Глава 3
Пациенты

1

Когда Люба немного успокоилась и перечитала письмо, у нее мелькнула мысль позвонить капитану Самохвалову. Не веришь в существование виртуального маньяка? Так на тебе! Если этот Ромео – один из трех ее пациентов, то вычислить его не сложно. Она из дома выйти не может, но у Самохвалова-то нет с этим проблем! Вот пусть и займется своими непосредственными обязанностями: задержит преступника.

Но потом она вспомнила его синие глаза, светлый вихор на макушке, «урок компьютерной грамотности» и застеснялась. Еще подумает, что она его клеит! Мол, вдовушка врет, чтобы заполучить нового мужика в свою остывшую постель. Стас ведь недаром спросил: «А сами себе вы можете отправить письмо?» Нет, Самохвалов – это на крайний случай. Из дома Люба теперь ни за что не выйдет, будем надеяться, что Ромео не взломает дверь. До сих пор он таких попыток не предпринимал. Ему почему-то нужно виртуальное общение, а не визуальный контакт. За запертой дверью, в четырех стенах Люба в безопасности.

И потом… Интересно же раскрыть преступление, не выходя из дома! Информация – вот ключ к успеху. А у нее есть доступ к любой информации. Остается только добывать ее и анализировать. Самохвалов может, конечно, проверить алиби всех троих Любиных пациентов на тот момент, когда убили Олега. Но будет ли толк? Одного будет покрывать жена, другого любовница, третий окажется геем, стесняющимся в этом признаться, и все они начнут врать. А Люба попытается вывести их на чистую воду. Ее вдруг охватил азарт. Захотелось утереть мальчишке нос. А ну? Кто кого?

Быстрее всех откликнулся на предложение исповедаться письменно «особенный человек», который, едва услышав ее голос, почти заорал: «Господи, куда же вы пропали?!» Павел Петрович Стрельцов, Люба его вспомнила, пробежав глазами первые строки электронного письма. Мужчина лет пятидесяти, холеный, вальяжный, дорого и со вкусом одетый, с бархатным голосом, диетик и спортсмен. В разговоре он все время возвращался к этому моменту: к занятиям спортом. К месту и не к месту напоминал собеседнику о том, что вот он, Павел Петрович Стрельцов, несмотря на возраст, бегает по утрам, два раза в неделю посещает бассейн, ходит на массаж, строго соблюдает при этом диету, а по выходным дням играет в теннис с людьми своего круга. И поэтому находится в отличной физической форме.

Люба словно вновь услышала его низкий, хорошо поставленный, как у диктора, голос:

– Да-да, с людьми своего круга. Не с кем попало. Я такой человек.

Оставаться в форме Павлу Петровичу было просто необходимо. Дело в том, что у него была молодая жена. Миловидная особа двадцати лет с небольшим, Люба видела ее фотографию. И никогда бы не подумала, что такие девушки выходят замуж по расчету. Юная жена Стрельцова оказалась такой милой, доверчивой и романтичной! По фотографиям создавалось ощущение, что она проводит время в мечтах о неземной любви, о поэзии, а никак не о нарядах, мехах и драгоценностях. Полина Стрельцова выглядела так, словно жила веке этак в девятнадцатом. Хотя и родилась во времена, когда женщины перестали стесняться мужских профессий, а красивой одежде стали предпочитать удобную. Милая Полина сохранила роскошную косу соболиного цвета, которую укладывала на голове короной, почти не красилась, ибо глаза ее были и без того огромны, и, судя по платьям, в которых молодая женщина была одета на всех ее фото, модной джинсе и лайкре предпочитала рюши, воланы и кружева.

И тем не менее именно эта девушка поступила цинично: вышла замуж за человека, на тридцать лет ее старше, занудливого, эгоистичного, зато богатого, живущего за городом в собственном особняке, имеющего солидную фирму и знакомства с «людьми своего круга». То есть с преуспевающими и обеспеченными. Полина Стрельцова вошла в этот круг, даже не подозревая, какие ее там ждут проблемы.

