Глава 8

И, не дожидаясь ответа, подходит к пассажирской двери и открывает её.

Направляет на меня выжидающий взгляд.

Я что, действительно сяду к нему в машину?

– Слишком много свидетелей, сегодня я тебя точно не убью, – он кивает на стайку мальчишек, которые умудрились впятером расфасоваться на маленькой лавочке у магазина и поглядывают на нас, переговариваясь.

И я иду к нему.

Даже сама в это не верю.

Сумасшествие.

Он подаёт мне руку.

Я опираюсь ладонью на его ладонь. Его мизинец накрывает косточку над запястьем. Ощутимо и фиксировано. Словно он через неё пульс хочет прощупать.

Взбираюсь на пассажирское сидение.

Дём садится рядом, автомобиль недовольно вздрагивает, и мы начинаем движение.

По посёлку двигаемся молча.

Три поворота.

Дорога постепенно из песочно-каменной становится травянисто-песочной. Всё смелее её обступают кусты, а сверху нависают деревья.

Здесь солнцу трудно пробиться через высокие сосны.

Впереди старый деревянный забор, за которым лес. И у этого тупика мы берём вправо. Скрываемся с последней улицы, в начале которой я ещё видела людей.

Машина останавливается у арки из высоких деревьев. В тёмной глубине её я вижу металлические ворота.

Время забрало их блеск, срезало небесно-синюю краску. Но узор из вертикалей и горизонталей, перечёркнутых косыми линиями, красив и причудлив.

Дём обходит машину, открывает дверь и подаёт широкую ладонь.

У меня явно проблемы с чувством самосохранения.

Он смотрит на меня, изогнув сочные губы в лёгкой улыбке. Когда Дём улыбается, кажется, что его губам слишком мало места на этом лице. И меня почему-то будоражит мысль о том, насколько большие у него губы.

– Идём? – спрашивает он и облизывается.

Это движение окончательно смазывает мои мысли.

И я уже кладу свою руку в его.

Будто не на человека опираюсь, а на чугунную решётку каменного моста.

– Ещё у нас будет чай, – он забирает серый термос из машины, пирожки, и идёт в сторону ворот. Следую за ним. – Хочу показать тебе маленькую усадьбу.

– Это не твой дом?

Он смеётся, мотает головой.

Его жёсткие волосы едва шевельнулись. Мощная спина в клетчатой рубашке ровная. Походка бесшумная, скользящая.

И запах от него исходит удивительный. Запекшейся смолы. И подсохшей скошенной травы.

Может, мне кажется, и это лес так пахнет?

– Дом профессора. Хозяева не приезжали уже лет пятнадцать. Давным-давно тут разыгралась трагедия. Любовная.

Сколько девушек он приводил сюда до меня? И каждой одно и то же рассказывал.

– У профессора была жена, и двое детей, за которыми присматривала молоденькая няня. Он на неё запал. Жена узнала…

– Только не говори, что жена его здесь убила.

– А ты бы его убила, а не её?

– Смысл убивать любовницу? Он другую найдёт.

– Может, он её полюбил, а не просто так?

– Люди разного достатка не могут… – и тут же осекаюсь.

– Что не могут? – с усмешкой глянул на меня через плечо.

– Это будет не любовь. А взаимовыгодное использование. Так она его здесь убила?

Дём приподнимает с земли куст шиповника, я проскальзываю под образовавшимся сводом и оказываюсь прямо у ворот. Заглядываю через решётку в заросший сад. Прохожусь пальцами по прохладным толстым прутьям с отлетевшей краской. Неглубокие впадины. Острые края.

– Подержи, – он сзади, огибает меня руками, передаёт чай и пирожки. – Вот там, видишь? – прикладывает ладони к моим ушам и легонько заставляет повернуть голову правее. – Засаженный барбарисом пятачок. Там был пруд, в котором дети утопили любовницу.

Ну ни хрена себе поворот!

Отпускает мою голову, подходит к воротам. Ставит ногу на горизонтальную рейку. Цепкие пальцы на самом верху. Подтягивается, перемахивает, спрыгивает.

Ловкий как сам дьявол.

В меня ударяется воздух, который он растолкал.

Дём выпрямляется.

