотел.

Пришли помянуть своего наставника и друга Слава Лоскутов, Валера Киняшов, одноклассники Николая и хулиганы, которых знал весь город. Они давно не виделись, были рады друг другу.

– А Коля Васильев где, не знаете?

– Уехал на шабашку с малярами, говорят, в Канаше крышу с куполами красят в местной церкви, – хмыкнул Лоскут.

– Был бы в Алатыре, сразу прибежал. Николай ведь и его научил рисовать, как и всех нас. Теперь мы все художники, спасибо ему за это, – выразил свои чувства и Киняш.

– Да, свойский был мужик, и художник божьей милостью, такого у нас в Алатыре больше не будет.

– Мы и Юру часто вспоминаем, какой авторитет был, а умер в больнице. Один ты теперь, Митя, остался.

– Почему один, у меня вон племянники какие, – хорохорился Дядя Митя, глядя, как они выставили на стол еще батарею бутылок:

– Это от нас, помянем нашего учителя и шефа!..

Поздно вечером Николай проводил повариху Людмилу до дома, она боялась идти одна, еще прищучат где, не вырвешься. Жила она со своей семьей в пятиэтажке за гостиницей «Заря».

– Спасибо Коля, что проводил. Ты правда в Москве живешь?

– Давно уже, скоро 20 лет будет.

– А я никогда там не была, интересно посмотреть, может, соберемся когда, приедем с детьми в гости.

– Побегу, спасибо тебе за помощь, – пропустил он мимо ушей намеки смазливой поварихи, не дай бог незваных гостей.

Когда вернулся, дядя Митя с Вовой еще не спали, ждали его. Мария Дмитриевна прибиралась на кухне, мыла посуду, после таких поминок есть чем заняться, навести порядок в доме.

Прощание. Отчий дом

Рано утром братья пришли в отчий дом, прибраться.

– Нам с тобой надо еще в нотариальную контору зайти, на станцию за билетами, завтра уезжаем, – пояснял Николай Вове, открывая замок на двери. Тот молча радовался, кивая, недолго осталось потерпеть, скоро домой. В этом они были единодушны.

Войдя в пристройку, он осмотрелся: вроде бы все как было, совсем недавно он выпивал здесь с отцом, разговаривал, и тут он осознал, что дом их осиротел, отца больше не будет здесь никогда, сколько бы он не приходил в их отчий дом. Никогда.

– Ты чего задумался, пора убираться, – осерчал вдруг Вова, и Николай выдохнул, приходя в себя: – Да, за дело!

Для начала он схватил за дужку переполненное помойное ведро, Вова взял за ручки кастрюлю с дерьмом, отворачивая лицо, и они торопливо отнесли все это на помойку за уборной, сбросили вниз с откоса, и пошли обратно.

– Ничего Вова, не брезгуй. Больше не придется за отцом убирать, один раз можно и потерпеть.

– Почему один, мы уже убирались с тобой здесь, полы мыли, обои клеили, фуфырики ведрами выбрасывали, я помню, – перевел дыхание Вова, перхая с непривычки.

– Ну и молоток, не забывай, родителей не выбирают, какие есть, тем и дороги. Ты чего дохаешь, простыл?

– Поспи-ка сам на полу, не так дохать будешь.

– Это ты загнул, братец. Я всю ночь на сквозняке промаялся в плацкарте на верхней полке, возле туалета, и ничего. Не жалуюсь.

Затем они молча вымели мусор, прибрались напоследок, все, пора уходить. Николай взял стоявшую в углу свою детскую удочку, хранимую отцом, осмотрел такой знакомый поплавок с крючком и грузилом на леске, привязанной к гибкому пруту-удилищу, который он отыскал в саду и срезал ножиком, поставил обратно.

– Это моя удочка, когда-то я пескарей и ершей на нее ловил, пусть стоит на память. Потом заберу.

Запер дверь на замок, и они пошли на Стрелецкую, в нотариальную контору. Им повезло. К нотариусу очереди не было.

Володя написал заявление о передаче полномочий по обслуживанию и продаже дома их отца старшему брату, Николай получил Доверенность на ведение дел, после чего нотариус пояснила: – От вашей матери необходимо такое же заявление, тогда часть дома и 20 соток земельного надела вашего отца перейдут в вашу собственность. Когда получите, приходите.

– Не люблю я всю эту волокиту, – отер пот со лба Вова, когда они вышли из конторы и направились в сторону вокзала.

– Зато хлопот теперь меньше будет, – пояснил Николай, – думаю, мать не будет возражать, деньги отец ей выплатил. Пришлешь мне ее заявление по форме, заверенное нотариусом, я приеду в Алатырь и завершу это дело. Когда дом продам, половина денег твоя, можешь не сомневаться.

За таким важным разговором они и не заметили, как пришли на вокзал. Народу к кассе немного, купили билеты на пригородный, и до Москвы, теперь дело в шляпе.

– Завтра поедем, – радовался Вова, Николай не возражал, он тоже подустал, да и Ольга его ждет, сессия на носу.

Дядя Митя был уже дома, до прихода племянников успел разобрать стол у окна, на котором покоился их отец, и велел им выбросить его на помойку.

– Нельзя сидеть за столом, на котором покойник лежал, – пояснил он, закладывая дровишки в голландку, – стол испорчен, и запах въелся. Сейчас подтопим, тепло будет.

Сначала выбросили стол, затем помогли дядьке прибраться, сходили в магазин, прошлись по городу, и оставшееся до сна время провели втроем за чаем, в воспоминаниях о том благом времени, когда были живы дядя Юра, отец, дядя Митя был хорошим рассказчиком, заслушаешься.

– Ночевать дома будем, Маруська пусть отдыхает.

На следующий день, пообедав, и собравшись в дорогу, Николай отдал дяде Мите ключи от дома отца:

– Пусть будут у тебя, может, иногда заедешь, проверишь дом, мало ли что. Привет Марь Дмитриевне, за ее заботу о всех нас, дай бог здоровья ей. Самое главное, ты у нас не болей. До встречи.

Дядя обнял племянников по очереди, сдерживаясь, закрыл за ними дверь, послушал, как они топочут вниз по лестнице, и захромал было к кровати, но передумал.

Пойду к Маруське, вдвоем все легче, здесь как-то не по себе, поживу у нее пока. А там видно будет.