Сегодня я впервые за много лет не надела ни одного украшения. И от этого себя голой ощущаю. Хотя сарафан поверх купальника довольно строгий – чуть выше колена, толстые лямки, и грудью не свечу.

– На пикник, – поднимаю упакованные в хрустящую бумагу миндальные печеньки, которые вчера предусмотрительно купила в московской пекарне. – На озеро.

– Какое ещё озеро?

– Ну… то, на которое нас родители Лены и Матвея возили.

Упоминание детей наших садовников заставляет моего папу поморщиться.

Конечно, для него это были сомнительные личности.

А от таких личностей он меня всегда старался оградить.

В том числе от мамы…

– А зачем так рано-то?

– Освещение особенное. Для фоток идеально.

– Ты не одна едешь, надеюсь.

Мотаю головой.

– А с кем?

Придётся втюхать моему отцу наглую ложь.

Но мне это будет несложно. Ученик рано или поздно превосходит учителя.

– Катя и Андрей составят мне компанию, они меня и заберут сейчас.

Я просто выдумала этих людей. Назвала наобум.

– Да-да, инвестируем, – он снова погружается в телефонный разговор, и я успешно покидаю его резиденцию.

Сонный посёлок в нежно-золотой дымке нереально красивый. Я с детства его таким не видела.

Иду пешком. И раздумываю о том, почему в таком железобетонно охраняемом посёлке настолько высокие заборы?

Какой идиот решит сунуться сюда в целях ограбления?

Такое чувство, что заборы друг от друга, а не от воров. Чтобы половчее прятать скелеты не только в шкафу.

Вишнёвый Соболь за воротами радует меня как вишенка на торте.

Дём выпрыгивает из машины, когда я подхожу.

Жуёт жвачку.

Между нами расстояние в пару шагов. И я отчётливо могу отследить маршрут его взгляда.

С головы до ног. Обратно. Чуть дольше на коленках. Так же чуть, как улыбка тронула его губы.

По левому плечу – будто раздумывает: приобнять?

По щеке – будто хочет поцеловать.

– Я взяла нам печеньки. И на этот раз будет вкусно, потому что готовила не я.

– А разве я говорил, что в прошлый раз было невкусно?

– Ты на грани льстивого обмана сейчас.

Я веду плечом, и сарафан, который всё-таки оказался великоват, предательски спускает лямку.

От Дёма это оголяющее движение не ускользает. Как и от меня не ускользает блеск, которым заиграли его потемневшие глаза.

Я даже смущаюсь от такой реакции.

Всего лишь голое плечо, и мелькнувший ненадолго лиф купальника на моей небольшой груди.

Уверена, что он за свою жизнь видел куда более аппетитные формы и разнузданные картинки. Разве можно такой невинной обнажёнкой удивить опытного парня?

Но очень маленькая, зато очень смелая надежда, выглядывает из-за уголка моего сознания: «А может так потому, что это твоё плечо?»

– Ну хорошо, – Дём забирает у меня печенье. И пальцы его слегка скользят по моим. – Похвалю тебя, когда ты потеряешь бдительность. Поехали. А то упустим солнце.

Мы и вправду едем в сторону озера.

– Я посмотрел твоего «Мотылька». Спорим, я знаю, какая твоя любимая сцена? – Дём бросил на меня хитрый взгляд и хмыкнул.

У меня такое ощущение, что какие-то невидимые руки отвечают за его улыбку – так высоко и динамично поднимаются уголки рта. Будто кто-то толкает их вверх.

– Нет, не там, где он обнажённый дерётся, – я смеюсь и тру краснеющие щёки, чтобы румянец на это списать.

– Эх! Не угадал, значит. Или ты лукавишь? – искоса глянул на меня.

– Нет.

– Смотри, не обманывай меня. Необычно, что это твой любимый фильм. Он ведь про волю к свободе. Тебе что, не хватает свободы?

– Может. Да. Пожалуй, что да. А ты пересматриваешь «Ходячих мертвецов», потому что тебе не хватает зомби?

Дём смеётся.

– Или приключений?

