Банкир и его… подруга? Нет, его девочка.
“Его девка”, – подумала Настя.
Некоторые решения очень легко принять, но чрезвычайно трудно исполнить.
…Насте пришло в голову, как же она ненавидит нынешний месяц – февраль, с его злыми метелями, непроглядно темными вечерами, пасмурными, серыми днями, когда рассвет едва успеет продрать глаза, как день опять уходит, погружается в вечер, пусть и расцвеченный огнями фонарей и рекламной иллюминацией, все равно – черный…
Эта нелюбовь к февралю была абсолютно иррациональной. Если с ней и случались (неприятности) нехорошие вещи, то обычно в ноябре или декабре.
Тем не менее, эти месяцы не вызывали у нее внутренней дрожи. Такой дрожи, какую вызывал февраль. Самый короткий (объективно) и самый темный (а вот это уже чистый субъективизм) месяц в году.
– Что случилось, малыш? – участливо спросил Горицкий.
Она находилась в его загородном доме (особняке). Стол был сервирован для легкого ужина. Разумеется, со спиртным. Каким-то легким вином, то ли чилийским, то ли испанским. Баснословно дорогим, разумеется. (Она не интересовалась марками вин. Сознательно не хотела учиться тому, что в любом случае в жизни вряд ли пригодится. В ее жизни. Будущей жизни с Денисом).
Настя лениво ковырнула вилкой в салате. Аппетит отсутствовал, что было, конечно же, неудивительно.
Дело в том, что, заверив Дэна в своем окончательном разрыве с банкиром, господина Горицкого она в известность еще не поставила.
Из малодушия. Из нерешительности. Или здесь была еще какая-то скрытая причина? Причина, скрытая даже от нее самой.
…Настя вспомнила разговор с отцом, состоявшийся где-то за полгода до того, как его не стало.
Отец, разумеется, не мог не догадываться, с кем встречается дочь (помимо “легального” бойфренда Дениса), но не считал нужным на нее давить, выспрашивать и, тем паче, “клещами вытягивать” из нее правду.
Просто однажды, пригласив в свой кабинет, заговорил – своим негромким, спокойным, хорошо поставленным “профессорским” голосом.
– Когда меня не станет, Настёна… – жестом прервал ее возражения. Даже слабо улыбнулся, – Когда-то ведь меня не станет, к этой мысли тебе придется привыкнуть…
Так вот, хочу, чтобы ты знала одно – что бы с тобой ни случилось, какие бы каверзы тебе жизнь ни подстраивала – а она, скажу тебе, большая мастерица подстраивать каверзы, – ты должна знать одно – у тебя всегда есть ты.
Истинная ты. Чистая и сильная. Что бы тебе ни говорили. Как бы тобой ни пытались манипулировать. Как бы ни предавали… а предавать будут, не сомневайся, люди большие мастера предавать…
Так вот знай – твое истинное “я” никому не под силу у тебя забрать. И пока ты об этом будешь помнить, пока будешь это знать… ты всё выдержишь. Ты не сломаешься. Даже если на какое-то мгновение тебе покажется, что тебя сломали, что всё пропало, что жить не стоит…
… у тебя всегда останешься ты. Тот самый стержень, который не даст тебе упасть.
Она тогда не до конца восприняла слова отца. Ее слишком напугала его фраза “когда меня не станет”.
И лишь после того, как папы по-настоящему не стало, Настя заново вспомнила сказанное им: “Твое “я” не даст тебе сломаться. На людей не нужно слишком полагаться, люди склонны предавать… Единственный человек, который тебя не предаст – ты сама. Пока будешь это помнить, любые препоны (а Судьба очень любит создавать препоны) будут тебе по плечу.”
…– Ничего не случилось, – Настя отложила в сторону столовый прибор и, сделав пару глотков воды (к спиртному она была абсолютно равнодушна), наконец, сказала, – Я просто решила поставить точку.
– Точку… в чем? – осторожно спросил Горицкий. Похоже, начиная понимать, к чему она клонит.
Настя молча пожала плечами. Пусть не прикидывается. Этот матерый хищник с отменно развитой интуицией и отточенными навыками выживания в дебрях дикого отечественного капитализма обычно всё схватывал на лету.
– Точку… в наших отношениях?
