Глава 4.

К Правлению потянулись люди: каждый хотел помочь приезжим в поисках убийцы. В виновность Михея не верил никто.

Мужики стояли на крыльце, курили и обсуждали предстоящую посевную. Женщины крутились в коридоре, шептались, поглядывая на пришедшего Дубовика. Девчонки помоложе кокетничали с Костей Воронцовым.

В коридор вышел Баташов. Грозно оглядев всех собравшихся, громко произнес:

– Я что-то не помню, чтобы сегодня был объявлен выходной! Николай! – он обратился к высокому хмурому мужику лет пятидесяти, – корма уже завезены? Я только что с фермы! Немедленно все на работу! Кого надо будет – вызовут!

Люди, недовольно ропща, стали расходиться, только одна старушка осталась сидеть на лавочке у двери в кабинет участкового.

– Ну, а ты, Таисия Трофимовна, с чем пришла? Будешь людей понапрасну от дела отрывать?

– А почем ты знаешь, понапрасну или нет? Вот поговорю с начальником, он и решит. И не перечь мне, всё одно – не уйду!

В коридор выглянул Кобяков. Узнав, что хочет старушка, передал её слова Дубовику, тот, приглашающее, махнул рукой.

Таисия Трофимовна по-хозяйски устроилась у стола, за которым сидел подполковник.

– Вчера, когда парнишка-то ваш приходил, – она кивнула на Костю, стоявшего у окна, – я занемогла, не до разговоров мне было. Сегодня отпустило, вот и пришла. Расскажу про то, что видела и до чего сама додумалась. Такое слушать будете?

– Да, мы всё слушаем, – с лёгкой улыбкой произнес Андрей Ефимович. – Работа у нас такая.

– Ну, и ладно… Про Парашку-то, что с дитем в лес убегла, слышали? – мужчины кивнули. – Марфа-то, мать её, крестной мне была, убивалась по дочери первое время, а потом, вроде, ничего, успокоилась. А моя мать по-тихому стала примечать, будто, бегает Марфа в лес, осторожно, чтобы никто не видел, – старушка подняла корявый палец. – Раз один в корзинке у неё и бутыль молока мать заметила, и холстину чистую. А раз как-то, значит, пришла мать к куме, к этой Марфе, та шитьё убрать не успела, распашонку, оказывается, шила для младенца. Мать моя ничего ей не сказала, чтобы, значит, не смущать куму. Другой раз видела, как одежонку мальчиковую в городе на базаре-то Марфа покупала. Ну, ясно, что для внука. Для кого ж ещё? Всё бы оно ничего, а вот только тветьте, товарищи дорогие, чего дитя-то в лесу прятать? Об грехе Парашки и так всем было известно! Почему в дом к себе не принесла Марфа внука? А ведь дитя и крестить надо было, имя ему дать, документ справить!.. Только прятали они его! Догадываетесь, почему? Мы-то с матерью сообразили, что к чему, когда парнишки деревенские встретили лешака на болотах. Люди-то к тому времени про Парашку забывать стали. И то сказать: революция, война, не до Парашки тут!..

– Ты Таисия Трофимовна, давай ближе к делу, – строго произнес Кобяков, – посвязнее, посвязнее рассказывай! – но Дубовик жестом остановил его: «Пусть говорит».

Старушка недовольно глянула на участкового:

– Не торопи, чай, не на пожаре! А рассказ обстоятельный должен быть, чтобы, значит, всё понятно было! Так что я говорю? Инвалидом родился, видать, ребенок-то! Уродцем, значит! Такого и в церковь не понесёшь!.. Вроде, как нечистый он… Вот и определили ему место жизни на болотах. Старик тот, который отшельник, помог, видать, научил, как выжить. Только лицо-то не исправить!.. Потому-то от встречи с ним все и пугаются! Не зря же лешаком прозвали!

– А почему вы думаете, что этот ребенок, вернее, теперь уже взрослый, до сей поры, жив? – заинтересованно спросил Андрей Ефимович.

