В 1886 году Кропоткин переезжает в Англию, где сразу разворачивает активную деятельность: заключает договор с «Британской энциклопедией» на написание статей о России, основывает анархо-коммунистический журнал Freedom («Свобода»), пишет несколько работ по теории анархизма («Хлеб и воля», «Речи бунтовщика», «Поля, фабрики и мастерские» и другие). Совместно с грузинскими анархистами Георгием Гогелией и Варлаамом Черкезовым он начинает издавать газеты «Хлеб и воля» и «Листки „Хлеб и воля“», обращенные к революционной общественности Российской империи.

На рубеже XIX–XX веков Петр Алексеевич ставит перед собой задачу обосновать анархизм с научной и философской точки зрения. Марксисты к тому моменту уже широко использовали диалектику для объяснения всех сфер человеческой жизни, от политики до культуры и морали, предлагая вполне завершенную философскую систему. Анархизм ничем подобным похвастаться не мог.

Перед Кропоткиным возник ряд трудностей. С одной стороны, он действительно хотел создать цельную философию анархизма, с другой – сомневался в существующих способах философского рассуждения. Еще в своих записках по философии 1880–1883 годов он замечает: «Философская система невозможна, ибо у нас нет ‹организованного› научного представления о ‹бытии›». Следовательно, если анархизм и возможно обосновать с философской точки зрения, то это не будет философская система в классическом смысле слова (как у Канта или Гегеля). В противовес многим интеллектуальным традициям своего времени русский князь решил развивать философские основания анархистской теории не посредством абстрактных умозаключений, а через анализ актуальных социальных проблем: монотонного и отчужденного труда, репрессивной системы образования, невыносимых условий жизни городских бедняков и так далее.

Как и всякий уважающий себя левый мыслитель, Кропоткин в первую очередь сосредоточился на проблеме труда. В работе «Поля, фабрики и мастерские» и во многих других сочинениях он отстаивает идею интегрального труда, которая умещается в лаконичную формулу: «промышленность, соединенная с земледелием, и умственный труд с ручным». Подобно многим социалистам, Кропоткин полагает, что человек создан для всесторонней деятельности. Промышленная революция, поставленная на рельсы капитализма, сводит человеческий труд к монотонной работе, в которой нет места ни творчеству, ни изобретательству. Князь предлагает реформировать не только сам рабочий процесс, но и все социальное пространство. Предвосхищая идеи теоретика социальной экологии Мюррея Букчина, Кропоткин утверждает, что современная городская культура отчуждает человека от природных корней. Он критикует процесс капиталистической урбанизации, считая, что тот уничтожает нравственное основание человеческого бытия.

Русский князь предлагает принять ряд решительных мер и навсегда покончить с проблемой «города и деревни». По его мысли, сам город можно приспособить под аграрное производство. Например, парки вполне реально превратить в сады и огороды, тем самым сгладив контраст между деревенским и городским типом жизни. По сути, Кропоткин стремится соединить горожанина и деревенского жителя в фигуре человека трудящегося. Такой человек, по мысли князя, сможет сочетать разные свои таланты, не замыкаясь в рамках промышленного или аграрного производства, физического или интеллектуального труда.

Кропоткин разрабатывает концепцию «всестороннего образования», критикуя однобокость существующих педагогических подходов. Он утверждает, что ребенок должен иметь возможность применять полученные знания на практике, а не замыкаться в стенах класса или аудитории. Учащийся для русского князя – это не тот, кто проходит бесконечную подготовительную стадию, а тот, кто трудится и совершенствуется, постепенно развивая свои трудовые навыки и умножая знания.

В области педагогики Кропоткин идет вслед за Жан-Жаком Руссо, но встраивает свои идеи в сложный проект прогнозируемого будущего, где человек одерживает победу над всеми инстанциями власти, в том числе и над государством. Современница Кропоткина Надежда Критская справедливо замечает: «Мы можем сказать, что три великие задачи поставлены Петром Алексеевичем в области воспитания: 1) освобождение ребенка от ига Власти и Авторитета; 2) сочетание в школе и в жизни труда умственного с трудом физическим и 3) развитие в детях инстинктов общительности и чувств взаимопомощи, солидарности и справедливости». Внимание к человеку, его потребностям, природе и стремлению к свободе – все это легло в основу последующей традиции либертарного образования. Неслучайно знаменитый испанский педагог и анархист Франсеск Феррер будет связывать свой проект свободных школ в том числе с идеями русского князя.

