II

Дверь захлопнулась с громким стуком, заставившим Олесю испуганно вздрогнуть. И следом наступила тишина, плотная, как ватное одеяло, отрезавшая ее от внешнего мира. Но уже через мгновение раздался звонкий стук капель, будто кто то оставил кран приоткрытым. Олеся настороженно огляделась в тусклом, давящем на глаза свете единственной лампочки, висевшей под бетонным потолком на черном шнуре. Помещение оказалось маленьким, квадратным и пугающе пустым. Только по серым влажным стенам были протянуты трубы, изгибающиеся под прямым углом и уходящие в потолок. На одних трубах, потолще, Олеся увидела круглые краны. Из одного и правда сочилась вода, и на известковом полу образовалась кроваво ржавая лужица. Олеся невольно поежилась. От страха она дышала часто и громко, через рот, будто после быстрой пробежки. И в этой зловещей тишине, нарушаемой лишь ритмичным звуком капель, ее дыхание звучало пугающе громко. Нужно успокоиться. Раз она сюда пришла, то надо идти вперед.

Напротив двери, в которую вошла Олеся, виднелась вторая, только уже не деревянная, а металлическая, выкрашенная в бурый цвет. Что за ней находится, Олеся не знала, но, как зверь, чувствовала опасность. А что, если по трубам течет не вода, а кровь любопытных девочек? И дверь выкрашена не краской, а побуревшей кровью? Олеся испуганно прикрыла рот ладошкой, потому что вместе с шумным дыханием из груди вырвался вскрик. Желание повернуть назад стало таким крепким, что она чуть не поддалась ему. В последнем порыве, судорожном, как рывок увязающего в трясине человека, она коснулась ржавой скобы. И руку, словно током, пронзило болью. Дыхание перехватило, когда от ног к затылку прошел еще один разряд. И с вырвавшимся криком – высоким, пронзительным, вибрирующим на верхней ноте, часть боли наконец то выплеснулась наружу.

– …Олеся? – раздался испуганный голос, в комнате вспыхнул свет. – Ты закричала. Тебе плохо?

– Нет, мне просто приснился кошмар, – нарочито ровным голосом ответила она, подслеповато щурясь.

– Ты кричала как от боли! – продолжал настаивать Ярослав, маяча в дверях ее комнаты. Прежде чем прибежать на крик, он успел сорвать со своей кровати покрывало, и теперь стоял, завернутый в него с головой, будто в дождевик. Олеся нащупала выключатель и погасила общий свет, а затем включила настольную лампу. Вот так уже лучше.

– Я от боли не кричу, – грустно усмехнулась она и ласково попросила: – Слав, иди, я в порядке.

– Тебе ничего не надо?

– Ничего. Правда. Спи.

– Ну, если так… – В его голосе проскользнуло разочарование. Но закончил Ярослав на бодрой ноте: – Ты тоже отдыхай. Без кошмаров!

– Спасибо. Спокойной ночи.

– Я утром уеду.

– Я помню. Не беспокойся.

Он наконец то ушел, и Олеся, прикрыв глаза, перевела дух, вкладывая в этот долгий и осторожный выдох часть боли. Иногда ей помогала медитация. Олеся представляла себе боль не как нечто абстрактное, а в виде рассеянного по телу дыма, мысленно собирала ее в плотный черный сгусток и выдыхала постепенно и медленно. Но для медитации ей нужно было остаться одной. Ярослав бы только мешал: обеспокоился, побежал бы за лекарствами, захотел бы позвонить врачу. Такая суета растянулась бы надолго и отняла драгоценное время, когда болью еще можно управлять. Олеся откинулась на подушку, вытянула под одеялом ноги, прикрыла глаза и медленно вдохнула, стараясь представить боль, уже поднимающуюся от лодыжек к коленям, в виде темно серого дыма. Ей это удалось, но «дым» уже струился выше – от колен к бедрам. Боль всегда была подобна разбегающемуся по сухой траве огню: вовремя не погасишь – поглотит все на своем пути. Похоже, Олеся опоздала: проснулась чуть позже, чем следовало, потратила драгоценные секунды на разговор с Ярославом. Уже ломило поясницу, и Олеся поерзала, стараясь принять удобное положение и борясь с желанием дотянуться до ящика с таблетками и выпить сразу две капсулы. Она так и делала до недавних пор, но после таблеток следующий день превращался в размытое серое марево. В ее положении слишком дорого тратить даже день на аморфное существование. Задержав дыхание, Олеся переждала еще один приступ боли и вновь сосредоточилась. Не сразу, но ей удалось собрать рассеянный по телу «дым» в необходимый «сгусток». Вот так, уже хорошо, а теперь вытолкнуть его из тела. Только бы Ярослав вновь не пришел и не помешал, иначе все усилия напрасны. Олеся дышала так осторожно, будто шла по узкому шатающемуся мостку с низкими веревками перилами над пропастью. Вдох выдох – еще один шажок вперед, к берегу, на котором зеленеет трава и светит солнце. Вдох выдох…