Мотает головой:

– Просто он атмосферный.

– А как же высший смысл?

– Это лучше в книгах искать. Ты не бросила кукушку?

– Нет. Читаю. Мне даже нравится.

И мы начинаем обсуждать индейские резервации. Историю США.

Оказывается, что я могу поддержать разговор на эту тему!

Мою память будто встряхнули как следует, и в данный момент высыпалось именно то, что репетиторы по истории отчаянно пытались мне донести.

А потом, вернувшись к книге, Дём заговорил про психиатрические клиники.

И я просто слушала, стараясь подавить нарастающую от этой темы панику.

Бросаю взгляд на Дёмины часы, за окно.

И вдруг отмечаю, что мы едем уже час, и давно проехали дорогу к озеру.

Вглядываюсь в густой еловый лес. Солнце режет его на многоугольники. И в контрасте с золотом лучей стволы деревьев чёрные как гарь.

– Мы разве не на озеро? – уточняю.

Молча мотнул головой. Жуёт жвачку.

Где мы вообще? И сколько километров назад я в последний раз видела дома?

Становится вдруг не по себе.

– А куда?

Не отвечает.

– Дём, куда мы?

– Ты чего вдруг испугалась? Не в первый раз мне доверяешься, – он смотрит на дорогу. – Но будь у меня право – я бы как следует тебя наказал за такую дурость.

Как обидно. Я ведь не с любым вот так готова ехать неизвестно куда.

Только он на меня странно действует.

Но вряд ли это сойдёт за оправдание.

– Я тебя обидел?

Теперь я молча мотнула головой.

– На самом деле, можно и от людей, которых сто лет знаешь, получить нож в спину, – Дём снижает скорость. – Но одно дело – днём переходить дорогу на зелёный по пешеходному. И совсем другое – бухой в дождливую ночь через неосвещённую трассу перебегать. Вот ты сейчас под наркотой из леса на шоссе выскочила. Понимаешь, о чём я?

Мы останавливаемся. Он глушит мотор, вылезает, обходит машину, открывает мне дверь.

Кажется, если я шевельнусь – набежавшие на глаза слёзы хлынут через край.

Дём считает меня глупой. И безрассудной.

– Так, – протягивает он после десятка секунд ожидания.

Взял меня за щиколотки. Я вздрогнула.

Он потянул, заставляя развернуться на сидении лицом к нему.

Я опустила голову и никак не могу заставить себя взглянуть ему в глаза.

– Посмотри на меня. Эй, – его нежный голос пробрался значительно дальше рецепторов, отвечающих за слух.

Вот это грубоватое «Эй», сказанное так ласково и осторожно, дробит всю логику.

Дём слегка оперся предплечьями на мои бёдра. И облокотился на свои руки щекой.

Как хулиганистый ученик, улёгшийся на парту. Вроде и смотрит учителю в глаза неотрывно, но вся эта поза говорит о том, кто здесь на самом деле чувствует своё превосходство.

Хотела-не хотела, но теперь мне никуда не деться от его заглядывающих в моё лицо снизу вверх глаз.

Его дыхание, размеренное и горячее, нагревает меня через ткань. На бёдрах, на животе.

Как же он близко.

– Давай договоримся? – его средний палец выписывает знак вопроса на моём бедре. – Что ты только со мной будешь так делать. Хорошо?

Ласкает меня этим вопросом.

И будто это «хорошо» относится не к предыдущей фразе. А к тому, что он делает.

Трогает меня.

– Как – так?

Его выдох приходится на левую часть моего живота, и я ощущаю, как косую мышцу там сводит. Напряжение разбивается дрожью. И она окатывает меня сверху вниз, до самых кончиков пальцев на ногах.

Конечно он это чувствует. И чуть сильнее придавливает мои ноги, будто хочет приструнить предательские мурашки.

Почему. Он. На меня. Так. Действует?

– Бросаться в омут с головой.

Я сглатываю.

– Хорошо? – повторяет с довольной улыбкой.

– Я и так только с тобой, – мой голос охрипший как от простуды. – Я чувствую, что ты меня не обидишь.