Еще один камень преткновения для любого радикального учения – это проблема частной собственности. Кропоткин, в соответствии с идеями анархо-коммунизма, критикует сам институт собственности. Владение какой-либо вещью предполагает, что ее можно продать, сдать в аренду, превратить в инструмент извлечения прибыли и так далее. Но оправданно ли это с точки зрения моральной философии? Все, что произведено, – произведено коллективно. Мы пользуемся не только изобретениями, которые нам подарили предки (начиная с колеса и математического счета и заканчивая первыми промышленными проектами), но и ошибками, неудачами и достижениями современников. Вся культура связана во времени и пространстве. Благодаря усилиям каждого человека (большим или малым) в мире появились новые приборы, картины, одежды и способы производства. По Кропоткину, собственность может быть только общей и никакой другой. Признавая частную собственность, человек чувствует себя сильнее и могущественнее, чем он есть на самом деле. Вся социальная реальность, основанная на идее частного владения, подталкивает нас к эксплуатации: порабощению того, кто владеет меньшим, и подчинению тому, кто владеет бóльшим.

Анархизм как политическая философия всегда находился в очень сложных отношениях с проблемой частной собственности. Одни анархисты полагали, что частная собственность возможна лишь в очень ограниченных пределах (Пьер-Жозеф Прудон), вторые с этим соглашались, но настаивали, что рано или поздно вся собственность перейдет в руки производственных коллективов (Бакунин), третьи же утверждали, что собственность является неотъемлемым атрибутом человеческой жизни, поэтому уничтожение государства вовсе не предполагает отказа от нее (Лисандр Спунер, Бенджамин Такер, Джон Маккей). Последние опирались на идеи немецкого философа Макса Штирнера, автора книги «Единственный и его собственность» (1844). Штирнер доказывал, что эгоизм – это единственно возможное мировоззрение для любого противника государства. Кропоткин спорил с немецким философом и критиковал индивидуалистическое и эгоистическое понимание анархизма. Он указывал, что идеи Штирнера и его сторонников в действительности способствуют сохранению статус-кво и ведут «обратно к идее государства и власти, которую они так критикуют».

Штирнер полагал, что человек не может существовать без собственности хотя бы по той причине, что эго всегда чем-то владеет – например, собственным телом. Согласно философии Штирнера, собственностью потенциально может быть все, что выходит за пределы человеческого эго. Что эгоист сможет удержать в своих руках – то и будет его собственностью. Кропоткин же утверждает, что человек по-настоящему не может владеть ничем, кроме собственной жизни, а любая собственность – временна.

Современная эпоха, по мнению Кропоткина, – время, когда люди опредмечиваются и начинают походить на товары. Индивид отдает себе отчет в том, что он живой нравственный субъект, но в то же время общественная реальность организована так, что он постоянно наблюдает за собой как за объектом капиталистических отношений. Происходит расщепление естественного «я» на контролирующее «я» и «я» социально-ролевое. Человек как будто бы раздваивается на субъект и объект. Он опредмечивает себя в надежде соответствовать тем стандартам, которых требует социум, но все равно продолжает жить в страхе порицания со стороны других. Такое «удваивание» и расщепление происходит во всех сферах жизни: например, наряду с индивидуальными нравственными чувствами существует общественная мораль, а наряду с личными представлениями о прекрасном – эстетические нормы. Что это, как не антропологический дуализм?

Традиция антропологического дуализма предполагает строгое разделение разных сфер человеческого бытия. Например, русские нигилисты считали морально оправданным принцип разделения целей и средств, и потому для борьбы против угнетения использовали террор, а философы-неокантианцы утверждали, что существует не только окружающая действительность, но и самостоятельное царство ценностей. Для Кропоткина же, напротив, невозможен разговор о психологии в отрыве от физиологии, как и невозможно судить о моральном характере целей, если способ их достижения выводится за скобки. Он вообще скептически смотрит на идею изучать человека через разного рода дуализмы: души и тела, разумного и чувственного, индивида и его собственности, социальных проявлений человека и его телесно-природной организации.