Как странно, что этот сон, который она видит с детства, всегда обрывается на одном и том же месте – возле выкрашенной в бурый цвет двери. Сколько уже раз Олеся пыталась настроить себя так, чтобы наконец то заглянуть за ту загадочную дверь, даже читала специальные методики по вызыванию сознательных снов. Но единственное, что ей удавалось – вновь оказаться в уже знакомом сновидении и проснуться от прикосновения к дверной ручке. А ей нужно увидеть, сейчас – как никогда, – что находится дальше! Может быть, за этой дверью ее ожидает погибель, поэтому подсознание не пускает ее дальше?

Вдох выдох… Последний сгусток боли вышел из тела, как заноза, и Олеся, вытерев отяжелевшей от усталости ладонью пот со лба, слабо улыбнулась. Получилось. Теперь боль не вернется еще сутки двое. Олеся машинально потерла правую ладонь, на которой еще слегка зудел шрам в виде скобки, и пошевелила пальцами ног под одеялом: как приятно чувствовать, что тело подчиняется ей, а не боли. Что оно ей вообще подчиняется. Олеся взяла с тумбочки мобильный и посмотрела на часы: почти четыре. А затем, бросив взгляд на прикрытую дверь, словно желая убедиться, что за ней не подглядывают, вышла с телефона в Интернет. Легкий вздох разочарования вырвался из груди, когда она убедилась в отсутствии сообщений. Ответа она ожидала уже два дня и, судя по всему, напрасно. Тогда Олеся зашла на форум и прочитала все последние публикации, не столько интересуясь их содержанием, сколько желая узнать, не оставил ли комментариев нужный ей человек. В последний раз на сайте он был вчера, значит, ее сообщение не мог не увидеть. Но, похоже, сообщение Олеси его не заинтересовало.

Вернув телефон на тумбочку, Олеся выдвинула ящик и взяла лежавшую поверх упаковок с лекарствами «общую» тетрадь, чьи замусоленные картонные корочки для сохранности она вставила в дерматиновую обложку. Когда то эту тетрадь – свой дневник – она тщательно прятала, а сейчас, наоборот, держала под рукой, надеясь восстановить подзабытые подробности.

«…Сегодня на завтрак опять была манная каша с комками. Ненавижу! Зато дали булку вместо бутерброда с маслом. Петров опять толкнул меня. Ира С. говорит, что я ему нравлюсь. Дурак какой то!..» – прочитала Олеся первый абзац наугад открытой страницы. До сих пор, хоть прошло шестнадцать лет, помнила она и Петрова, и ту склизкую комковатую кашу, которую сложно было проглотить: горло, протестуя против ненавистного блюда, сжималось, и каша лезла обратно. Олеся помнила, как держала ее долго во рту перед тем, как проглотить, и от отвращения на глаза наворачивались слезы. А вот Петров, наоборот, казенную манку наворачивал за обе щеки, тугие и румяные, как яблоки. Он вообще любил поесть, сметал все, что давали, и еще выпрашивал добавки. А если не получал, то клянчил у других детей недоеденное. Олеся с удовольствием отдавала бы ему свою порцию, если бы воспитательница строго за этим не следила.