О том, что молодая жена не вписалась в компанию богатых и немолодых людей, Павел Петрович упоминал мельком. Постольку-поскольку постоянно жаловался на Полину, а в особенности на ее легкомысленный характер и стервозность. Ее проблемы Стрельцова не интересовали, он взахлеб рассказывал о своих. О том, как ему тяжело жить. Хотя, вспоминая фотографию девушки, Люба не могла поверить в то, что Полина Стрельцова особа взбалмошная и скандальная. Скорее напротив. Она похожа на жертву, а не на палача. Тем более не способна на бурные выяснения отношений со своим пасынком. Люба вспоминала задумчивый взгляд огромных карих глаз, длинные ресницы, высокий, гладкий лоб, бледные губы в загадочной полуулыбке и невольно вздыхала. Такая милая девушка! Люба никак иначе ее про себя и не называла. Только так: милая Полина. Но внешность зачастую бывает обманчива.

Павел Петрович, к примеру, без устали рассказывал о ссорах молодой жены с собственным сыном, человеком тоже молодым, избалованным и горячим. Нервничал Стрельцов потому, что жить в собственном доме, по его словам, стало невыносимо. И психотерапевта он стал посещать по этой же причине: нервы. А молодая жена требует к себе постоянного внимания. Он же, Павел Петрович, уже не юноша, темперамент не тот, а тут еще сынок подзуживает, знакомые намекают: как, мол, она, жизнь молодая? А какая жизнь, если каждое утро начинается со скандала?

Стрельцов был человеком словоохотливым, задавать ему наводящие вопросы не приходилось, и вообще вклиниваться в его монолог Любе удавалось не часто. Все отведенное для сеанса время она слушала, слушала, слушала, ожидая, когда же Павел Петрович наконец выговорится. Не дождалась. Это был так называемый человек-монолог, с уникальной способностью говорить, не обращая никакого внимания на реакцию собеседника. Пусть зевает, пусть откровенно скучает, пусть даже злится, главное, выговориться самому. И теперь он начал с того, что прислал ей чуть ли не всю первую часть своего дневника. В письме Стрельцов был так же подробен, многословен и целиком сосредоточен на себе самом. Единственном и неповторимом. Люба никак не могла понять, почему Павел Петрович начал свой рассказ с истории пятнадцатилетней давности. Тем более что она ее уже слышала на первом сеансе. Почти слово в слово:

«В году триста шестьдесят пять дней. Жизнь человеческая в среднем составляет лет шестьдесят. Я имею в виду мужчин. Увы! Такова печальная статистика! Но все равно: шестьдесят лет! Это же больше двадцати тысяч дней! Большинство из них проходит и не оставляет никакого следа. Лег спать, – наутро все позабыл. Пески времени засыпают берег памяти, чем дальше, тем больше, глубже… И уже не помнишь, когда, в какой день произошло это жизненно важное? Ключевой поворот в судьбе. Копаешься в памяти, копаешься, и наконец осеняет: вот с этого все и началось! Поступи я тогда иначе – и вся дальнейшая жизнь могла бы сложиться по-другому. И не было бы сейчас этих мук, этих бессонных ночей. Совесть. Как с ней быть? Ну как?

Помню только, что с утра было солнце. День ясный, морозный. Накануне я пообещал жене, что приеду домой пораньше и схожу с Мишкой в комиссионный магазин. Коньки он там себе присмотрел. Подарок ко дню рождения. Хорошие коньки, почти новые. Импортные, в магазине тогда таких нельзя было купить. Только из-под полы, по большому блату. Блат-то у меня был, да не тот. В другом магазине, не в спортивном. Если бы сапоги жене, я бы мигом устроил, а вот коньки…

Одним словом, пообещал. А тут, как назло, в качестве общественной нагрузки пришлось мне присутствовать в суде. Заседателем. Как же: не пьющий, партийный, у начальства на хорошем счету. Образование высшее получил, хотя и со скрипом, лет семь учился вместо пяти. Но… Надо ж было карьеру делать! Не юноша уже, за тридцать. В начальники пора выбиваться. Выслуживался, как мог, вот и припахали в качестве общественной нагрузки народным заседателем. Сижу, а вокруг – одни бабы! Слушается дело о разводе, вот они и набежали, сороки любопытные. Второй заседатель – баба, тихоня, жизнью замотанная, сразу видать, что дома ей каторга, председатель народного суда – тоже баба. Похоже, старая дева, потому что никуда не торопится. Вобла сушеная! Сидит и все тянет, тянет… кота, извиняюсь, за… А у меня в голове только Мишка и коньки. Если придем в комиссионку, а их там уже не будет, как я парню в глаза-то посмотрю? Ну как?

