VI

В 6 часов вечера были в Бордо. Поезд вошел под роскошный, но плохо освещенный навес из стекла и железа. Пассажирам, едущим в Биарриц, пришлось пересаживаться в другой вагон. Супруги Ивановы всполошились. Явился носильщик в синей блузе. Глафира Семеновна сама сняла с сетки свои картонки со шляпами.

– Как ты хочешь, а эти две картонки я не могу поручить носильщику, – говорила она мужу. – Неси ты сам…

Николай Иванович сделал недовольное лицо.

– Но это же, душечка… – начал было он.

– Неси, неси. Вот эта шляпка стоит восемьдесят три франка. Больше четырех золотых я за нее заплатила в Париже. А носильщик потащит ее как-нибудь боком – и что из нее будет! Неси….

И муж очутился с двумя картонками в руках.

– Биарриц… Вагон авек коридор, же ву при…^[19] – скомандовала Глафира Семеновна носильщику и торопила его.

– Будьте покойны, мадам… Времени много вам. Здесь вы будете сорок минут стоять, – отвечал ей старичок-носильщик и поплелся как черепаха.

Поезд в Биарриц был уже готов, но стоял на противоположной стороне вокзала, на другом пути. Это был поезд Южной дороги. В нем уже сидели пассажиры.

– Вагон авек коридор, авек туалет, – напоминала носильщику Глафира Семеновна, но в поезде не было ни одного вагона с коридором.

Все вагоны были старого французского образца с купе, у которых двери отворялись с двух сторон.

– Варвары! – сказала она. – Вот вам и французы! Вот вам и цивилизованная нация, а не может понять, что вагоны без уборной быть не могут.

Пришлось садиться в тесноватое купе, где уже сидела пожилая дама, горбоносая, в усах и с маленькой мохнатой собачонкой в руках. Собачонка ворчала и лаяла на супругов, когда они садились.

– Приятное соседство, нечего сказать… – ворчала Глафира Семеновна и крикнула на мужа: – Тише ты с картонками-то! Ведь в них не репа.

Николай Иванович промолчал и стал располагаться у окошка. Через минуту он взглянул на часы и проговорил:

– Полчаса еще нам здесь в Бордо стоять. Бордо… Такой счастливый случай, что мы в знаменитом винном городе Бордо… Пойду-ка я в буфет да захвачу с собой бутылочку настоящего бордоского вина.

– Сиди! Пьяница! Только и думает об вине! – огрызнулась на него супруга.

Она была раздражена, что в поезде нет вагона с коридором, и продолжала:

– Нет, в деле удобств для публики в вагонах мы, русские, куда опередили французов! У нас в первом классе, куда бы ты ни ехал, так тебе везде уборная, отличный умывальник, зеркало и все, что угодно.

– Зато здесь рестораны в поездах… – попробовал заметить супруг.

– Тебе только бы одни рестораны. Вот ненасытная-то утроба… Пить, пить и пить. Как ты не лопнешь, я удивляюсь!

Николай Иванович пожал плечами и, показав глазами на усатую соседку, тихо пробормотал:

– Душечка, удержись хоть при посторонних-то! Неловко.

– Все равно эта собачница ничего не понимает.

– Однако она может по тону догадаться, что ты ругаешься.

– Не учите меня! Болван!

Муж умолк, но через пять минут посмотрел на часы и сказал со вздохом:

– Однако здесь мы могли бы отлично пообедать в ресторане. Бог знает когда еще потом поезд остановится, а теперь уже седьмой час.

– Вот прорва-то! – воскликнула супруга. – Да неужели ты есть еще хочешь? Ведь ты в три часа только позавтракал. Ведь тебе для чего ресторан нужен? Только для того, чтобы винища налопаться.

– Не ради винища… Что мне винище? А я гляжу вперед. Теперь есть не хочется, так в девять-то часов вечера как захочется! А поезд летит, как птица, и остановки нет.

– Не умрешь от голоду. Вот гарсон булки с ветчиной продает, – кивнула Глафира Семеновна в открытое окно на протягивающего свой лоток буфетного мальчика. – Купи и запасись.

– Да, надо будет взять что-нибудь, – сказал Николай Иванович, выглянул в окошко и купил четыре маленькие булочки с ветчиной и сыром.

– Куда ты такую уйму булок взял? – опять крикнула ему супруга.

