Исполнители: I. Yatsko, O. Balandina, K. Grebenchikov, M. Zaikova, A. Kazakova, O. Malakhov, G. Chiriaeva, I. Kozin, M. Chegolev, G. Fetisov, K. Ageev, N. Choumarov

Хор: S. Anistratova, A. Boukatina, E. Gavrilova, G. Zakirova, A. Yachenko, A. Goussarova, E. Serebrinskaya, A. Chlevis, K. Issaev

Танец: V. Youchenko, A. Andrianov, P. Fedossov, A. Garafeeva, E. Illarionova, I. Michina, C. Naydenova, A. Smirnitskaya, M. Tenorio

Сценография: Igor Popov, Anatoli Vassiliev

Хоральная музыка: Vladimir Martynov

Хореография: M.‐T. Santos, V. Youchenko

Движение: Ilya Ponomarev

Энергетическая подготовка и тренинги у-шу: I. Kotik, K. Ageev

Хормейстер: S. Anistratova

Горловое пение: N. Choumarov

Костюмы: V. Andreev

Реквизит: T. Michlanova

Свет: I. Danitchev

Звук: A. Zatchessov

Помощник режиссера: I. Tchirkov

Производство: Театр «Школа драматического искусства», Москва

Премьера и показы: 14–17 июля 2006 года. Авиньонский фестиваль, Бульбонский карьер

Моцарт и Сальери. Реквием (Александр Пушкин)

Режиссерская постановка: Anatoli Vassiliev

Музыка «Реквиема»: Vladimir Martynov

Исполнители: Igor Yatsko, Grigory Glady

Драматические интермедии: N. Tchindiaykin, A. Ogarev, O. Malakhov, K. Grebenchikov, O. Laptiy, V. Yuchenko

Хормейстер и дирижер: Tatiana Grindenko

Ансамбль струнных инструментов «Opus posth»: Tatiana Grindenko (первая скрипка), A. Ivanenko, L. Yegorova, E. Polouyantchenko, V. Metelev, N. Panasiuk, N. Kotcherguine, I. Solokhin

Сценография: Igor Popov, Anatoli Vassiliev

Хореография: Efva Lilja

Хор ангелов: S. Anistratova (хормейстер), E. Amirbekian, I. Baigoulova, S. Barannikov, E. Berdnikova, A. Boukatina, A. Goussarova, O. Elisseev, O. Ermakova, A. Kouzmenko, D. Poletaeva, E. Serebrinskaya, A. Chlevis, A. Yachenko

Фортепьяно: N. Nikolskaya

Педагогика: I. Yatsko

Педагогика танца: V. Yuchenko

Костюмы: V. Andreev

Свет: I. Danitchev

Звук: A. Zatchessov

Производство: Театр «Школа драматического искусства», Москва

Премьера и показы: 8–10 июля 2006 года. Авиньонский фестиваль, Бульбонский карьер

Брижит Салино (Brigitte Salino): В течение многих лет Васильев работал в огромной белой студии в Москве, которая по сути является лабораторией игры; его цель – передать мир идей на сцене, а не просто движения души. Так что давайте уйдем от психологической традиции, – короче, будем ближе к пещере Платона.

Все это заставляет актеров забыть классическое обучение, чтобы овладеть тем, что Васильев называет «игровыми структурами», артикулируя слова совершенно по-новому.

Этот подход удваивается, как в данном случае представленного спектакля, сложной работой по боевым искусствам и театру Но. Из всего текста Гомера Васильев сохранил «Песнь XXIII» с «Похоронами Патрокла» и «Играми», которые он ставит в стилизованном белом декоре, – это его любимый цвет. В представлении заняты 47 участников, в том числе 28 певцов хора, 15 актеров, 8 танцоров и один исполнитель горлового пения. Они одеты как японские актеры и участвуют в литургии, где каждый жест кодифицирован, где каждый должен занять свое место, чтобы не искажать целое, организованное вокруг харизматических движений, идущих внутри круга, квадрата и диагонали.