Встречаемся взглядами через решётку.

Мне кажется, я им любовалась.

И он это заметил.

Как и тогда, в магазине.

И ему это понравилось.

Снова облизывается. Я сглатываю.

Мы так близко.

Но в то же время нас разделяет остывший металл.

И мне хочется к этому металлу прижаться всем телом, чтобы и самой хоть немного остыть.

– Замри, – вдруг говорит Дём.

Одна его рука проскальзывает сквозь прутья, обводит и ложится горячим канатом мне на поясницу. Я оказываюсь в клетке. И даже если захочу – не смогу двинуться.

Но я и не хочу шевелиться.

Его дыхание на моих губах.

Глава 9

– Не шевелись, – шепчет и смотрит мне точно в глаза. Будто готовится проникнуть. Уколоть.

Лёгкое движение в моих волосах.

У Дёма между пальцами пчела. Он приподнимает указательный, и она кружится на подушечке большого. Отчаянно перебирает лапками. Крылышки трепещут. Отталкивается. И никак не может освободиться.

Наконец, упав на бок, упирается задними лапками, отрывается и взлетает. Бросив чёрное жало с прозрачной нитью и золотой каплей на пальце.

Дём подталкивает жало ногтем, и оно исчезает, оставляя красную точку в топлёном молоке кожи.

– Она теперь умрёт, да? – шепчу я.

Дём переводит на меня взгляд.

– Если бы тебя укусила – всё равно бы умерла. Ей без разницы – моя толстокожая рука или твоё нежное ушко. А нам не без разницы. Давай, – его ладонь исчезает с моей поясницы, и он забирает термос с пирожками. Кладёт их на землю. – Теперь ты, – кивает наверх.

Оцениваю высоту. Я её не боюсь. Но моя неуклюжесть…

Спокойно, Ветрова. Ты ведь больше не падаешь.

Оказываюсь наверху ворот. Перебрасываю ноги. Дём хитро улыбается, когда я смотрю на него сверху вниз.

– У тебя лицо милое, когда ты наклоняешься, – говорит он, протягивая ко мне руки.

– А так немилое?

– Со мной нет. Со мной – настороженное.

– Уж не знаю, о какой настороженности идёт речь, раз я здесь сейчас с тобой. Может, я настороженно прислушиваюсь к чувству самосохранения? Кажется, оно говорит, что я глупо поступаю, пытаясь пробраться на чужую территорию с едва знакомым человеком.

– Ты явно не воспринимаешь это чувство всерьёз.

Мне нравятся его усмешки.

– Это точно.

– Тогда прыгай, чего же ты ждёшь? – шевельнул пальцами.

Я ныряю вниз.

На несколько секунд я в его руках. Гравитация пропала. Я легче пёрышка.

На талию давят крепкие ладони.

Он меня будто ещё и взглядом удерживает.

И когда стопы оказываются на земле, стук моего сердца в ушах слишком быстрый.

Дём на меня когда смотрит, я как будто на весу.

– Умничка. Вот. Опять настороженное, – усмехнулся. И как-то нехотя, растянуто медленно отвёл руки. Обернулся. – Я здесь с весны не был. Будем заново прокладывать тропинку. Иди за мной на два шага позади, чтобы ветками не хлестануло.

Со всех сторон трезвонят кузнечики. Прохлада и тень накрывают с головой.

Трава высокая, почти по грудь. Дём приминает её каждым новым шагом, и она послушно ложится, создавая из своих стеблей-нитей тропу. А та, что остаётся нетронутой по краям, щекочет мне локти. Провожу пальцами по колосьям, бежевым и твёрдым как льняные семена.

Дём осторожно отодвигает ветви, приподнимает, придерживает, отпускает, и они мягко занимают прежнее положение, пока их не трону я.

Не понимаю, как этот здоровяк может так нежно с чем-то обращаться.

…кажется, я чёртовым веткам завидую.

Голубой деревянный домик с мезонином и треснутыми белыми ставнями вырастает из темноты сосен справа от нас. Дорога к косому порогу делает изгиб у тускло-серой статуи ангела, изъеденного расщелинами, обросшего мхом. Вид у него жутковатый.