– Я и для тебя, душечка, одну штучку…

– Не стану я есть. У меня не два желудка. Это только ты ненасытный. Впрочем, у него виноград есть. Купи мне у него винограду тарелочку и бутылку содовой воды.

– Вот тебе виноград, вот тебе содовая вода.

Глафира Семеновна стала утихать.

– Там у него, кажется, груши есть? Возьми мне штуки три груш.

Куплены и груши.

– Прихвати еще коробочку шоколаду. У него шоколад есть.

Куплен и шоколад. Глафира Семеновна обложилась купленным десертом и принялась уписывать виноград. Николай Иванович с аппетитом ел булку с ветчиной. Поезд тронулся. Собачонка на руках у усатой дамы залаяла. Дама дернула ее за ухо. Собака завизжала.

– Хороший покой нам будет в дороге от этой собаки, – проговорила Глафира Семеновна. – То лает, то визжит, подлая. Ведь этак она, пожалуй, соснуть не даст. Да и хозяйка-то собачья своими усами и носом испугать может, если на нее взглянешь спросонья. Совсем ведьма.

Николай Иванович, видя, что к супруге его несколько вернулось расположение духа, с сожалением говорил:

– Бордо, Бордо… Какой мы случай-то хороший опустили! Были в Бордо и не выпили настоящего бордо. Похвастаться бы потом в Петербурге можно было, что вот так и так, в самом бордоском винограднике пил бордо.

– И так похвастаться можешь. Никто проверять не будет, – отвечала супруга.

– Но еще Бордо – Бог с ним! А что в Коньяк мы не заехали, так просто обидно! – продолжал он. – Век себе не прощу. И ведь как близко были! Чуть-чуть не доезжая Бордо в сторону… А все ты, Глаша!

– Да, я… И радуюсь этому…

– Есть чему радоваться! Это была бы наша гордость, если бы мы побывали в Коньяке. Оттуда бы я мог написать письмо Рукогрееву. Пусть бы он затылок себе расчесал от зависти. Вином человек иностранным торгует, а сам ни в одном винном городе не бывал. А мы вот и не торгуем вином, да были. Даже в Коньяке были! Шик-то какой! И написал бы я ему письмо из Коньяка так: «Коньяк, такого-то сентября. И сообщаю тебе, любезный Гаврила Осипович, что мы остановились в Коньяке, сидим в коньяковском винограднике и смакуем настоящий коньяк финь-шампань». Каково? – подмигнул жене Николай Иванович.

– Брось. Надоел, – оборвала его супруга, взглянула на даму с усами и проговорила: – И неужели эта ведьма усатая поедет с нами вплоть до Биаррица?!

Молчавшая до сего времени усатая дама вспыхнула, сердито повела бровями и ответила на чистом русском языке:

– Ошибаетесь, милая моя! Я не ведьма, а вдова статского советника и кавалера! Да-с.

VII

Выслушав эти слова, произнесенные усатой дамой, Глафира Семеновна покраснела до ушей и мгновенно уподобилась Лотовой жене, превратившейся в соляной столб. Разница была только та, что Лотова жена окаменела стоя, а мадам Иванова застыла сидя. Она во все глаза смотрела на мужа, но глаза ее были без выражения. Сам Николай Иванович не совсем растерялся и мог даже вымолвить после некоторой паузы:

– Вот так штука! А вы, мадам, зачем же притворились француженкой? – задал он вопрос усатой даме, но не смотря на нее, а устремив взор в темное пространство в окошке.

– Никем я, милостивый государь, не притворялась, а сидела и молчала, – отвечала усатая дама.

– Молчали, слушали, как мы с женой перебраниваемся, и не подали голоса – вот за это и поплатились, – произнес он опять, несколько помолчав. – А мы не виноваты. Мы приняли вас за француженку.

– Еще смеете оправдываться! Невежа! Кругом виноват и оправдывается! – продолжала усатая дама. – И вы невежа, и ваша супруга невежа!

– Вот и сквитались. Очень рад, что вы нас обругали.

– Нет, этого мало для таких нахалов.

– Ну, обругайте нас еще. Обругайте, сколько нужно, – вот и будем квит.

– Я женщина воспитанная и на это не способна.

Она отвернулась, прилегла головой к спинке вагона и уж больше не выговорила ни слова.