А эти двое стоят и друг друга жалеют. Мужик и баба, которые разводятся. Меня не жалеют, Мишку моего не жалеют, которому коньки до зарезу нужны. Сказали бы ясно: никаких, мол, компромиссов, видеть друг дружку больше не хотим, развод, и точка. Вынесли бы мигом постановление и быстренько разбежались по домам. А судья все докапывается:

– Ну в чем причина-то? Почему хотите развестись?

Наконец жена заикнулась:

– Он мешает мне делать карьеру. Ревнует.

– А вы, простите, кто по специальности?

– Актриса.

– Вот как?

Тут даже мне интересно стало. Пригляделся: а она-то красотка! Ножки стройные, грудь высокая, все при ней, все ладненькое. Я бы тоже такую ревновал.

– Мне и так пришлось взять академический отпуск из-за ребенка! Два года потеряла! Теперь наконец-то театральное училище закончила. Получила распределение в другой город. Карьеру надо начинать в провинции, это всем известно. А он не отпускает.

– Почему не отпускаете, гражданин?

– А что тогда будет с нашей семейной жизнью? – ерепенится мужик. – Я в одном городе, она в другом. А как же ребенок? Я тоже в конце концов хочу сделать карьеру! Год как институт окончил! Надо же на работе закрепиться! Не желаю срываться в детский садик да по столовкам болтаться! Пусть она дома сидит!

– Нет уж, твоя очередь!

– Ты женщина, а не я! Я – мужчина!

– По твоей зарплате этого не заметно!

– Хочешь сказать, актрисы много получают? Ну какой тебе предложили оклад, звезда театральных подмостков? Ты скажи, скажи, пусть люди посмеются!

Наконец-то поругались! Может, коньки еще и не купили? И магазин открыт. Пока открыт. Кашлянув, говорю сидящим вокруг меня бабам:

– Что ж, дело, по-моему, ясное. Не хотят люди жить вместе. Разведем – и пусть себе каждый делает карьеру.

– А ребенок? – еле слышно говорит тихоня. – Ребенок, как же?

Надо же, проснулась!

– Дочь останется со мной! – отрезает актриса.

– Почему это с тобой? Ребенка-то зачем надо тащить в провинцию? – не согласен ее мужик.

– Ты же сказал, что не хочешь в садик после работы бегать!

– Да мало ли что я сказал!

Снова пошла перебранка, но видно, что мужик не уступает больше из упрямства. Бабе своей насолить хочет. Дочь ему не нужна. Нет, здесь все ясно.

– Так вы настаиваете на разводе? Подумайте хорошенько, истица, – не унимается вобла.

И вновь она влезла! Ну что старой деве надо, спрашивается? А эти двое, как только доходит до дела, сразу же начинают ломаться. Мнутся, косятся. Она на него, он на нее. Господи, да они же друг дружку любят до смерти! Просто пришли на людях поругаться. Ну и цирк! Стоят, комедию ломают. Игрушки им. Нет, это может затянуться надолго. А как же Мишка? А коньки?

И я говорю им внушительно:

– Граждане, вы не в цирк сюда пришли. И незачем время у людей отнимать. Или сейчас все решайте, разводитесь к чертям, или мы ваше дело больше в суде разбирать не будем. А репетиции дома у себя устраивайте. Суд – не театральные подмостки. Вас касается, гражданка истица.

И тут актриса вспыхнула вся и решительно заявляет:

– Да не собиралась я никакого представления устраивать! Я пришла, чтобы развестись с этим человеком. И без развода не уйду!

– Согласен! – в свою очередь кивает мужик. – Если ей так хочется, разводите!