– Что ж непонятливые такие? Вот объясняй вам! – Таисия Трофимовна сокрушенно покачала головой.

Дубовик с напускным смущением развел руками: «Ну, что поделаешь?»

– Кого же тогда до сей поры встречают в лесу? Всё в том же плаще, с накинутым этим… – старушка поводила рукой по своей голове, – капюшоном, что летом, что зимой… Лицо он свое прячет! Ясно же, почему!.. Вот… А осенью и глуховчане видели его! Дочь моя там живет, рассказывала.

– А мог он убить кого-нибудь? Как думаете? – спросил Костя.

– Вы про Анфиску, что ли? Вот этого не скажу – не знаю. Раньше-то не трогал никого, не слыхать было, а что потом могло с ним случиться, одному Богу ведомо!.. Может, и душегубничать стал… От тоски, может?.. Головой повредился?.. Только вот ведь, какая в этом всем закавыка: дальше болот-то его и не видели! Он всё у края там бродит, будто охраняет свою нору! А Анфиску-то где убили? Вот то-то и оно! Головы у вас светлые, думайте! Большего мне не известно…

Порассуждав ещё немного, старушка ушла.

Дубовик поднялся:

– Схожу-ка я ещё раз к матери Михея… Не даёт мне покоя его смерть… И старушка эта мысль мне одну подкинула… Да, Степан Спиридонович, как ваши обещанны поиски?

– Вот старый черт! – стукнул себя по лбу Кобяков. – Нашел же я этот злополучный кусочек воска! Положил в стол и забыл! – он выдвинул ящик стола и достал оттуда крошечный бумажный сверток. – Вот, товарищ подполковник, точно он! Только что это может дать?

– Да есть у меня один кудесник, он вытащит из этого кусочка, – проговорил Дубовик, задумчиво рассматривая белый шарик воска, – всё, что угодно… Остается только вызвать его сюда.

Мать Михея искренне обрадовалась гостю.

– А я только с утренней дойки пришла, – женщина споро накрывала на стол, – вот и пообедаем вместе! Борщ уважаете?

– Я, честно сказать, не привередлив к еде, – Андрей Ефимович с удовольствием принял приглашение хозяйки.

За обедом женщина старалась говорить о работе, о жизни колхоза, только подполковник чувствовал, что ей не терпится поговорить о сыне, ведь гость пришел именно за этим?..

Дубовик прекрасно понял её настроение и просто сказал:

– А вы расскажите про Михея, всё расскажите…

Женщина с благодарностью посмотрела на него и, отставив пустую тарелку, стала говорить о сыне.

Многое из её рассказа Дубовик уже слышал в прошлый раз, но терпеливо слушал рассказ несчастной матери о своем ребенке, который прожил совсем короткую жизнь в своём, неведомом обычным людям, мире.

– Вы знаете, что говорят о человеке с болот? – спросил подполковник, когда женщина замолчала, понимая, что бесконечно может говорить о своем Михеюшке, но гость человек занятой, и у него, конечно же, есть вопросы.

– Все об этом знают, – кивнула она.

– А Михей, случайно, не встречал его? Ведь он часто бывал в лесу?

– Если бы он встретил того человека, испугался бы! Его же боялись все! Говорят, что больно страшный он какой-то! И Михей испугался бы! Да и мне рассказал бы! – замахала руками женщина.

Дубовик с удивлением посмотрел на неё.

– Да он жестами мне рассказывал, а я и так понимала его, – объяснила она.

– А… Ну, да-да, конечно же! – смущенно улыбнулся подполковник. – Значит, если Михей видел убийцу Анфисы и не испугался, это был кто-то свой? – задумчиво произнес он.

– Ну, об этом вам лучше судить, – хозяйка разлила чай по пузатым чашкам. – Только не испугался убийцу сын, это точно.

– А он не пытался вам рассказать, кто это был? Или… Может, вы его спрашивали? – Андрей Ефимович задержал дыхание, ожидая ответа.