Она опустила глаза, потом обвела взглядом гостиную. До чего изысканная, до чего роскошная обстановка… откуда же у нее отчетливое ощущение дискомфорта?
Видимо, гены. Гены далеких предков, вполне уютно себя чувствовавших в деревенских избенках. И не мечтающих о дворцах.
– Я могу узнать, по какой причине? – мягко спросил Горицкий. Мягкость, разумеется, была обманчивой.
В его взгляде мягкости не было. В цепком и внимательном взгляде светло-ореховых глаз.
“А ведь интересный мужчина”, – отстраненно подумала Настя. Наверняка многие женщины – начиная со служащих его финансовой компании, заканчивая светскими “львицами”, – мечтают заполучить такого…
Такую “добычу”.
А она, умница-красавица, вздумала нос воротить.
(Эта дурацкая мысль даже вызвала у нее мимолетную усмешку).
– Мы с Дэном подали заявление, – сказала Настя.
– Заявление в ЗАГС? – голос его приобрел еле заметную хрипотцу.
Она – на сей раз, с удивлением, – вскинула глаза на своего солидного покровителя (патрона).
– Именно.
– Да… – Горицкий несколько секунд просидел неподвижно, потом вышел из-за стола. Приблизился к окну. Сказал, не оборачиваясь (на сей раз голос его звучал глухо):
– И какова причина такой спешки? Ты случаем не беременна?
Настя ощутила жар в щеках.
– Нет! – ответила резче, чем хотелось. – Просто…
Просто мне надоело ощущать себя шлюхой.
Оп. Вот и сказано то, чего говорить не следовало ни под каким видом.
Горицкий резко обернулся. Побледнел.
– Что за бред? Что ты несешь?
Он тоже не слишком себя контролировал. Во всяком случае, раньше столь резких и грубых реплик в свой адрес Настя от него не слышала.
– Ну, содержанкой, – она понизила голос, чувствуя, что лицо продолжает гореть. И мечтая об одном – чтобы этот тягостный разговор, это ненужное объяснение закончились как можно быстрее.
Пусть делает, что угодно – отберет “тачку”, заблокирует ее счета, даже “цацки” заставит вернуть – только оставит ее в покое. Сделает вид, что они не знакомы.
Что ничего не было.
И она останется с Дэном. Со своим светловолосым и сероглазым “тигрой”, который, опустившись на одно колено, “по-рыцарски” бинтует ее распухшую лодыжку и делает вид, что сердится на нее, такую неуклюжую и неспортивную “лыжницу”, тогда как в действительности любит ее, как никто другой. (Включая господина Горицкого с его дорогими подарками. Нет, не подарками – презентами. И его рыночной философией, гласящей – за всё нужно платить. Платить или, на худой конец, расплачиваться.)
– Малыш, – его голос смягчился (Настя подумала – каких усилий ему это стоило?). Он приблизился к ней, присел рядом на банкетку, тихонько взял ее руки в свои. – Мне думается, ты поступаешь… опрометчиво.
Она отвела глаза.
Ну сколько можно? Вероятно, занудство его сына, Егора, в свое время не дававшего ей проходу в глупой надежде на взаимность (которой по определению быть не могло), было унаследовано от отца, по крайней мере, частично.
Господин Горицкий не умел проигрывать, как выяснилось. Или разучился за последние годы, строя карьеру сверх успешного финансиста. Деляги. Финансового спекулянта, если называть вещи своими именами.
Всего лишь спекулянта, несмотря на полученное блестящее образование и уверенное владение светским этикетом.
– Может, не нужно спешить?
Настя мягко, но непреклонно отняла свои руки. Опять потянулась к бокалу, наполненному хрустально чистой, практически родниковой водой.
– Просто подумай, – Горицкий вернулся на свое место за столом и тоже выпил. Только не воды, а баснословно дорогого (коллекционного) вина. Пару глотков. – Подумай хорошенько.
– Я подумала.
– Так ли? – он чуть сощурился, и на сей раз в его глазах мелькнули зеленоватые искорки. “Как у хищного камышового кота”, – отметила она.
– Боюсь, все-таки нет. Знаешь, что? Давай договоримся – ты не станешь делать поспешных шагов, и мы вернемся к этому разговору… скажем, месяца через два. Или, максимум, три. Согласна?
Она вздохнула.
– И что это изменит?
– Возможно, что-то и изменит. Возможно, девочка моя.