Глафира Семеновна стала приходить в себя. Она тяжело вздохнула и покрутила головой. Через минуту она вынула носовой платок, отерла влажный лоб и взглянула на мужа. На глазах ее показались слезы, до того ей было досадно на себя. Муж подмигнул ей и развел руками. Затем она попробовала улыбнуться, но улыбки не вышло. Она кивнула головой на отвернувшуюся от них усатую даму и опять тяжело вздохнула. Николай Иванович махнул жене рукой: дескать, брось. Они разговаривали жестами, глазами. Собачонка, лежавшая на коленях усатой дамы, видя, что Николай Иванович машет руками, опять зарычала. Усатая дама, не оборачиваясь, слегка ударила ее по спине.

– Вот дьявольская-то собачонка! – прошептал Николай Иванович, наклоняясь к жене.

Та ничего не отвечала, но достала из саквояжа флакон со спиртом и понюхала спирт. Очевидно, она волновалась.

– Успокойся… Все уладилось… – опять шепнул муж, наклоняясь к ней и кивая на усатую даму. – Спит, – прибавил он.

– Как обманулись! В какой переплет попали! – прошептала наконец и Глафира Семеновна.

– Еще смирна она. Другая бы как заголосила, – отвечал супруг шепотом и опять махнул рукой.

Махнула рукой и супруга, несколько повеселев, и принялась есть грушу себе в утешение.

Покончив с парой груш, она стала дремать и наконец улеглась на диван, поджав ноги. Клевал носом и Николай Иванович. Вскоре они заснули.

Когда супруги Ивановы проснулись, поезд стоял. Дверь их купе со стороны, где сидела усатая дама, была растворена, но ни самой дамы, ни ее собаки не было. Не было и ее вещей в сетках. Шел дождь. Завывал ветер. По платформе бегали кондукторы и кричали:

– Bayonne! Bayonne!^[20]

– Что это? уж не приехали ли мы в Биарриц? – спрашивал жену Николай Иванович, протирая глаза.

– А почем же я-то знаю? Надо спросить, – отвечала та.

Но спрашивать не пришлось. В их вагон вскочил обер-кондуктор в плаще с башлыком, спросил у них билеты, отобрал их и сообщил, что через пятнадцать минут будет Биарриц.

– Ну слава Богу! – пробормотала Глафира Семеновна. – Скоро будем на месте. Но какова погода! – прибавила она, кивнув на окно, за которым шумел дождь.

– Каторжная, – отвечал муж.

– А усатая ведьма провалилась?

– На какой-то станции исчезла, но на какой, я не знаю, я спал.

– Да и я спала. И как это мы не могли понять, что эта усатая морда русская!

– Да ведь она притворилась француженкой. Даже собачонке своей сказала по-французски: «Куш»^[21].

– С собаками всегда по-французски говорят.

Глафира Семеновна суетилась и прибирала свои вещи, связывала ремнями подушку, завернутую в плед.

Поезд опять тронулся. Николай Иванович опять вспомнил о Коньяке.

– Ах, Коньяк, Коньяк! – вздыхал он. – Какой город-то мы мимо проехали! О Бордо и Ньюи я не жалею, что мы в них не заехали, но о городе Коньяке…

– Молчи, пожалуйста. И без Коньяка нарвались и вляпались, а уж возвращались бы из Коньяка, так что же бы это было!

– Да ведь ты же назвала, а не я эту усатую мадам ведьмой. А как меня-то ты при ней ругала! – вспомнил он. – И дурак-то я, и болван.

– Ты этого стоишь.

В окне сверкнула молния, и сейчас же загремел гром.

– Гроза… – сказал Николай Иванович. – В такую грозу приедем в незнакомый город…

Супруга разделяла его тревогу.

– Да-да… – поддакнула она. – Есть ли еще крытые экипажи? Если нет, то как я с своими шляпками в легоньких картонках?.. Пробьет насквозь и шляпки превратит в кисель. Слышишь… Если на станции нет карет, то я со станции ни ногой, покуда дождь не перестанет.

– Наверное есть. Наверное есть и омнибусы с проводниками из гостиниц. Такой модный город – да чтоб не быть! Но вот вопрос: в какой гостинице мы остановимся? Мы никакой гостиницы не знаем.

– А скажем извозчику наугад. Наверное уж есть в городе «Готель де Франс». Вот в «Готель де Франс» и остановимся, – решила Глафира Семеновна.

– Ну, в «Готель де Франс», так в «Готель де Франс», – согласился Николай Иванович.

Глафира Семеновна прибралась с вещами и уселась.