– Постараюсь не обмануть твои чувства, – он касается указательным пальцем кончика моего носа. – Как же мне нравится, когда ты так лицо ко мне склоняешь, просто пиздец.

Меня обезоруживает этот безыскусный, но так много говорящий комплимент.

И хочется что-то в ответ дать. Откровенное и искреннее.

Например, сказать, как же мне нравится, когда его губы так близко к моему телу.

И по мне опять прокатывает волна дрожи.

Дём отстраняется, протягивает руку.

Я спрыгиваю на покрытую мхом и травой опушку.

Дём забирает из машины рюкзак, в который запихнул печеньки.

И я захожу вслед за ним в густую чащу.

Глава 19

Тропинка становится уже. Вовсе исчезает. Редеет трава между деревьев. Темнеет мох на пригорках.

Птицы поют так громко, что хочется ахнуть им в ответ от восхищения.

Пахнет природой в росе – свежестью, лечебными травами, липкой смолой.

Когда наш путь упирается в поваленное дерево, Дём, переступив через него, оборачивается и подаёт мне руку.

Я опираюсь, перешагиваю.

Он держит со мной зрительный контакт и не отпускает, пока я не отвечаю на его улыбку улыбкой.

Деревья расступаются. Над моим лицом, задевая волосы, проносится пестрокрылая бабочка.

Мы выходим на опушку. Идеальной круглой формы.

Высокая и тонкая салатовая трава здесь чередуется с мощными изумрудными стеблями, усыпанными малиновыми цветами. Кружат бабочки. И солнце разгоняет свой ход, задавая все больше тепла.

А затем ещё несколько шагов по спуску за опушкой. И вода.

Своими тонкими извилистыми каналами это напоминает ручей, петляющий между стволов. Но вода стоячая. Она бликует от лучей, которые проникают сюда через ветви.

Весь этот затейливый пруд пересечён узкими волнистыми линиями насыпей. И прямо на них, вздыбливая косы-корни над землёй, растут ёлки и сосны.

Дём останавливается, бросает рюкзак на землю. Опускается на корточки и вглядывается в воду.

Потом оборачивается ко мне.

И я выдыхаю:

– Здесь так красиво.

– Я рад, что тебе нравится. А теперь будем искать сокровища.

Расстёгивает рюкзак и достаёт две маски для плавания. Подходит ко мне с одной из них.

– Ну-ка, – прикладывает, оборачивает расстёгнутый ремешок вокруг моей головы. – Вот так, придержи. – Застёгивает на затылке. – Так и думал, что Светкина тебе подойдёт. И откуда ты такая маленькая взялась? Я в прошлом году для неё такой подарок придумал. Плавает она хорошо. И украшения обожает. Вспомнил про это место. Меня сюда родители привозили, когда я был ещё ребёнком, – Дём начинает расстёгивать пуговицы на своей рубашке.

А я стою в этой маске, и моё треклятое дыхание убыстряется, создавая на прозрачном пластике запотевающие пятна.

Ты же видела его с голым торсом. В чём дело?

Да. Но тогда я была в шоке от того, что он вышел на ринг. И думала только о том, чтобы он побил соперника, а не побили его.

А сейчас опасность угрожает лишь моему моральному равновесию.

…боже мой.

– Но просто подарить ей очередную безделушку – слишком просто, – продолжает Дём, пока его юркие пальцы разделываются с последней пуговицей и разводят в стороны полы рубашки.

От низа живота по моему телу вверх начинает подъём настоящее цунами. Ударяется в сердце. Встряхивает так, что рёбра затрещали.

И прёт дальше, царапая горло. Заливая краской мои щёки. Поднимая волосы дыбом. И наотмашь врезав моему сознанию так, что оно отключается, выпускает наружу примитивные инстинкты.

Ещё пытаюсь схватить их за тонкие голые хвосты, но они проворны. Рассредотачиваются повсюду. Дёргают за ниточки мои рецепторы.

И нервные окончания срабатывают все сразу.

Я остро вижу, слышу, чую, чувствую.