Кропоткин – не единственный, кто на рубеже XIX–XX веков критикует дуализм социального и телесного. Так, звезда криминалистики доктор Чезаре Ломброзо полагал, что склонность к совершению преступлений определяется анатомией и физиологией. По его мнению, политические радикалы, особенно анархисты, – это люди, которые поражены разного рода недугами, как ментальными, так и физическими. Болезни эти на определенных этапах развития полностью определяют характер мыслей и поступков.

Кропоткина заинтересовали исследования Ломброзо. Он соглашается с итальянским доктором, что телесная организация человека сильно влияет на его умственную и нравственную жизнь. Однако князь считает, что преступное поведение нельзя объяснить только физиологией и анатомией. Он приводит несколько возражений. Во-первых, Ломброзо игнорирует социальный характер преступления. Во-вторых, если принять его точку зрения, то выходит, что человека необходимо изолировать от общества не из-за того, что он совершил преступление, а просто из-за того, что он склонен к этому по своему устройству.

Кропоткин соглашается с Ломброзо в одном: преступники чаще всего имеют телесные недуги, которые и подталкивают их к совершению преступлений. Но причины таких недугов следует искать в социальных отношениях: в бедности, голоде, нищете, общественном порицании.

Как Кропоткин поспорил с социал-дарвинистами, поддержал войну против Германии и вернулся в Россию

В ходе своих научных исследований Кропоткин познакомился с наиболее прогрессивными интеллектуальными течениями того времени – эволюционной теорией и антропологией Чарльза Дарвина. Его собственное представление об эволюции человека складывалось по мере того, как сам дарвинизм оказывался все теснее связан с политикой.

Еще в годы своего заключения в Клерво из изданного в виде брошюры конспекта лекции зоолога Карла Кесслера Кропоткин узнаёт, что в научном сообществе активно обсуждается феномен взаимовыручки среди животных. Князь вспоминает свои многочисленные путешествия по Сибири и понимает, что у этой гипотезы есть прочные доказательства. Как заметил один современный исследователь, Сибирь для Кропоткина стала тем же, чем Галапагосские острова для Дарвина, – путеводной нитью, которая привела его к главным научным открытиям. Кропоткин углубляется в науку с полным пониманием того, что весь его жизненный опыт путешественника, революционера и ученого теперь может дать наиболее ценные плоды. В 1890-е годы он активно конспектирует труды путешественников, натуралистов и антропологов с главной целью – получить фактическое подтверждение того, что взаимопомощь, о которой говорят Кесслер и другие ученые, присуща всем живым существам от насекомых до людей.

Стоит заметить, что такой точки зрения придерживались далеко не все дарвинисты. Например, британский зоолог Томас Гексли в своих работах доказывал, что мир есть бесконечное сражение живых существ – в природе и обществе. Если это так, то нам остается лишь смириться с социальным неравенством и следить, чтобы существующий баланс между власть имущими и бедняками не нарушался. Научные работы Гексли использовали социал-дарвинисты, полагавшие, что право сильнейшего обусловлено законами природы, а не историческими обстоятельствами. В своей книге «О положении человека в ряду органических существ» Гексли анализирует скелеты людей и приматов, указывает на сходство в их морфологии и на этом основании утверждает, что человек произошел от обезьяны. По мысли британского ученого, анатомических аргументов вполне хватает для того, чтобы объяснить процесс антропогенеза. При этом он полностью игнорирует социальный фактор.

