Дороги

Он поднял голову и медленно оглядел людей, собравшихся у наспех построенного помоста: горы из тюков соломы и сверху уложенных досок. Позаботились, чтобы оратора видно было всем.

Жители города, деревень, поселений собрались в одном месте послушать проповедь белого странника, причем места этого катастрофически не хватало. По причине чего нагнали еще повозок, облюбовали все деревья вокруг площади, и на заборах птице сесть было негде. Тишина стояла как покойника провожали, ловили каждый вдох и выдох святого человека.

Заканчивать такие собрания неподготовленным он уже опасался, поэтому проверил в который раз наличие у братьев мешков с хлебцами, и наличие самих братьев, стоявших неподалеку. В то время как они начнут раздавать угощение, ему нужно будет скрыться с глаз, чтобы остаться в целостности.

Люди зверели в определенные моменты, прекрасно это знал. Причем их готовность к групповому помешательству носила некий мистический характер. Любопытно было и то, что одержимыми их мог сделать любой повод, будь то драка, пьянка или свадьба. И однажды он попал в эти жернова, едва спасся от желающих получить кусочек, любой, волосы то или палец.

С тех пор опыта прибавилось. Встреч с людьми искать не перестал, но меры предосторожности предпринял и стал заручаться поддержкой преорхов городов, в которые заходил. Его с радостью принимали в любой обители, зазывали остаться, предлагали условия, достойные, по мнению людей, самих королей. Только цель он преследовал иную, не стал бы ради сытой жизни в четырех стенах тревожить Порядок бытия.

Время шло, и, как казалось, оно ускорялось, хотя глупо было подозревать его в этом. Однако мысль не отпускала: вначале оно тянулось до невозможности, как ленивая черепаха, минутой заменяя годы. А после начало шевелить лапами, быстрее, быстрее. И вот уже все минуты сравнялись, потекли теперь синхронно. Белый странник приметил у своего отражения несколько морщин.

Сколько еще мне будет отпущено времени, подумал, неотрывно глядя в окно, впиваясь острым взглядом в каждое лицо. Помнит ли кто о моей просьбе, держит ли в уме мое обещание? Или все мои скитания пройдут впустую? Отыщу я ту девушку, при мысли о которой заходится сердце, смогу изменить кошмар? В этой ли эпохе она живет? Родилась ли, лежит в земле давно, иль только пишется ее судьба?

Преорх обители также поглядывал на толпу, только с сочувствием, ведь ей не довелось, как ему, насладиться видом, достойным ангелов. Лицом белого странника. Наставника, как он себя называл. Чистым, открытым ликом, тонкими чертами, которым отстраненность придавала некую завершенность, окончательную безупречность. Мягкий, задумчивый взгляд, устремленный на собеседника, таил в себе непостижимость, древность, а голос способен был перешептать самый громкий ор. Наставник появлялся в разных местах, ходил пешком, не имел спутников. А, остановившись где, сразу собирал вокруг себя людей всякого возраста, завороженно внимающих всему, что говорил этот человек. Благо, призывал он к нужным поступкам и правильным деяниям, иначе беды не миновать. После таких собраний в поселениях царила идиллия. Недолго, правда, пока не спадал эффект, но месяц все друг друга просто обожали. А потом потихоньку принимались вспоминать, кто кому что сделал. Поэтому власть держащие и уговаривали странника остаться.

– Господин, – преорх рискнул отвлечь наставника от созерцания площади под окном. Ощущение создалось, что тот задремал, прикрывшись от закатного света ресницами. – Куда вам подать трапезу?

– Я поем с братьями, – с улыбкой отозвался наставник совершенно несонным голосом. – Не нужно из-за меня нарушать распорядок.

– Но… – вечерняя трапеза в обители состояла из каши и вареной репы. Угощать этим гостя стало стыдно. А гость повернул голову и смотрел так, будто знал, что у преорха на уме, отчего стыдно стало вдвойне. Волосы его сверкали серебром и вызывали благоговение и желание их потрогать, сбивали с мыслей. – Господин, библиотека открыта. Может, там удобнее будет? Вы ведь рукописи хотели почитать?

Шуршание листов, запах чернил, скрип пера и бокал вина. На миг Рей прикрыл яркие голубые глаза.

– Благодарю. – Но в то время вернуться не мог. Запахнул туже ворот длинной туники, чувствуя небольшой озноб. Пища, еще одно непременное условие для поддержания энергии, которой ранее было переполнено его тело, и она вливалась отовсюду; а сейчас приходилось добывать ее примитивным способом. – Я поем с братьями, отец.

За оставшиеся полчаса до ужина чуда сотворить со скудными продуктами никто не смог бы. Преорху пришлось смириться, но уже жмурился, представляя наставника жующим репу.

Белый странник вновь отвернулся к окну от назойливого стремления угодить, которое его сильно напрягало. Преорх, не отыскав более повода задерживаться, оставил его одного размышлять. Или отдыхать от суеты.

Думы Рея вновь вернулись к той, кого искал. Осторожно приложил руку к груди и убедился, что сердце стучит так же часто, разочарованное тем, что и этот день прошел впустую – она не появилась. Сколько мест обошел, уже и сам не посчитал бы. И в каждом одно и то же – тщетные надежды, подавленность и грядущая дорога вдаль.

Вначале три сотни лет поставили его в тупик, но постепенно, роясь в записях и разбирая по буквам истории, ворохи слухов и обрывочные приписки, начал понимать, откуда они взялись – пошатнулся Порядок. Людям этого понять не дано и они, сознавая все же, что случилось нечто, отчего мертвые начали метаться, придумали свою версию, налепили подходящие объяснения для каждого случая, а за тем, что вовсе в голове не уложилось, обратились к шаманам. Шаманы видели и знали больше, однако кто станет слушать о вещах, вызывающих ужас? Их объявили лжецами и буквально за несколько лет эти люди перестали существовать, под разными предлогами прекратили свою жизнь и, следовательно, учения.

