считалка

четыре, три… и ты не хочешь больше считать

дохлых рыбок в этой бездонной чаше.

девальвация – слово от дьявола, значит опять

ничтожно мало, что могло бы быть нашим.

это кто-то сфальшивил, сломался. кто?

когда межгород – сдутый спасательный круг,

когда только кровь, там, где должен ток

по проводам. когда вдруг

солнце режет глаза до слёз.

и я в мадрид – загонять быков,

а ты в какой-то там окский плёс.

мы молились до языков,

стёртых о зубы. не помогло.

приштина

переулками до проспекта, а там напиться.

находиться где-то и быть искомым –

разница. кто вязал на спицах

молоко в мой кофе, бывает дома

по утрам. и в ванной читает фроста.

герои сидят на стероидах + диете,

выживают из собственного ума и роста;

на героев пытаются походить все дети.

но, походя, пробуют страсти под коксом.

а после: весь мир – неплохая сепия.

хочешь быть гением – занимайся боксом

и зацени, что отколола сербия.

у героев такой гонорар, что тебе не снилось.

я в прошлом из них, но теперь в завязке.

одного не пойму, объясни на милость:

почему потянутая когда-то связка

так мешает дворами?

я пялюсь в зеркало

и заношу кулак…

барселона

в воздухе пахнет корридой – игрой вслепую.

падать нестрашно – стеклянные лица трав

отрицают меня, как стена отражает пулю.

ниоткуда является странный мальчишка-стафф,

и всё очевидное становится невероятно.

чужая кровь не даёт ни сна, ни особой силы.

моя рубаха – пособие въедливым пятнам,

поражение тайда по полной. а ты просила

завязывать с этим большими морскими узлами,

учиться быть проще, понятнее, веселее.

завести в доме детский смех вперемешку с лаем

дворового шарика, имя твоё лелеять.

вместо – город стекает в ботинки, и ты сбежала

туда, где в воздухе пахнет рыбой. хорош улов!

я каждую ночь люблю тебя неумело, давлю на жалость,

спасаю рогатых. и мне не хватает снов.

велкам

внутренне знаю: со мной справляется улица.

ускорение неба рассчитано до утра.

лёгкие тяжелеют тем, что табак не курится.

решаю отказаться от своих прав.

один к одному: только бросаюсь драться,

снимаю штаны, покупаю шприц –

ниоткуда являются папарацци

на моё стервенейшее из всех лиц.

даже купленная за углом нина

просит читать ей вслух.

кролик смеется, когда я стреляю мимо,

не сумевши выбрать из двух.

а я помню твое плечо, просто память тела

не желает считаться с моими табу.

цена на поэтов заметно взлетела,

победив алкоголь, пистолеты, траву.

смотри-ка: всё движется по спирали.

не только деньги путешествует из рук в руки.

мне гораздо спокойнее думать: «тебя украли»,

нежели «ты сбежала к какой-то суке».

хотя даже победа всегда равноценна сделке.

уходишь? пожалуйста. следующий – велкам.

театр сатиры

нет ничего в том, чтобы плакать с глазу на глаз –

никто не откажет мне в моих ранах.

если он снимает тебя в шератон палас,

удивительно, что ты говоришь о подъёмных кранах,

о которые спотыкаются глаза вечерами

в каком-то там бутово в съёмной квартире.

поселяю тебя в единственно подлинном грамме,

купленном мною у театра сатиры.

ты можешь быть хуже старых актрис и собак –

кажется, вот не дышишь. потом – показалось.

ничего странного: говорю, что иду в кабак,

и ловлю такси до площади трёх вокзалов.

клон

ты – клон моей подлости. калька из калек.

на передовице воскресной газеты

вас находили, хотя не искали,

в приличных отелях. вы полураздеты,

пьяны и довольны. и, кажется, вместе.

четвёртые сутки, восьмые недели.

ты спишь на мансарде в разобранном кресле,

грозишь мне разводом, имущество делишь.

меня нарекают «кретином» соседи,

пока он меняет на доллары баррель,

пока ты мутируешь в миссис и леди,

пока я штурмую ближайшие бары.

а помнишь, когда-то мне прочили славу

высоцкого, бродского, кафки и чёрта.

ты проявлялась во всех этих главах

моих эпопей. независимо чёрной

казалась нам ночь. в середине финала

ты что-то такое печальное знала,

что плакала, всё мне всегда разрешая.

ни бедность, ни молодость нам не мешали.

но время всё вышло в абсурде, попойках,

моих путешествиях в койку из койки.

ты – клон моей подлости,

но до меня тебе далеко.

1939

на голой площади, где не осталось птиц,

кто-то, смотрящий предельно вниз,

стоял у стены параллельно скопленью лиц

и каждому рядовому шептал: промахнись.

оставалось состроить планы на новый год

с решением Бога. лежащему у стены

было чертовски холодно. шла в расход

вторая обойма. я собираю сны.

каждым живущим отныне владеет страх.

письма вскрывает невидимый комиссар.

если бы знала, как в этих ночных кострах

корчится от досады сартр.

я засыпаю в ритме солдатских пли.

твоим маякам недостаточно парохода.

и я клею бумажные корабли,

дожидаясь тысяча девятьсот сорокового года.