Иногда задаешься вопросом, не имеем ли мы тут дело с некой сектой, которая подобно волне повторяет один и тот же перифраз. Хор, кажется, умоляет Кришну вместо Зевса, но также хорошо знает, как модулировать хоровые песни подлинной красоты. Этот хор служит актерам, которые прославляют в своей игре живость самураев и медлительность театра Но. Мы далеки от Древней Греции, но Гомер при этом вовсе не всегда проигрывает. Растяжение времени и точность жестов помогают нам достичь полноты запредельного времени. И эта полнота достойна нашего внимания!

«Une „Iliade“ conceptuelle et difficile, loin de la Grèce» («„Илиада“, концептуальная и трудная, вдали от Греции»). «Le Monde», 16 июля 2006 года

«Илиада» и «Моцарт» в карьере. Праздник послушания и юбилейный дифирамб

Анатолию Васильеву на этом последнем фестивале театра «Школа драматического искусства» в 2006 году было отдано знаковое, символичное место – Бульбонский карьер, памятный всем еще бруковской «Махабхаратой». Васильев был представлен двумя своими большими спектаклями – Гомер и Пушкин – это были специально возобновленный «Моцарт и Сальери» с Григорием Гладием в роли Сальери и последний «сретенский» вариант «Илиады». В рамках специальной программы в фестивальном киноцентре «Утопия» он показывал также спектакль-фильм (первый акт) «Серсо» и два постдока: «Каштанка» и «Не идет» (первый – на материале монолога Натальи Андрейченко из третьего акта, второй – репетиции самого спектакля). И выставку своих новых неожиданных по изображению фотографий под названием «Фотокинез» (в любимейшем месте ночных тусовок всей фестивальной элиты – гостинице «Миранда»).

Об «Илиаде»… Многострадальный спектакль! Звонконогий, среброгласный, ловко скроенный бег наперегонки со временем. Работа, начатая много лет назад не просто ввиду будущего спектакля, но скорее как необходимая, важная работа над сущностью эпического текста, над возможными подходами к мистериальной трагедии. И все трудности и трагические преткновения на пути. Погибший Илья Пономарев – наставник в восточных единоборствах и актер (Ахиллес). Сменивший его Иван Котик, закончивший партитуру и вошедший в действие на роль Ахиллеса, но в какой-то момент уехавший – навсегда – к своему китайскому Мастеру. От Владимира Лаврова до Ильи Козина передавалась эта сложная партия Ахиллеса… Сама 23-я песнь Гомера, послужившая драматической основой постановки, – это погребальная тризна над телом Патрокла и военные игры в его честь и память. И сам вышедший спектакль посвящен Васильевым памяти мертвых… Убиенные актеры Юрий Гребенщиков, Владимир Лавров, Илья Пономарев (убитые вольно или невольно!), умерший несколько лет назад педагог Василий Скорик – все эти воины – служаки – артисты, так и не дошедшие с нами до авиньонских дней…

Визуально – это совершенный, подробно расписанный, многофигурный спектакль, существующий в изумительной партитуре образов, движений, звуков. Невозможно забыть длинное полотнище синего Ксанфа, Скамандра как знак приречного боя, – полотнище, которое вьется, и плещет, и бьется о берег, занимая собою всю сцену, обволакивая от фонарей до планшета, синяя змея воды, участница битвы, укрощенная Гефестом… И черные птицы – грифы, стервятники, танцующие на длинных шестах, – птицы, парящие над полем, над трупами воинов… И те же шесты-реи и палки-весла, луки и стрелы, – вот уже перед нами корабли ахейцев, что мерно колышутся в такт поворотам распластанной розы ветров… Костер Патрокла, сплетенный из канатов, с которых свисают красные нити, языки пламени, – костер, что все силится разгореться – и снова затухает… И воинские схватки, которые встают перед нами в своей точной хореографии и ритмической координации… Мир здесь уже расписан ритмами, разграфлён, как школьная тетрадь. Скандирующая интонация – да и сам русский гекзаметр Гнедича – тут как бы вырастает из дыхательных китайских упражнений: «Йа-а! Йа-а!» – то есть: «Я, Ахиллес» – вот я, герой, я попал в эту передрягу и вместе с тем – в свою линейку, свою судьбу, в свой рок, я дышу в лад со вселенскими ритмами, вот она, моя жизнь: слово – выдох – выпад – в той графе, в той мерной поступи судьбы, что мне обозначена, коей – причастен…