“Не твоя, – мысленно огрызнулась Настя, – Ни разу не твоя, по большому счету”.
* * *
Финансист
…Тонкие руки с длинными “музыкальными” пальцами, тонкие лодыжки… хрупкая, почти подростковая фигурка, небольшая (однако, женственная) грудь…
Чуть припухшие, яркие, почти детские губы. Аккуратный прямой носик. И огромные миндалевидные, затененные пушистыми ресницами глаза. Под “соболиными” бровями.
Она сама вряд ли сознает, насколько хороша. Насколько желанна.
Эти завитки темных волос над высоким лбом и у висков. Этот чуть хрипловатый, мягкий, низкий голос…
Эта озорная улыбка.
И кошачья грация в каждом движении.
…Лишь в этот момент он с ужасающей отчетливостью осознал, что совсем не готов ее потерять. Потерять свою девочку.
Которая, казалось, всецело ему принадлежит.
Увы. Лишь казалось.
По-настоящему она принадлежала отнюдь не ему.
…Черт, да что это с ним, в самом деле? Неужто всерьез привязался к этой пигалице? Она ведь, строго говоря, в дочери ему годится…
“Что тебе не помешало быть с ней как с полноценной женщиной”, – ехидно шепнул внутренний голос.
…Где он совершил ошибку? Когда свернул не туда? Как вообще допустил нынешнюю ситуацию?
Ситуацию, в которой отчетливо ощутил себя проигравшим.
Нет. Он не готов ее потерять. Совсем не готов.
…А ведь интуиция изначально нашептывала – не связывайся, эта девочка далеко не проста…
С самого начала. Когда Егор начал за ней активно ухлестывать, а, ничего не добившись, впал в глубокую депрессию.
Ему бы, Горицкому, отправить сынка “на воды” да и забыть. Нет, любопытство взыграло – что ж это за юная нимфа, отвергающая влюбленного в нее мажора?
Любопытство наказуемо, народная мудрость, как всегда, оказалась права.
Он и сам не заметил, как “коготок увяз”. А дальше, как известно, и “птичке пропасть”.
…Может, это просто задетое самолюбие сейчас взъерепенилось? Как она посмела да как смогла…
А вот смогла.
Загадочная русская душа, будь она неладна. Описанная великим Федором Михайловичем в образе обольстительной чертовки Настасьи Филипповны – по сути, оторвы оторвой, но в глубине души – абсолютно невинной…
Впрочем, Настенька, конечно же, не оторва. Нет. Девчонка по сути. Девчонка, сама не знающая, чего хочет.
Вожжа под хвост ей попала, не иначе. Блажь взыграла.
Может, и следует ее отпустить сейчас?
Пусть уходит. Хочет быть со своим мальчишкой – ради Бога. Он не станет ее удерживать. Лети, птаха, лети… до первых заморозков.
“Заморозков” в виде безденежья, в виде потери возможностей, которые ей мог предоставить (и предоставлял) он, состоятельный любовник, но которых никогда не сможет предоставить мальчишка-студент, даже не имеющий отдельного жилья.
…Гадкие мысли. И настроение гадкое.
Все-таки, в чем он ошибся? Где оступился? И как нужно было поступить?
Что может ей дать этот щенок, из того, что не способен дать он, сорокапятилетний состоявшийся мужчина?
Штамп в паспорте? И только-то?
Ему казалось, нынешняя молодежь в массе своей давно плюет на такие вещи, которые имели вес во времена его, Горицкого, молодости.
Как выяснилось, кому-то все же не наплевать. Для кого-то эти формальности имеют значение. И не только как самый простой способ объединить капиталы.
…Ну, а ему что мешает сделать такой же шаг? Единственный сын, Егор, для которого известие о том, с кем папа “крутит шашни” уже достаточно долгое время, станет сильным ударом?
А станет ли? Гера давно о Настеньке не вспоминает. Гера учится в Оксфорде (ни много, ни мало), у него другие увлечения, да и девушки все как на подбор – “с подиума”…
Хотя, конечно, всегда желаннее та, которой не добился…
А если добился, но потерял?..
Ладно, Гера – не уважительная причина, по большому счету. Сын зависит от него практически всецело и еще долго будет зависеть. Гера достаточно благоразумен, чтобы не раздувать скандала и тем более не “рвать” с отцом. Не тот случай.