Бабы, особенно тихоня, все еще мнутся. Помирить их хотят. И неизвестно, насколько это затянется. Но на то я и мужчина, чтобы на них надавить. Все и так ясно: выносим постановление о разводе, девочка остается с матерью, Мишка с коньками. И бегом отсюда. Бегом…

Хорошо, что у меня машина. Пять лет в очереди отстоял. На льготной, заводской, как передовик производства. И купил «Москвича». Цвет «Лотос», как сейчас помню. Неделю как заведенный все повторял, вылизывая свою красавицу: «Лотос», «Лотос», «Лотос»… Сколько их потом было, не вспомню, и отечественные, и иномарки, но эта – первая любовь. На всю жизнь.

Короче – я к машине, а они там, возле стоянки. Стоят, с ноги на ногу переминаются. Вроде бы пора в разные стороны разойтись. Ему, как говорится, налево, ей – направо.

– Ну, пока.

– Пока.

И снова стоят. А мне-то что, я к сыну опаздываю.

– Извините. Пройти можно?

– Да-да.

Господи, какие у нее глаза! Не глаза – океаны. Все реки тоски, какие только есть на этом свете, слились – и в этот синий омут. Глубоко-то как! Да… Глубоко.

Но я в машину. Ничего страшного. Захотят, опять в ЗАГС придут. Не зарезал же – развел. У них своя жизнь, у меня своя. Любить по-разному можно. И в ссорах меру знать. Иначе как бы не заиграться…

…И мы трое разошлись в тот день в разные стороны. Он, как говорится, налево, она направо, а я – к Мишке. А когда потом встретились вновь, спустя много лет, я вспомнил этот день. И пожалел, что думал тогда только о коньках, катание на которых все равно не пошло Мишке на пользу. Он через месяц упал и ногу сломал. А я жизнь себе и… В общем, много кому. Вот так.

Пациент».

И все. Знакомая история. Но почему он снова и снова к ней возвращается? Бракоразводный процесс, каких в его жизни был не один десяток. С год Стрельцов П. П. числился в народных заседателях. Но все время вспоминает про эти коньки. К чему?

Люба обратила внимание на последний абзац. Прежде в рассказе Павла Петровича этого не было. Все заканчивалось тем, что он сел в машину и уехал. А дальше про то, что его молодая жена оказалась стервой. И что, мол, не только она в этом виновата. Проблемы воспитания. А он должен страдать. А тот самый Мишка, свет в окошке, вырос стервецом. До денег жадный, с мачехой делиться не хочет. Друг дружку из дому выживают. Обычная история. Слишком уж обычная. Словно сыгранная по нотам. Уверенно сыгранная, без запинок. Придумать такую фантазии много не надо. А если судить по выбранному псевдониму «Пациент», фантазия у Павла Петровича действительно небогатая. Но Стрельцов – «Ромео»? Невозможно в это поверить! И тем не менее…

И она написала Стрельцову:

«Павел Петрович, вернитесь к более ранним событиям своей жизни. Ваша первая жена, история знакомства, период ухаживания, и, пожалуйста, поподробнее.

Доктор».

Она ожидала скорый ответ, но его не последовало. Видимо, Люба нащупала крайне больную для Стрельцова тему. Первую его жену тоже звали Полиной, он об этом как-то упоминал. Случайное совпадение? Но Павел Петрович охотно и много говорил о чем угодно, только не о первом своем браке. Полина-первая умерла года два назад. Любил ее безумно? Рана свежа? Тогда почему так скоро женился на молоденькой?

Нет, не так он прост, этот Павел Петрович Стрельцов.

«Что нежной страстью как цепью я окован…» – неожиданно вспомнила она. Крутится в голове, и все тут. Как у Стрельцова с коньками. Надо во что бы то ни стало заставить его перескочить на другую тему. Иначе они так и будут прокручивать старую пластинку: пески времени, морозный солнечный день, Миша, коньки…

И вдруг – вам сообщение! Люба оживилась. Неужели же Стрельцов решился пооткровенничать? Она напряглась: «Ну, давай же, давай…»