– Показал только капюшон плаща, а лицо, сказал, далеко было, не разглядел, на Анфису стал сразу смотреть. Да и зрение у него было слабоватым… Только объяснил, что не молодой был человек тот… Походкой это показал. И рост такой… – женщина приподняла руку над своей головой, – … средний, что ли…

– Значит, человек тот не молодой… Ну, это уже что-то… – Дубовик задумался. Потом, извинившись, задал следующий вопрос: – Как вы думаете, что могло его так напугать, отчего у него не выдержало сердце? Простите, что напоминаю об этом… – он старался говорить, как можно мягче, чтобы не травмировать женщину.

– Да я много об этом думала… Знаете, я ему говорила, чтобы он не ходил в лес, потому что там живет нехороший человек. Объясняла, что он очень страшный, может напугать. Здоровые люди пугаются его, а уж мой сыночек-то, что и говорить!.. Обычного человека Михеюшка не испугался бы… Нет, не испугался бы… – повторила она.

– Хорошо, я вас понял, – Дубовик поднялся.

На улицу он вышел в полной задумчивости.

Проходя мимо деревенских домов, подполковник обратил внимание на одно немаловажное обстоятельство, которое позволило ему «докрутить мысль», занимавшую его всё последнее время. Он даже прибавил шаг, чтобы обсудить это с Кобяковым.

Глава 5.

Серёжа Веретенников спешил домой.

Дорога была неблизкой. От Потеряево до Глуховки по размозженной весенней слякотью дороге идти было трудно, но мальчик терпеливо преодолевал все препятствия, шагая по чавкающим колеям.

Надеяться на попутную машину или, в крайнем случае, лошадь с телегой, в воскресный день не приходилось. Да и то сказать: по такой дороге колхозники старались лишний раз никуда не ездить. Но у Серёжи была очень серьёзная причина: заболела мама, пришлось ехать в Энск за лекарством, которого не оказалось ни у глуховской медсестры, ни в Потеряево у местного фельдшера Акима Петровича.

Уехать из Потеряево было проще, там курсировал автобус, который в Глуховку приезжал лишь зимой по наезженному снежному тракту, да летом по сухой дороге. Даже автолавка лишь изредка появлялась в их деревне, и колхозникам приходилось либо довольствоваться сельповским магазинчиком, не блещущим ассортиментом ни продуктов, ни промтоваров, либо бегать в Потеряево, где благодаря неплохой дороге и автолавка появлялась часто, и магазин мог иногда похвастать заполненными полками и вешалками.

В школе были каникулы, и Серёжа от души радовался, когда учительница распустила их по домам. В самой Глуховке школы не было: до пятого класса дети учились в Потеряевской четырёхлетке, потом их увозили в интернат в Энск.

К самостоятельной жизни за два года шестиклассник Серёжа Веретенников привык, но на каникулы ездил домой с большим удовольствием. Он очень любил своих младших братьев и сестрёнку, с упоением возился с ними; как самый старший, помогал матери по дому. Отец приезжал домой редко: из-за большой семьи пришлось ему оставить должность конюха в колхозе и примкнуть к бригаде плотников, выискивающих работу на стороне.

Сейчас дома Серёжу ждала заболевшая мать и домашняя работа, которая теперь полностью ложилась на плечи двенадцатилетнего подростка.

Так, сноровисто шагая и перепрыгивая через лужи, мальчик думал о предстоящем вечере, когда вдруг услышал неясный шум в стороне от дороги.

Повернувшись туда, Серёжа увидел человека в брезентовом плаще. Сердце неприятно стукнуло в грудину всеохватывающим страхом: о блуждающем страшном незнакомце были наслышаны все.

Но лицо приближающегося к мальчику человека оказалось не только не страшным, но и знакомым. Этого человека Серёжа не раз встречал в Потеряево, однажды даже вместе с председателем колхоза Баташовым, которого мальчик хорошо знал: его дочь Ляля была Серёжиной одноклассницей.