Шаманы сказали, что потерянные души, отрезанные от Вечности, трепыхались в последней своей агонии, ища любое вместилище, прежде чем успокоиться. Эти слова были записаны самим шаманом и сохранились в библиотеке. Может, кто поленился разобрать пыльные древности, уничтожить тексты; так и достиг укор своей цели.

Вот что они сделали. Чему поспособствовали. Рей опустил взгляд на свои руки в перчатках, пошевелил пальцами и невесело искривил губы, понимая, что после такого вряд ли Смерть вообще соизволит задуматься о нем, не то чтобы исполнить просьбу. В которой отказала, к тому же.

Не будь он таким упертым… Не застрянь та девушка так в мыслях… Подумай он хоть о чем-то кроме вдруг возникшего желания… Вместо того, чтобы вставить в колесо еще одну палку, уговорил бы Кая и Дара уйти, ведь он мог.

Вынужденный помимо истории знакомиться с прелюбопытнейшими измышлениями различных авторов, Рей начал понимать. И хоть он лишился титула Великого и, судя по обретенной способности стареть, даже благословения Вечности, двинулся к постижению ценности жизни. Жить ради жизни? Ради того, чтобы дышать, потреблять? Он задумывался, зачем тогда человек обладает развитым сознанием. Если во всем ищет смысл, то он не может жить как зверь. Дошел до того, что жизнь ценна не тем, чтобы просто подчиняться животным инстинктам, а тем, чем человек ее сам наполняет, лелеет, дорожит. А еще до принятия того, что чужая жизнь имеет такую же ценность и так же важна, как и собственная.

О таких вещах он не задумывался до того. Не было надобности.

Теперь мог оценить свое потрясающее заявление, что постигнет ценность жизни – он просто не представлял, о чем говорит. Его добровольные проповеди не придадут его жизни ценность, ведь его легко можно заменить другим талантливым оратором, который поведет толпу в противоположную сторону. Да и сам страдать не станет, лишившись слушателей. А вот отыскать девушку стало навязчивой идеей. И спасти ее. Еще желал видеть ее каждый день. Знать, что она счастлива. И представлял ее улыбку, обращенную к нему, отчего сердце замирало. Чтобы найти ее, готов был бродить по земле, пока не упадет.

Была у смертных одна хворь, под описание которой подходили все эти симптомы. Кай пренебрежительно обозвал ее любовью.

– Ужин! – объявил лысый брат, заглядывая в покои, выделенные гостю. И замолчал, застав его в интересной позе: белый странник так и стоял, прижав руку к сердцу, как в одной из драматических постановок, словно ждал аплодисментов.

Брат на всякий случай оглядел вдоль стен, после чего вопросительно поднял брови, и Рей поспешно отдернул руку и разгладил тунику. Рука предательски дрожала. Заметил на лице брата белую пудру, решил, что тот участвовал в приготовлении того ужина.

– Иду, – проговорил.

Выйдя в коридор, уже хотел подсказать, что неплохо бы умыться, но по мере рассмотрения оказалось, что пудра нанесена слишком уж ровным слоем. Тогда начал подозревать, что это один из подражателей. Знал бы брат, что у наставника еще и кожа светится, потому и перчаток не снимает, потому и закутан в одежды с головы до ног.

Сияние понемногу утихало, но не так быстро, как хотелось бы. И доставляло массу неудобств. Осталось ненужное, а таланты полезные растерял, к примеру, рисовать стал на уровне ребенка. Скорее всего, так и было задумано.

Рей промолчал, шагая под полукруглыми сводами; не стал смущать доброго человека замечаниями. Пусть думает, что это незаметно. Хотя про себя потешился: одно дело, дети в простынях носятся по улицам, играя в странников, другое – взрослый, выбеляющий лицо.

– Вы такой светлый, – как бы оправдываясь, пробормотал брат. Рей кивнул. – Вас не то чтобы трогать, и смотреть страшно, чтобы не испачкать взглядом.

Тут уже Рей негромко рассмеялся.

– Уверяю тебя, брат, ни взгляд, ни прикосновение мне не страшны. Вот, – протянул руку. Брат шарахнулся в сторону, чем сильно удивил. – Ну что же ты?

– Не смею, господин!

Рей почувствовал себя заразным, глядя на брата, ставшего белее своего грима: в желтом свете лампы на щеках отчетливо зашелушилась пудра. Представил обстановку в трапезном зале, после чего быстро изменил свои намерения.

– Я поем в библиотеке, – сообщил. Иначе все население обители спать сегодня отправится голодным, потому что вряд ли кто посмеет шевельнуться в его присутствии. – Укажи мне дорогу.

Брат потер гладкую лысину, вытер пальцы о свой балахон и остановился. Поднял повыше фонарь, стало лучше видно его лицо, довольно молодое, как отметил наставник про себя. Вспомнил еще раз о детях, играющих в переодевания.

– Тогда нам в другую сторону, к лестнице. Библиотека наверху, – сказал брат. И осторожно добавил: – А отец знает? После недавнего пожара туда никто не ходит.

О пожаре Рей не слышал, это досадное препятствие к получению знаний преорх почему-то решил скрыть. Может, опасался, что тогда и странник не задержится. Наставник даже задумался, как повлияла бы эта информация, преподнесенная перед встречей с жителями, на саму встречу. Долго копаться не стал.

– Много сгорело?