правильный след

в обожженное горло втекая спокойно,

раздирая ещё не зажившие ранки…

чудо было бы чудом, когда бы не пойло,

обагрившее доски чужой коммуналки.

и пока очевидно: так надо обеим,

чтоб наутро по разные дни баррикад.

питер маленьким янки бордово робеет

новым солнцем. а мне леденеющий мкад

очень нужен, чтоб было куда не вернуться.

и лечиться… хотя я не верю врачам.

я всё вижу, как рвутся, натянуто рвутся

между нами последние нитки. и чай

будет утром из разных небьющихся чашек.

истерить не хочу, но по разным домам.

всё, что было когда-то единственно нашим,

расплескав для подростков, их кошек и мам

очень ало – как повод для свежих газет,

кинутых в почты широкий карман…

белым-белым очертит мой правильный след

на земле молодой капитан.

копыта-хвост-чешуя

ничего не хочу знать о том,

кем занят твой вечер, чем задан тон,

как нам было явно, что потерять,

и я перешел с voulez-vous на ять.

ты непременно ставила на zero,

я разбивал то место, где вырос рог,

а затем копыта-хвост-чешуя=

я наконец-то стал походить на Я.

и как тебя осенило вдруг поутру,

что сквозь меня черти нашли дыру

в мир, который почти на дне.

и дело точно теперь во мне.

ничего не хочу знать о том,

кем признан твой ум и запачкан дом.

мои дела поважнее такой фигни.

черти с тобой. и дело теперь не в них.

де факто

дни растворяются сахаром в уличном чае.

думаешь, история возвысит твоё отчаяние?

скорее, запомнит ростовку, цвет глаз и профиль,

любимый сорт женщин, яблок и кофе.

и по фактам ты выйдешь обычнее всех живущих,

не выделишь из толпы, не отфильтруешь из гущи.

хотя сейчас мы видим тебя остервеневшим Иудой и брутом.

тут дело не в тридцати монетах,

не в ослепительности момента,

а именно в этой конкретной минуте.

довольны

всё же это где-то должно остаться:

под мраморным настом метрополитных станций,

в прогрессии увеличения дистанции,

в латиноамериканских танцах.

в ча-ча-ча запрятанным между слогами.

в чемоданах с гранатами, кейсах с деньгами.

в моно-, сверх– и какой другой полигамии.

у шарлатана в кармане, у честного под ногами.

где-то остались имя и прошлый азарт.

и то, и другое моё. читать по глазам

нас вынуждают высокие радиоволны.

ты там не парься, Господь, мы всем довольны.

дышим тем, что нам подсыпают в воздух.

особо строптивые – тем же, но через марлю.

и те, и другие – почти в одинаковых дозах.

отдаём голоса то Тебе, а то дарвину.

нас допускают только до этого выбора,

будто у нас черепа изнутри выбриты.

байкал аккуратно перенесён куда-то под выборгом,

а реликтовые леса как несогласные вырублены.

небо в морщинах от бесконечных Ту.

куда ни кинь взгляд – уже пересёк черту.

куда ни кинь слово – оно отпружинит в тебя.

куда ни засунь календарь – конец октября.

зверски знобит после пустынного лета,

но никто не решился пока на наречие «больно».

где-то должны ведь храниться имя моё, и азарт, и подобное этому.

ну Ты там не парься особо. мы всем бесконечно довольны.

похищение европы

ты проиграл не зевсу, дурак, а ветряной мельнице.

у меня выпадают зубы каждую ночь.

вот она мнётся перед тобой – никогда не изменится –

«я ухожу от тебя, забираю дочь».

а как карты, стволы – не было мне дилемм.

я был должен её украсть – не иначе.

добычу не кормят с рук, но добыча с тем,

у кого заломлен приклад – на удачу.

на руке звезда – это джаст фор фан.

нет таких давно – я же чую след.

пять в кармане дней, не осталось стран.

нет её нигде. и со мною нет.

паскаль

мимо непричастности к тебе, мимо мельниц,

мимо причалов, мимо заметок про босха.

мимо пули, диспансеризация, мимо верность.

мимо доков и мимо дома из воска.

меня апробирует лето на свежие раны.

кончай с этим небом, я видел его изнутри.

самолётик скользнул, я сжимал кулаки по карманам.

и ничего не случилось. горшочек – вари.

от её имени вяжет во рту и ломит в грудине.

я его мял в ладошке, едва ласкал.

париж не приучен рвать, он располовинил,

прожевал, не глядя, тебя, паскаль.

ничего от нежности, суть – скандалы.

у неё нет запаха для меня, нет места.

её пьяный рот, неприлично алый,

не влечёт ещё. и не будет.

честно.

выпад

ты пахнешь снегом – выпадом сезона,

моими пораженьями в лото.

ещё бензином, духотой промзоны,

досадной новизной пальто.

приметы к одному: похолодало

в постели, разделённой на двоих.

все пули – бумеранги. мне досталось

от выстрела вчерашнего. затих

испуганный трамвай в истоке парка.

тебе идёт измена, как мне шрам

на шее. день остался жарким,

я через санту вещи передам.

ему – успехов, мы едва знакомы.

тебе – всего, что было раньше здесь.

вот осень на краю законной комы,

и я закончился. почти что весь.