Но вдруг память преподнесла ещё одно воспоминание, связанное с человеком в плаще.

Прошлой осенью, когда Серёжа вместе с мамой ходил в лес за голубикой, он видел этого мужчину, только в плаще был кто-то другой, с кем этот человек, тогда одетый в старую телогрейку, шел по ближнему болоту, осторожно ступая на кочки. Лица незнакомца, прикрытого капюшоном, Серёжа не видел. Стараясь не привлекать к себе внимания, он быстро пошел в сторону, где за деревьями мелькала фигура мамы. Но мужчина нагнал мальчика и, шутя, стал с ним разговаривать о каких-то пустяках, расспрашивая между делом, с кем и зачем Серёжа пришел на самые болота, говорил о том, смеясь; сказал, что тут бродит леший, даже состроил рожки, какими взрослые пугают детей, и зачем-то промычал. Только тогда Серёже почему-то показалось, что этот дядя говорил и вел себя очень странно, но он быстро отстал от мальчика, и скоро вся эта незамысловатая история просто забылась.

Вспомнив это и глядя на приближающегося мужчину, Серёжа почувствовал, что страх не отпускает, а, напротив, вползает холодной змеёй в худенькую грудь.

– Тебя, кажется, зовут Серёжа? – мужчина заулыбался, но и теперь мальчик видел лишь оскал твердого рта, и не верил в искренность этой улыбки. Внутренне он весь сжался, а холодная рука страха всё сжимала и сжимала маленькое сердечко такого уже взрослого не по годам подростка.

– Домой спешишь? А почему ты не в калошах? Такая грязь!.. Кстати, могу составить тебе компанию, – мужчина перепрыгнул через большую лужу и постарался пристроить свой шаг под шаги мальчика. – К куму иду, в гости. – Человек в плаще опять заулыбался.

«Какие гости вечером в воскресенье?» – подумал Серёжа. – «Завтра всем на работу… А почему я его раньше не видел у нас в деревне? Если там живет его кум, отчего же он никогда до этого не приходил к нему? Зачем спросил про калоши? У меня их никогда не было… Сам-то тоже, вон, в сапогах…»

Мальчик не смог сдержать своих чувств и подозрительно посмотрел на мужчину. Тот перехватил его взгляд, но улыбку не погасил, а, напротив, заулыбался ещё шире.

– В ссоре мы с ним были, вот, иду мириться!

– А как зовут вашего кума? Может быть, я его знаю? – Серёжа старался успокоиться: ведь вполне может быть и так, как сказал этот человек.

– Кума-то? – мужчина вдруг остановился и, ругнувшись, наклонился к земле.

Мальчик, не обратив внимания на это движение, прошел дальше, но вдруг сильный удар по голове отозвался страшной болью в мозгу, в котором истошным криком вспыхнуло последнее слово: «Ма-ма!..»

– Вот так!.. – мужчина спокойно откинул в лужу тяжёлую суковатую палку и, пробормотав: «Как кума зовут? А никак не зовут…», не оглядываясь, пошел в темнеющую чащу пробуждающегося от зимней спячки леса.

Серёжу лишь на следующее утро нашел сосед Веретенниковых Иван Кузьмич, отправившийся на поиски мальчика по просьбе его больной матери.

Через несколько часов на месте убийства работала оперативная группа Энска во главе с майором Калошиным.

За сутки до этого страшного убийства трое мужчин совещались в кабинете участкового, пытаясь понять суть прошлых событий.

– Я абсолютно убежден в том, что преступление совершил кто-то из местных жителей. Но преступник пытался обставить всё так, чтобы подумали на человека с болот. Он просто воспользовался его специфическим внешним видом. У меня есть по этому поводу одна мысль, но её поможет мне доработать наш эксперт Герасюк. Я жду его уже завтра.

– Товарищ подполковник, а на чем строится ваша уверенность в том, что это кто-то из здешних? – немного неуверенно задал вопрос Воронцов, пытаясь понять смысл утверждения Дубовика.