Она перевернула страницу и прочитала следующую запись, касающуюся уже купания в местной речке. Этот дневник Олеся вела на протяжении месяца жизни в санатории, записывая в него любые мало мальские события. Тогда она, одиннадцатилетняя девочка, не знала, что спустя шестнадцать лет этот дневник станет для нее одной из возможностей разгадать странное событие, о котором в тетради не упоминалось ни слова, но которое сдвинуло с места лежащий на верхушке горы камень.

* * *

Марину разбудило неприятное ощущение, будто к щеке приложили что то холодное.

– Лешк, перестань, – не открывая глаз, зло буркнула она. Но в ответ Алексей не захихикал и вообще никак не отозвался. Марина легонько шлепнула себя по щеке, ничего на ней не обнаружила и только после этого открыла глаза. Первое, что она увидела, – даму, глядевшую на нее с портрета неодобрительно и сурово. От неожиданности Марина вздрогнула, но постаралась успокоить себя мыслью, что это Лешка, проснувшись раньше, повернул портрет как надо.

Зеркало, висевшее над умывальником из белого фаянса, без всяких прикрас отразило синие тени под глазами и излишнюю бледность, которую Марина обычно маскировала румянами. Собственный вид Марине не понравился, она отвела от зеркала взгляд и открутила кран до упора. Чтобы пошла горячая вода, нужно было предварительно включить газовую колонку, но Марина решила не заморачиваться. Холодная вода не только взбодрила ее, но и «разбудила» легкий румянец. Марина насухо вытерла лицо полотенцем, нанесла увлажняющий крем и этим ограничилась: отпуск она решила провести без косметики. Пусть лицо отдыхает: загорает под мягким сентябрьским солнцем и дышит напитанным кислородом деревенским воздухом. Укладывать волосы, подстриженные каре, Марина тоже не стала, просто прошлась по ним щеткой. Ей повезло, что волосы от природы были гладкими, густыми и тяжелыми, поэтому отлично держали форму стрижки.

У плиты уже хлопотала Наталья и на приветствие ответила, не прекращая дела. На разделочном столе стояла глубокая миска, полная испачканных землей огурцов с капельками влаги на пупырчатых боках. Рядом лежал пучок укропа с крупными головками зонтиками и толстыми желтоватыми стеблями.

– Огурцов вам намалосолю, – пояснила тетка, перехватив ее взгляд.

Алексей, уже сидевший за столом, проурчал что то одобрительное и с улыбкой похлопал ладонью рядом с собой по лавке, приглашая Марину.

– Вот вам к завтраку, – сказала Наталья и сняла с выставленной на стол миски льняную салфетку, под которой оказалась горка пышных золотистых оладий. «Я тут за неделю растолстею кило на десять!» – простонала мысленно Марина, но положила себе на тарелку сразу четыре оладьи.

– И сметану бери! Местная, деревенская, у вас такой в столице точно нет! У вас там продают какую то разбавленную кислятину, а не сметану. А эту хоть ножом режь и на хлеб намазывай.

Марина положила себе три добрых ложки сметаны из подвинутой к ней пиалы. Если уж начала «грешить», то греши до конца, со вкусом и без угрызений совести.

– Тетя Наташа, а чей это у вас портрет в спальне висит? – спросила она чуть позже, когда с первой порцией оладий было покончено. – Ваша бабушка?

– Да не, какая бабушка! – махнула рукой хозяйка. – Даже не родственница. Так, купила.

– Я бы не стала вешать у себя в доме портрет неизвестного человека, – осторожно заметила Марина и невольно поежилась, вспомнив пережитое ночью «приключение».

– Ну, я бы не сказала, что это такой уж неизвестный человек. В наших местах известный, – заметила хозяйка и наконец то присела за стол. Но завтракать не стала, только налила себе из глиняного кувшина воды в стакан и сделала два жадных глотка.

– Это фотопортрет Дарьи Седовой, которая организовала больницу для бедных. Она вышла замуж за генерала Седова и вскоре овдовела. В наследство ей остался дом в столице и загородная усадьба. Детей родить не успела, замуж повторно не вышла. Утешала себя тем, что помогала бедным. Вон, усадьбу отдала под больницу. У нас ее почитают за святую. Даже в церкви служат молебен по ней.

– А сейчас в усадьбе тоже больница? – спросила Марина.