Греки, ахейцы – и на удивление авиньонскому зрителю, свидетелю мистерии: вся воинская сторона зрелища выстроена на китайских боевых искусствах, на упражнениях и формах тай-чи, у-шу… Потому, наверное, что «военная игра» – это всегда некая упорядоченная, жесткая последовательность движений – и можно взять какую угодно традицию, любой стиль, доведенный до совершенства – отполированный до блеска, до последнего миллиметра, рассчитанный вплоть до краткого момента взрыва, боли. Жест – как точно выверенный спазм – мгновение совокупления с врагом – сведения счетов – сверки часов – один знак, один жест – и этого довольно. Милитарный балет, хореография смерти – только без «тарантиновских» фонтанов и брызг крови. Истинный, столь любимый Васильевым бесконтактный Восток: живем природой, но не соприкасаемся внутри нее. Каждая планета ходит по своей орбите, законы те же, – но что мне за дело до твоей – все равно никогда не столкнемся: именно так предназначено богами, природой, той воздушной сеткой, космической похлебкой «ци», в которой мы и плаваем отдельно, врозь – но все сразу.

Тут сразу же хочется оговориться, предупредить. Пожалуй, единственное, чего не может дать хорошо организованная военная выучка, – так это ощущения опасности. Умелость, веселость, крайняя сосредоточенность воина, красота движений – все это и для нас, зрителей, то есть наблюдателей этого сражения, мистерии кровавой битвы, снимает любой холодок ожидания; при таком мастерстве исход вполне прозрачен. Тогда и битва на поражение становится неотличимой от воинских состязаний за «ушатый серебряный умывальник, еще не бывший в огне», за плененную деву – прекрасную мастерицу, не помню уж, ткачиху ли, повариху… За быстроногих коней… Но есть у этих выверенных ясных игр и иная подкладка. Бои на палках продолжаются – да только длятся они будто на кромке льда, на тонкой коже ледяной земли, под которой – бездна, черный провал.

Вначале об этом только догадываешься: четкая дикция, четкие, рассчитанные движения, – а на все это накладываются гортанные выкрики – два голоса перекликаются через пространство игры – нет, уже не два – все больше голосов, хриплых или протяжных. Архаика! Пение, цепляющее, царапающее изнутри – глубже, чем понимание, первичнее, чем стих. Та первая плазма, расплавленная магма звуков – гортань, производящая и пение, и щелчки, и хрипы, и страшное поскрипывание движущейся, накатывающей – бродячей повозки, волны, стихии первоэлементов. Хор, то распадающийся на две антифонные половины, то снова сливающийся в единую массу: как капли ртути, не существующие по отдельности, стремящиеся снова скатиться, слиться, слипнуться – в единое озеро черной, отливающей металлом воды, в единый звучащий поток, шуршащий и бьющийся о край мира живых. Страшно становится лишь здесь, поскольку, да! – конечно же – эта первородная звуковая стихия целиком принадлежит миру мертвых. Слипшаяся воедино, расплавленная масса – тех, кто ушел, тех, кто – как перегной – составляет основание нашей культуры и нашей памяти. Там, в царстве духов, неразличимы отдельные существа, там бродят закваской и перетекают друг в друга нерасщепленные образы и спутанные звуки…

...

9 10 11

Премиум

(1 оценка)