© Николай Герасимов, 2024

© Дима Распопов, изображение на обложке, 2024

© ООО «Индивидуум Принт», 2024

* * *

Посвящается моему отцу,

астроному Игорю Анатольевичу Герасимову

Введение

Первую попытку убить в себе государство автор этой книги предпринял в возрасте шестнадцати лет. В 2003 году в Москве в переулках Старого Арбата я проводил политическую агитацию среди бездомных людей с алкогольной зависимостью. Я был убежден, что самые угнетенные слои населения должны стать локомотивом будущей анархистской революции. Как-то раз в одном из соседних дворов нищие поклонники русского рока исполняли песню Егора Летова «Государство». В тот летний день я, как всегда, призывал бродяг с синими лицами восстать против социальной несправедливости. Мои слова о революции сливались с криками музыкантов: «Я убил в себе государство! Убил в себе государство!» Бродяги вежливо кивали мне, задавали уточняющие вопросы, а потом расходились кто куда, напевая летовский хит.

Однажды ко мне подошел товарищ, тоже занимавшийся агитацией среди бездомных, и устало сказал: «Я пойду на истфак. Учиться. Надо поднимать уровень политической грамотности, а то такими темпами мы скорее убьем себя, чем государство в себе».

Мне всегда нравилась историческая наука, но к тому времени я уже твердо решил, что хочу заниматься философией. Наши пути с товарищем разошлись, но мы обещали друг другу, что однажды встретимся вновь (если ты читаешь эту книгу – я рад). Судьба привела меня на кафедру истории русской философии философского факультета МГУ. Я решил выяснить, как развивался анархизм в России, какие идеи влияли на него и какую философию предлагали русские либертарии.

Алексей Боровой, философ и автор концепции анархо-гуманизма, настаивал: «Анархизм – учение радости!» В мои студенческие годы радости было немного (накануне поступления мой отец умер от рака легких, из-за чего семья оказалась в очень сложном материальном положении). Изучая биографии русских анархистов, я пытался понять, откуда они брали силы бороться за свои идеалы, несмотря на личные трагедии и неблагоприятную политическую ситуацию.

Освободительные движения на территории Российской империи долгое время терпели крах. Пугачевский бунт (1773–1775), восстание декабристов (1825) и другие подобные выступления хоть и подрывали авторитет правительства, но были слишком скоротечными, чтобы запустить дискуссию о целесообразности власти как таковой. Более того, действие всегда рождало противодействие: за неудачными восстаниями следовали периоды политической реакции. Чтобы обезопасить себя от подобных проблем в будущем, царское правительство усиливало репрессии и одновременно пыталось добиться лояльности представителей всех сословий – от крестьян и казаков до дворян. Но, как ни парадоксально, чем сильнее было давление сверху, тем чаще в недрах русской культуры рождались радикальные анархистские мыслители – Михаил Бакунин, Петр Кропоткин, Эмма Гольдман, Лев Толстой и другие.

Царские чиновники не хотели мириться ни с какими формами независимого народного самоуправления, а анархисты были убеждены, что именно так и должно быть устроено человеческое общество. Священный синод и Министерство народного просвещения признавали только те моральные нормы, которые согласовывались с интересами самодержавия и догматами православной церкви, а анархисты считали безнравственной саму мысль о том, что мораль может основываться на чем-то, кроме принципа свободы. Русское государство упорно вырабатывало новые стратегии борьбы с инакомыслием, а русский анархизм культивировал подрывные идеи. Государство было убеждено, что все принятые меры приведут к сохранению власти, а анархисты верили, что рано или поздно власть вообще перестанет существовать.

Русский анархизм, конечно, никогда не был этнически русским. Как и французский (а также немецкий и английский) анархизм, он был плоть от плоти интеллектуальным продуктом империи. В его создании участвовали украинцы, евреи, грузины, армяне, белорусы, литовцы, поляки и представители многих других народов, населявших бескрайние просторы России. Говоря о русском анархизме, я имею в виду теории и практики анархистов, чей жизненный путь и политическая деятельность были неразрывно связаны с Россией, чьи идеи несли на себе отпечаток (широко понятой) русской культуры. Разумеется, вести такую подрывную деятельность на территории Российской империи часто было невозможно, поэтому русский анархизм в XIX веке развивался в основном в эмиграции.^[1]

Михаил Бакунин в 1840 году уехал из России в Европу слушать лекции немецких философов, но в итоге оказался вовлечен в политические события. От Прудона он узнал об анархизме и понял, что должен посвятить свою жизнь борьбе с государством. Бакунин участвовал в нескольких революциях и был дважды приговорен к смертной казни. Он был везде, где освободительные движения пытались свергнуть правительство: в 1847-м – в Париже, в 1848-м – в Праге, в 1849-м – в Дрездене. В 1851 году австрийские власти выдали Бакунина царскому правительству. Сначала революционера посадили в Петропавловскую крепость, а потом перевели в казематы Шлиссельбурга, где тот был буквально прикован цепями к стене. Бакунина правительство отправило в сибирскую ссылку, но это не уняло пыл анархиста. Он бежал из России в Японию, затем переехал в США, а оттуда – в Англию. Вместе с Карлом Марксом он стоял у истоков создания Первого интернационала (1864). Но два великих революционера не смогли ужиться в одной организации. Их философская полемика переросла в политическое противостояние, определившее судьбу не только Бакунина, но и анархизма в целом.