– Нет. Давно пустует. Был в ней санаторий для детей. Но недолго. Потом и его закрыли. А портрет я купила на рынке. Сказали, что он висел еще в больнице. Потом, после революции, усадьбу себе большевики присвоили и многое расхитили, а фотографии и портреты, какие были, уничтожили. Историю учили то, сами понимаете, какие были времена. Только этот портрет чудом уцелел.

– Так он же настоящая реликвия в таком случае! – ахнула Марина. – Ему бы в музей…

– Да какое там – в музей, – поморщилась тетка. – Вон усадьба то – самый что ни на есть музей. И что? Сгнивает себе, разрушается, и никого это не волнует. Вот если вдруг когда ею кто умный и толковый займется, так я этот портрет обратно передам. Даже бесплатно, хоть отдала за него большущие деньжищи. Все, что на телевизор новый копила. Да ну и не жалко! Зато реликвия вон она, на стене висит! Все же лучше, чем у кого то на чердаке пылится.

– А далеко эта усадьба отсюда? – поинтересовался Алексей.

Тетка ответила, что минут сорок пешком.

– Понятно, – обрадованно кивнул он, достал смартфон и загрузил гугл мапс. – Ну ка, посмотрим…

– Ты что, собираешься туда идти? – нахмурилась Марина.

– А что? Тебе не интересно?

– Ну, не знаю… – неуверенно протянула она. Впрочем, делать в деревне нечего, все пути дороги они уже исходили накануне. – Я вообще то за хлебом собиралась.

– Да поздно уже, – сказала тетка, бросив быстрый взгляд на часы с кукушкой. – У нас тут, чтобы все успеть, принято подниматься рано и к завтраку уже кое какие дела заканчивать.

– Это что, в пять утра надо вставать, чтобы за хлебом успеть? – недовольно поинтересовалась Марина. Часы показывали только начало девятого.

– В пять не в пять, но собираться быстро. Встала и, не завтракая, сразу в магазин. Хлеб тут быстро расхватывают.

– Значит, сегодня мы без него.

– Как же! – усмехнулась хозяйка и приоткрыла крышку деревянной хлебницы. – Вот он, голубушек, свежий и еще горячий. Сама сходила. Намазать к чаю маслом?

– Те етя, в нас уже не влезет, – простонал Алексей. – Я твоих оладий штук пятнадцать, не меньше, съел. Лучше возьмем с собой бутерброды.

– А это конечно! Без еды вас не отпущу. Но к обеду все равно возвращайтесь: я куриного супа наварю и жаркое сделаю.

– Не обещаем, тетя, – покачал головой Алексей. – Если мы в усадьбу пойдем, это сорок минут туда, сорок обратно, да еще там погулять… А вдруг еще куда решим зайти? Ты лучше нас не жди к обеду.

– Но суп все равно сварю, он и на ужин, если что, пойдет. С чем бутерброды вам сделать? С сыром, холодной бужениной?

– И с тем, и тем! – весело ответил Алексей и спросил у Марины: – Сколько тебе надо на сборы?

– Нисколько. Я только куртку возьму.

– Отлично! Захвати в комнате и рюкзак с камерой. А я пока помогу тут тете.

К старой усадьбе вело две дороги. Одна – от железнодорожной станции через огромный лесной массив по двухкилометровой аллее, проложенной еще при первых хозяевах поместья. Но станция находилась в одном из соседних поселков, до которого нужно было ехать на автобусе. Ждать транспорта ни Алексей, ни Марина не пожелали и остановились на втором варианте – идти проложенными вдоль реки и через поле узкими тропами. Алексей настроил в смартфоне навигатор, и они отправились в дорогу. До территории усадьбы дошли они только через час, хоть изначально навигатор и обещал путь в сорок минут: один раз сбились с дороги, выбрав на развилке не тот поворот, да один раз присели в теньке отдохнуть и утолить жажду прохладной водой из бутылки.

– Понесла же нас нелегкая, – ворчала Марина последнюю треть пути, досадуя и на себя, и на жениха. Ну что им на месте не сиделось? Сходили бы к реке и вернулись домой. Делать, конечно, все равно нечего. Но можно было бы просто поваляться на старой раскладушке в огороде и почитать книгу.