Начиная с 1890-х годов Кропоткин публикует в The Nineteenth Century целую серию статей, направленных против этических и эволюционных воззрений своего оппонента. Его цель – доказать, что Гексли ошибочно уделяет все внимание борьбе за существование, считая ее главным фактором развития всего живого. Ведь если это так, то совершенно неясно, откуда у нас взялись представления о добре, благе и справедливости. В статье «Справедливость и нравственность» Петр Алексеевич особенно полемически агрессивен – в ней он разбирает оксфордскую лекцию Гексли «Эволюция и нравственность»:

Но откуда же зародился этот нравственный процесс? Повторять вслед за Гоббсом, что нравственные начала внушены законодателями, значило бы не давать никакого ответа, так как Гексли определенно утверждает, что законодатели не могли заимствовать таких мыслей из наблюдений природы: этического процесса не было ни в дочеловеческих животных обществах, ни у первобытных людей. Из чего следует – если только Гексли прав, – что этический процесс, т. е. нравственное начало в человеке, никоим образом не могло иметь естественного происхождения. Единственным возможным объяснением его появления остается, следовательно, происхождение сверхъестественное. ‹…› А потому Джордж Миварт, преданный католик и в то же время известный ученый, естествоиспытатель, немедленно после появления лекции Гексли в The Nineteenth Century поместил в том же журнале статью под заглавием «Эволюция господина Гексли», в которой поздравил автора лекции с возвращением к учениям церкви.

Нападая на социал-дарвинизм, Кропоткин, по сути, разрабатывал свою теорию, которая была нужна ему для обоснования анархо-коммунистической программы. Анархистские прокламации, утверждающие, что люди по своей природе склонны к сотрудничеству, а значит, общество может существовать без государства, многим казались неубедительными. Нужна была научная и философская концепция, которая бы аргументированно объясняла не только почему люди склонны к кооперации, но и почему эта кооперация возможна как сотрудничество равных, почему этические процессы не связаны с искусственными нормами поведения, а главное – почему способность к взаимопомощи заложена в нас от природы.

В 1902 году в издательстве Heinemann Publishing House вышла книга Кропоткина «Взаимопомощь как фактор эволюции», которая должна была расставить все точки над i в их полемике с Гексли. Петр Алексеевич проделал интереснейший интеллектуальный трюк – взял за основу концепцию антрополога Льюиса Моргана, полагавшего, что историю человечества можно описать как смену культурных фаз «дикость – варварство – цивилизация», и дополнил ее тематическими блоками о животных и культуре средневековых коммун. Получилась удивительная картина: Кропоткин показывает, как функционирует взаимопомощь, начиная с насекомых и заканчивая жителями современных европейских городов. В центре внимания ученого – социальная эволюция и развитие нравственных чувств. Человек у Кропоткина не исключен из мира природы – у него, как и у других живых существ, есть инстинкт взаимопомощи и склонность к сотрудничеству. Современный последователь Кропоткина, биолог и специалист по изучению альтруизма у животных Ли Алан Дугаткин полагает, что важнейшее научное достижение русского анархиста заключается в том, что он предложил взглянуть на эволюционизм с точки зрения альтруистического поведения, а не идеи естественного отбора. До Кропоткина феномен взаимовыручки не рассматривался как фактор эволюции. Его книга не только повлияла на развитие эволюционной теории, но и заложила основу для таких областей знания, как эволюционная этика и этология.

Когда речь заходит о генеалогии первых человеческих сообществ, на первый план выходит не только происхождение нравственных чувств, но и вопрос о том, какую роль в эволюции человека сыграл язык. Можно ли сказать, что человеческий язык подобен другим сигнальным системам, существующим в природе, или же он принципиально от них отличается?

Кропоткин утверждает, что общественная жизнь человека есть в целом природное явление и уже по этой причине язык нельзя рассматривать в качестве фактора происхождения человека. Язык, по его мнению, – трансперсональная система сигналов, присущая всему живому. Другое дело – как эта сигнальная система применяется, используется она для умножения разного рода социальных практик или нет. Кропоткин настаивает, что человек относится к группе «общественных животных», то есть тех животных, которые всегда живут сообща и чье развитие полностью зависит от того, как организована совместная жизнь. К этой группе относятся и остальные приматы. Кропоткин отмечает, что большинству высших обезьян свойственна коллективная жизнь – необходимый эволюционный стимул для умственного прогресса. Коллективная жизнь приводит к постоянному умножению социальных практик. Активное использование сигнальной системы в этом направлении во многом и определило эволюцию приматов – так на свет появился человек. Как и Гексли, Кропоткин утверждает, что человек произошел от приматов, но, в отличие от британского ученого, он обосновывает этот тезис не через физиологию, а через анализ форм общения, способствующих развитию интеллекта.