Маркс настаивал, что диктатура пролетариата усилит государство, но считал, что впоследствии оно отомрет за ненадобностью. Бакунин возражал: диктатура пролетариата приведет к диктатуре бюрократов, а усиление властных институтов – к культу государства. В итоге анархиста исключили из Первого интернационала. Все революционно настроенные группы, не согласные с идеями Маркса, присоединились к Бакунину. Этот раскол стал моментом рождения анархизма как независимого революционного движения.

К тому времени Бакунин обладал огромным влиянием, поэтому ему удалось создать сеть революционных ячеек по всей Европе. Своей целью они провозгласили полное уничтожение государства и создание мира федеративных самоуправляемых коммун. Бакунин умер в 1876 году и не застал того времени, когда русские революционеры развернули подрывную деятельность на территории Российской империи.

Петр Кропоткин эмигрировал из России в 1876 году и обосновался в Лондоне. К тому времени он уже имел опыт революционной работы и даже, подобно Бакунину, успел отсидеть в Петропавловской крепости. Он быстро перенял эстафету у своего соотечественника – занялся пропагандой анархистских идей, противопоставляя их марксизму. Кропоткин критиковал марксистов и полагал, что государство не сможет диалектически превратиться в свою противоположность и исчезнуть. По одной простой причине – потому что никаких законов диалектики не существует. Уже в конце 1880-х годов Кропоткин стал последовательно разрабатывать научные основания анархистской теории. С опорой на эволюционную теорию и антропологические штудии Кропоткин разработал концепцию взаимопомощи, которая доказывала, что люди могут успешно сосуществовать друг с другом и без вмешательства государственных институтов.

Эмма Гольдман, работавшая в Санкт-Петербурге на перчаточной фабрике, покинула Россию в 1885 году и отправилась в США. Испытанное в детстве насилие и впечатления от казни народовольцев определили взгляды Гольдман: она через всю жизнь пронесла ненависть к патриархату и политической власти. Она посвятила себя борьбе за освобождение угнетенных: рабочих, малоимущих мигрантов и проституированных женщин. Под влиянием Александра Беркмана, анархиста и эмигранта из России, она взялась за чтение Бакунина и Кропоткина. К 1890-м годам Гольдман стала «самой опасной мыслительницей» в США, соединив анархизм с феминистской теорией. В прицеле ее критики оказались патриархат как основа государства, домашнее насилие – как способ воспроизводства властных отношений, проституция – как порождение капитализма.

Кропоткин и Гольдман вдохновлялись не только бакунинской политической мыслью, но и идеями Льва Толстого. В 1890-е годы он стал главным в мире обличителем пороков церкви и государства. Толстой отрицал не только церковную догматику и необходимость правительственного контроля, но и саму современную цивилизацию. Патриотизм, милитаризм, культ государства, церковные нормы – все это не может сочетаться с жизнью подлинно свободного человека, считал он. И Кропоткин, и Гольдман были убежденными атеистами, а Толстой настаивал, что «в каждом человеке есть искра Божия».

В начале XX века русский анархизм оформляется как самостоятельное движение, а либертарии начинают грезить о революции в России, которая должна стать началом революции во всем мире. Пока Кропоткин и Гольдман развивали свои идеи в эмиграции, их единомышленники внутри страны тоже не сидели сложа руки. Приват-доцент Боровой популяризировал либертарные идеи в университетской среде и поддерживал студенческие протесты. Пананархисты братья Гордины занимались исследованиями в области экспериментальной педагогики и призывали население штурмовать тюрьмы. Мистические анархисты Георгий Чулков и Вячеслав Ивáнов устраивали в Санкт-Петербурге философские дискуссии, а также рассказывали интеллигенции о том, как правильно сочетать декадентство и анархистские идеи. Андрей Андреев, впоследствии ставший основоположником неонигилизма, на юге империи жег помещичьи дома, грабил инкассаторов и популяризировал в своих памфлетах философию Макса Штирнера и Фридриха Ницше. Сын священника и будущий анархист-биокосмист Александр Святогор учился в семинарии в Харьковской губернии, что не мешало ему ходить на собрания анархистского кружка и участвовать в актах экспроприации.

В начале XX века популярность анархизма в Российской империи стремительно росла, что вызвало опасения даже у юного Иосифа Сталина, который в 1906 году писал:

Мы не принадлежим к тем людям, которые утешают себя тем, что у анархистов-де «нет массы и поэтому они не так уж опасны». Дело не в том, за кем сегодня идет большая или меньшая «масса», – дело в существе учения. Если «учение» анархистов выражает истину, тогда оно, само собой разумеется, обязательно проложит себе дорогу и соберет вокруг себя массу.^[2]

Анархизм в России перестал быть всего лишь политической теорией и превратился в культуру духовного бунта против любых форм угнетения. Случайно или нет, но рост популярности анархизма в империи совпал с Серебряным веком. Появление новых художественных направлений, очередной виток диалога между церковью и светской интеллигенцией, переосмысление вопросов этики, эстетики и теории познания – все это происходило на фоне стремительной политизации культуры и одновременно превращения политики в инструмент творчества. «Займем огня у Бакунина!» – писал Александр Блок в 1907 году. Казимир Малевич под влиянием анархистских идей создал «Декларацию прав художника», а Сергей Есенин написал поэму «Страна негодяев», среди персонажей которой есть анархист Номах (Нестор Махно).