– Говорят, здесь испанская земля начинается, хоть и принадлежит эта земля французам, – начала она. – Мне Марья Ивановна сказывала. В гостиницах лакеи и горничные испанцы и испанки. Извозчики испанцы.

– Вот посмотрим на испаночек, – проговорил муж, осклабясь. – До сих пор видел испаночек только в увеселительных садах на сцене, а тут вблизи, бок о бок…

– А ты уж и рад? У тебя уж и черти в глазах забегали! – вскинулась на него супруга.

Николай Иванович опешил.

– Душечка, да ведь я на твои же слова… – пробормотал он.

– То-то на мои слова! смотри у меня!

Поезд убавлял ход и наконец остановился на плохо освещенной станции.

– Биарриц! Биарриц! – кричали кондукторы.

Дверь купе отворилась. Вбежал носильщик в синей блузе и заговорил на ломаном французском языке. Что он говорил, супруги не понимали.

– Испанец, – сказала Глафира Семеновна мужу про носильщика. – Слышишь, как он говорит-то? И меня синьорой называет. – Вуатюр пур ну…^[22] «Готель де Франс», – объявила она носильщику.

Супруги вышли из купе и поплелись за носильщиком.

У станции стояли и кареты, и омнибусы. Нашлась и «Готель де Франс», супруги не обманулись. Был на станции и проводник из «Готель де Франс». Он усадил супругов в шестиместный омнибус, поставил около Глафиры Семеновны ее картонки со шляпками и побежал с багажной квитанцией за сундуком супругов.

А дождь так и лил, так и хлестал в стекла окон омнибуса. По временам завывал ветер, сверкала молния и гремел гром. Была буря. Омнибус, в ожидании багажа, стоял около плохо освещенного одним газовым фонарем станционного подъезда. Площадь перед станцией была вовсе не освещена, и чернелось совсем темное пространство. На подъезде переругивались носильщики на непонятном языке, который супруги принимали за испанский, но который был на самом деле местный язык басков. Все было хмуро, неприветливо. Николай Иванович взглянул на часы и сказал:

– По парижскому времени четверть одиннадцатого. Достанем ли еще чего-нибудь поесть-то в гостинице? Есть как волк хочу, – прибавил он. – Две порции румштека подавай – и то проглочу!

– Уж и поесть! Хоть бы кофе или чаю с молоком и булками дали – и то хорошо! – откликнулась супруга.

Но вот сундук принесен и взвален на крышу омнибуса, проводник вскочил на козлы, и лошади помчались по совершенно темному пространству. Ни направо, ни налево не было фонарей. Глафира Семеновна была в тревоге.

– Уж туда ли нас везут-то? – говорила она. – В гостиницу ли? Смотри, какая темнота…

– А то куда же? – спросил супруг.

– Да кто же их знает! Может быть, в какое-нибудь воровское гнездо, в какой-нибудь вертеп. Ты видал проводника-то из гостиницы? Рожа у него самая разбойничья, самая подозрительная.

– Однако у него на шапке надпись «Готель де Франс».

– Да ведь можно и перерядиться, чтобы ограбить. Что меня смущает – это темнота.

– Полно… Что ты… Разве это возможно? – успокаивал супруг Глафиру Семеновну, а между тем уж и сам чувствовал, что у него холодные мурашки забегали по спине.

– Главное – то, что мы в карете одни. Никто с нами в эту гостиницу не едет, а приехали в Биарриц много, – продолжала супруга.

– Не думаю я, чтобы здесь проделывали такие штуки. Европейское модное купальное место.

– Да, модное, но здесь испанская земля начинается, а испанцы, ты, я думаю, сам читал, – нож у них на первом плане… нож… разбойничество…

Николай Иванович чувствовал, что бледнеет. Он выглянул в открытое дверное окно омнибуса и затем произнес дрожащим голосом:

– В самом деле, по лесу едем. Стволы деревьев направо, стволы деревьев налево, и никакого жилья по дороге. Не вынуть ли револьвер? Он у меня в саквояже, – сказал он жене.

– Да ведь он у тебя не заряжен.

– Можно зарядить сейчас. Патроны-то у тебя… Ах, патроны-то ведь в багажном сундуке, а сундук на крыше омнибуса!

– Ну, вот ты всегда так! – набросилась на мужа Глафира Семеновна. – Стоит возить с собой револьвер, если он не заряжен! А вот начнут на нас нападать – нам и защищаться нечем.