Расколотый кувшин полон слипшихся, истлевших листьев.

И пустой, серо-зелёный призрак фонтана утопает в сорняках под остывающим солнцем.

– Тебе здесь не нравится? – спрашивает, глянув через плечо.

– Не знаю. Всё такое… про ушедшее. Напоминает пагманские сады.

Дём бросил на меня удивлённый взгляд.

– Любопытно, что ты про них знаешь.

– Читала про коллекцию фотографий, которую собирал французский филантроп в прошлом веке.

– У моего отца есть оттуда фотографии. Он был в Афганистане маленьким, своими глазами эти сады видел. Если выпадет возможность – покажу тебе. Красиво там было.

– Жаль, что всё разрушено. Наверное, здешняя атмосфера заброшенности на меня навеяла эти мысли.

– Ну, история у дома мрачная, неудивительно. Зато никто сюда не лазает. Мелкие боятся. А те, кто постарше, предпочитают другие места для досуга.

– А ты любишь одиночество и тишину?

– Нет. Поэтому и сам сюда редко прихожу. Обычно мы с друзьями собираемся на пляже, тут озеро недалеко. А зимой кинотеатр, кафе, парковка у гипермаркета. А ты? Что любишь?

Мы выходим к облупившейся белой беседке, обросшей виноградом. Порог из двух ступеней. Под ржавой конусной крышей лавочка и столик, укрытый клеёнкой в цветочек.

Поднимаюсь вслед за Дёмом, захожу в узкую арку.

– Порог отличается, недавно делали. А говоришь, сюда хозяева не приезжают.

Дём откручивает с термоса крышку, наливает в неё чай и придвигает ко мне. Раскрывает бумагу, и луковый запах смешивается со сладким ароматом цветов и стынущего леса.

– Я его проломал в прошлом году. Знатно навернулся.

Представляю как он матерился.

– Так что ты любишь?

Отряхиваю лавку и сажусь, Дём напротив. Отпивает из термоса, тянется за пирожком. Чуть сминает его между большим и указательным пальцами.

– Я не люблю компании. Люблю вдвоём с кем-то быть. Теперь ты настороженный.

Тоже беру пирожок.

Мы одновременно откусываем по кусочку.

В нос врезается запах пережаренного лука. В язык – горечь. А в дёсны каменное тесто.

Мои глаза в буквальном смысле полезли на лоб.

Дём усмехнулся, и проговорил с раздутой щекой:

– Да плюй на пол.

Я вскочила, скользнула к арке окна, задев лавочку, и выплюнула эту гадость в кусты.

А Саша мне говорил! Но я гнула свою линию: тесто прилипает, надо больше муки, лук не готов, я пожарю ещё, бла-бла-бла.

– Сильно ударилась?

Оборачиваюсь, Дём передо мной.

Нет. Нет, нет, нет.

Он опускается на корточки.

Господи боже…

И задирает мою штанину.

От того, что он сидит у моих ног, в теле начинается какая-то катастрофа.

Не голод. И не жажда.

Нехватка воздуха. Которая превращает меня из живого существа в каменную статую.

– Не эта нога, – шепчу одними губами.

– Я так и подумал, решила обновить шрам, – он поднимает на меня голову.

Слизывает с губ крошку пирожка.

Я зажмуриваюсь резко.

Но напавшая темнота эту вопиющую провокацию не прекращает.

Так отчётливо Дёма ощущаю рядом с собой, будто зрения никогда не было у меня. И слуха. И обоняния.

И моё ограниченное тело училось годами, чтобы компенсировать их отсутствие.

Ощущать кожей всё вокруг даже на расстоянии.

И оно преуспело.

– Мне казалось, что шрам незаметный.

– Я внимательно тебя разглядывал, – начинает задирать другую штанину.

Боже мой, я сейчас умру от жара, который меня окутывает.

Лихорадка. Эбола. Чума. Всё сразу со мной.

У коленки медлит, аккуратно поддевает ткань.

– Ты боишься крови?

– Нет. А она там есть?

– Нет. А почему зажмурилась, если не боишься?

Да как бы тебе сказать? Я и под пыткой не признаюсь, почему.

– Синяк будет, – констатирует. И…я чувствую дуновение на своей коже.