В этот период классическая рациональность оказывается в кризисе. В физике набирает популярность теория относительности, а математики начинают искать основания для своей дисциплины в области психологии и философии. Идущие в ногу со временем русские анархисты стремятся взять на вооружение новейшие теории и философские доктрины. Они связывают их с представлением о том, что мир без власти – не утопия, а возможная реальность. Боровой обращается к интуитивизму, Андреев – к ницшеанству, братья Гордины – к проектам освоения космоса и создания искусственных языков, анархисты-биокосмисты Святогор и Ярославский – к медицине, трансплантологии и крионике.

В то же время на фоне политического и социального кризиса интерес привлекают альтернативные формы знания и духовные поиски. Русские анархисты и здесь не остаются в стороне. Чулков, Вяч. Иванов, Аполлон Карелин, Алексей Солонович, Ефим Долинин и Моисей Рубежанин популяризируют масонство и эзотеризм, Андреев – хиромантию. Христианские анархисты (Толстой, Владимир Чертков, Валентин Булгаков) способствуют распространению вегетарианства, а Николай Бердяев в своих сочинениях прогнозирует появление новой «творческой этики».

Анархисты не получили бы славы главных радикалов, если бы ограничились отрицанием одного лишь государства. В первую очередь они отрицают саму власть, а уже потом – государственный аппарат. Анархизм утверждает, что человек по определению свободен. Он вправе сам выбирать свой жизненный путь. В противовес государству анархисты предлагают общество самоуправляемых ассоциаций. Вместо централизации – децентрализация, вместо иерархии – сетевая коммуникация, вместо подчинения – сотрудничество, вместо контроля – солидарность и взаимопомощь.

Когда говорят о теории анархизма, в большинстве случаев имеют в виду политическую и социальную теорию, забывая о философской. Политическая теория анархизма занимается осмыслением стратегий и тактик борьбы с государством – пропаганды, стачек, вооруженных восстаний и других форм сопротивления. Социальная теория анализирует низовые формы самоуправления, институты взаимопомощи и другие практики безгосударственного общества. Философская теория анархизма разрабатывает вопросы, связанные с тем, как мы познаем мир (гносеология), как он организован (онтология), есть ли в нем что-то ценное и почему (аксиология), а также с нравственными и эстетическими основами либертарной мысли. Эта книга посвящена концепциям, предлагающим философское обоснование анархизма.

Не всякий анархистский теоретик в России был мыслителем, как и не всякий мыслитель-анархист – теоретиком анархизма. Например, Всеволод Волин и Петр Аршинов разрабатывали свою социальную теорию анархизма и активно участвовали в политической жизни, но не претендовали на создание стройной мировоззренческой системы. В то же время Толстого, стоявшего у истоков христианского анархизма, едва ли можно назвать анархистским теоретиком. Предводитель украинских повстанцев Нестор Махно, как известно, был еще и мемуаристом, однако его воспоминания сложно назвать философским произведением.

Русский анархизм не был продуктом умозрительной рефлексии: он появился в ответ на политические, общественные и культурные вызовы, с которыми сталкивались его теоретики и практики. Сочинения Кропоткина, Гольдман и других русских либертариев нельзя рассматривать в отрыве от их жизненного пути. Именно поэтому моя книга совмещает историю идей с серией биографических очерков, рассказывающих о бунтарях, сражавшихся с государством и заложивших философский фундамент анархистской теории.

На рубеже XIX–XX веков Россия была одним из главных центров развития анархистской мысли, но в советский период наследие русских анархистов оказалось практически забыто. Об анархизме писали многие эмигрантские публицисты, но их работы не претендовали на всестороннее освещение предмета. В 1990-е годы в России стали появляться первые исследования по истории анархизма. Их авторов интересовала теория и практика, но не анархистская философия. Философский подход к изучению анархизма в России первым предложил Петр Рябов, его работу продолжили Михаил Мартынов и Мария Рахманинова. Но как целостное философское явление русский анархизм XX века все еще остается terra incognita.

В 2021 году американский анархист Боб Блэк написал автору этой книги: «Мой анархизм – и анархизм вообще – по своему происхождению был в значительной степени русским: [на меня повлияли] Бакунин и Кропоткин, а также менее известные фигуры вроде Волина. Для американцев также были важны русско-американские анархисты Эмма Гольдман и Александр Беркман. Я знаю, что с 1921-го и примерно до 1990 года анархизм в России подавлялся… Я с нетерпением жду, когда русские снова внесут оригинальный вклад в его развитие».