…Настя украдкой (но нетерпеливо) посмотрела на экран своего мобильника. Нынешней молодежи телефоны заменяют часы.
Он поднялся из-за стола.
– Хорошо, – сказал уже сухо, – Сейчас попрошу Александра отвезти тебя домой.
Она опустила глаза. Похоже, ей все-таки было стыдно. Неловко, по меньшей мере.
– Могу доехать и на такси.
– Не говори ерунды, – отрезал Горицкий, – Да, и еще… я не могу отменить поездку в Бельгию и не имею возможности подыскать тебе замену в максимально короткий срок. Так что ты очень меня обяжешь, если выполнишь напоследок свои обязанности.
Настя кивнула.
– Конечно.
Обязанности переводчика-референта. Только на этот раз не будет никакого интима. Никаких вечерних прогулок по Брюсселю и ужинов в уютных тихих заведениях.
И от этой мысли на душе у Горицкого стало совсем погано.
* * *
Денис
И этот вариант был приемлем, за неимением…
…Изначально всё было неправильно. Как сказал мой друг Санька, “не хрен пилить опилки”. Иными словами, незачем себя истязать, если изменить ничего не можешь. Точнее, не хочешь.
Я не представлял себе жизнь без Насти. Попросту не представлял.
Уж не говоря о том, что в этом случае пришлось бы возвратиться к родителям. И снова жить под боком у мамочки. Сама мысль об этом была невыносима.
Конечно, можно было рассмотреть и варианты. К примеру, попытаться “выбить” себе общагу (маловероятно. Я ж не был ни иногородним, ни “иностранцем”, ни кем-то еще, кому такие штуки положены в качестве льготы). Или какое-то время пожить у Саньки (он бы не был против, но тут мне самому совесть не позволяла). Или поискать съемное жилье (приличное снять было пока не по карману, хотя кое-какие деньги я зарабатывал при помощи компа).
И лишиться единственной своей девушки.
Проблема была даже не в том, что на меня, такого “убогого”, никто бы не польстился (с этим, как раз, проблем не стало лет так с 17-ти, начиная со злосчастной Малининой, одноклассницы, первой женщины (не шучу) и единственной, вспоминая о которой я испытывал угрызения совести.
Возвращаясь к тому, с чего начал – свою жизнь без Анастасии я попросту не представлял.
Но и “терпилой” быть мне больше не хотелось. Достаточно натерпелся.
…После той поездки на турбазу все, казалось, опять пошло по накатанной колее, да только недолго.
Она опять куда-то сгинула вечером.
Обыкновения засиживаться допоздна у подружек Настенька не имела, попросту потому, что у нее подруг, строго говоря, и не было. Лишь приятельницы. И с ними она проводила время обычно днем, а не вечерами.
С кем она проводила вечера…
Об этом знал не я один.
Но она мне пообещала, что там всё закончилось.
Выходит, солгала?
Я прогулял Лорда (ее дога), вяло поужинал, разогрев в микроволновке какой-то полуфабрикат и сел за комп, то и дело глядя на часы. Разумеется, ей можно (и нужно) было позвонить, и я это сделал… убедившись, что телефон она отключила. Если у меня и оставались какие-то сомнения насчет того, где и с кем она сейчас, то они отпали. Мне казалось, я точно знал, с кем она проводит вечер.
И все равно не нашел ничего лучшего, как спросить: “Где ты была?”, когда она, наконец, вернулась.
– Не начинай, Ден, ладно? – она сняла полушубок, сапожки и прошла в ванную. У нее была стойкая привычка – приходя с улицы, она первым делом шла мыть руки. Кстати, признак ОКР (мы теперь стали такими “просвещенными” в области психологии, просто ппц, спасибо “тырнету”…) Она всегда мыла руки после улицы и всегда мыла овощи и фрукты с мылом. Не то, чтобы она была так уж помешана на чистоте, но… словом, у каждого свои причуды.
– Что значит, не начинай? – я, похоже, действительно, начинал. Начинал заводиться. Хоть и знал отлично, что ни к чему хорошему это не приведет. – Я не могу спросить у своей девушки, где она была до десяти вечера?
Настя обернулась. Вид у нее был не то, чтобы виноватый… но определенно невеселый.
– Это не то, о чем ты думаешь.
– И о чем я, по-твоему, думаю?
О проекте
О подписке