Все устроилось месяца через полтора. Двухкомнатная квартира мужа была выставлена на продажу. Риелтор сказал: как только, так сразу. Проблема, мол, в ребенке от первого брака. Надо как-то его обойти. Люба испугалась: ей не хотелось проблем с законом. Но поскольку до дележа наследства было еще далеко, никаких мер она не предприняла. Наследство дело такое: претенденты всегда найдутся.
Зато Любу ждал приятный сюрприз: незадолго до смерти Олег передал ей в собственность магазин. Каким-то образом оформил все на жену. Надо же! А ей ничего не сказал! Словно чувствовал беду, но, как всегда, промолчал. Жаль, что с квартирой не так. Потом Люба устыдилась этих мыслей. А как же его ребенок? Он тоже имеет право на наследство. Больше, чем она, вдова. У нее ведь есть квартира, а что там с этим ребенком, кто знает? Олег о нем почти никогда не рассказывал. Даже пол не называл. Говорил уклончиво: мой ребенок.
Бизнес же при помощи пронырливой Люськи был вскоре ликвидирован, а деньги положены на счет в банке. С него отчислялись ежемесячная плата за коммунальные услуги, свет, телефон и за неограниченное пользование Интернетом. Из дома выходить Любе не хотелось. Кроме повышенной чувствительности к дневному свету и сильных головных болей, она неожиданно обнаружила у себя признаки агорафобии: боязни открытого пространства. В однокомнатной квартире, где прошло детство, Люба чувствовала себя более или менее сносно. Выйдя же из подъезда и не обнаружив вокруг спасительных стен, терялась и пятилась обратно в темноту, пахнущую мочой и кошками. Дыхание затруднялось, создавалось такое ощущение, будто на грудь положили свинцовую плиту. Люба поспешно поднималась по лестнице на свой третий этаж и, как черепаха панцирь, натягивала на себя тридцать квадратных метров замкнутого пространства, захлопывая дверь и накидывая изнутри цепочку. Прислонившись спиной к входной двери и чутко прислушиваясь к звукам за ней, Люба ощущала, как постепенно выравнивается пульс и восстанавливается дыхание. Опасность миновала. Отпустило.
Люба ненавидела и смертельно боялась того человека, который влез в ее жизнь, словно слон в посудную лавку, передавил и переломал все, что мог, и замер в ожидании самого лакомого блюда. Вряд ли Ромео отступит. Зачем он это сделал? Непонятно. Скорее, он просто безумец, маньяк. А от маньяка можно ожидать чего угодно.
Из-за него Люба боялась теперь выйти даже в магазин. Что ему мешает снова угнать машину и завершить начатое? Ведь не только Олега он хотел убить, но и ее тоже. Видел, что она сидит в машине, и не остановился. Значит, хотел. Поначалу Люба боялась не столько смерти, сколько новой боли и страданий. А потом верх взяли инстинкты, основной из которых – желание жить. И она жила, если это можно назвать жизнью. Ждала, когда затянутся раны, главное, душевные. И когда расследование сдвинется с мертвой точки.
Продукты ей приносили из магазина, по заказу, сделанному через Интернет, но все время что-то путали, портили или просто опаздывали. Люба не спорила, не торговалась, молча платила деньги, потом вынимала из пакета яйца, два из которых неизменно оказывались треснутыми, растаявшее мороженое и недозрелые помидоры, раскладывала все это в холодильнике и вздыхала. Есть все равно не хотелось.
В конце второго месяца Любиного добровольного затворничества в квартиру влетела Люська, волосы которой теперь были выкрашены в оранжевый цвет, плюхнула на кухонный стол огромную хозяйственную сумку, в которой что-то звякнуло, и, переведя дух, сказала:
– Еле донесла.
– Что это?
– Еда!
Люська по-хозяйски распахнула дверцу холодильника:
– Фу-у! Чем это так отвратительно пахнет? Плесенью, что ли? Нет, это уж точно не еда! Где взяла? Неужели в магазине? И сама выбирала?
– Заказала по Инету. Я не могу из дома выйти. Боюсь.
– Дура! – тряхнула оранжевыми кудрями подруга. – А деньги кончатся?
– Пойду и сниму со счета. Вместе с тобой. Не откажешь?
– И кого ты так боишься, если тебе охрана нужна? – прищурилась подруга.
– Вы мне все равно не верите.
– Кто это мы? – уставилась на нее Люська. – Ах, ты о синеглазом капитане… – томно протянула она. – А знаешь, он прав. Мужика твоего за деньги укокошили. Олег мне с самого начала…
– Замолчи! – резко оборвала ее Люба. – Что у тебя за привычка: лезть, куда не просят?
– Подумаешь! – Люська фыркнула, но долго дуться она не умела. Спросила сочувственно: – Не надоело тебе?
– Что?
– Такая жизнь, вот что. Ты на поганку бледную похожа. Как ни позвоню – все время занято. Телефон, что ли, отключаешь?
– В Интернете сижу.
– Где?!
– Ты что, телевизор не смотришь?
– Смотрю. В свободное от работы и от Петьки время.
– А спрашиваешь, что такое Интернет! Да каждая собака знает!
– И я знаю. Что я, тупая? Ты мне скажи, почему я до тебя дозвониться не могу? Ты хоть мобильник включи!
– Зачем он мне? – равнодушно спросила Люба.
– Уж мобильник-то поважнее, чем Интернет!
Люба вздохнула. Это кому как. А если Ромео узнает номер и начнет названивать и пугать? Письма можно не читать, но куда деваться от телефонных звонков? Не брать трубку? Да и не нужны сейчас Любе никакие звонки.
Меж тем подруга вынула из сумки эмалированную кастрюлю, красную, в белый горошек, и с грохотом поставила ее на плиту:
– Мясо тушеное. С овощами. Морковка обжаренная, лучок, картошечка. На чистом сливочном масле.
– Спасибо. Я не хочу есть.
– А пить?
Подруга торжественно водрузила на кухонный стол бутылку мартини. Подмигнула заговорщицки:
– Презент. Оцени.
– У тебя новый мужчина, Апельсинчик?
– Новый. Из старых. Так, перекантоваться какое-то время. Ни рыба ни мясо, просто фрукт недозрелый. Все цветет и пахнет, а с ветки не падает. В загс, говорю, не идет, сволочь.
– Тебе что, муж нужен?
– Мне нужна его зарплата. Петька без зимних ботинок, папаше зубы надо вставлять. Вставишь ему зубы – продукты таскать замучаешься. Пока он кашку манную кушает и не жалуется, а там колбаски захочет копченой и сальца. Так что у меня план-график на год, а денег ни шиша. Но не брошу же я их? Так что, подружка, мужик мне по-любому нужен, – она тяжело вздохнула и поинтересовалась: – А как там наш капитан? Вот интересно: какая у ментов зарплата?
– Не знаю. Если взятки не берут, то, наверное, маленькая.
– А если берут, то либо вытурят, либо посадят. Тоже не вариант. Но его можно потом куда-нибудь пристроить, – прикинула Люська. – Главное, что он лапочка. Неужто не заходил?
– Я адреса своего не оставляла.
– Он же из милиции! Думаешь, адреса твоего не знает? – рассмеялась Люська. – Взяла бы да сама ему позвонила. Как, мол, там расследуется дело об убийстве моего дорогого супруга? Сижу, несчастная вдова, безутешная, вся в расстроенных чувствах, скучаю. Учить тебя надо!
– Не надо. Я не скучаю. И потом: ты же сказала, что имеешь на него виды.
– Передумала, – быстро ответила Люська. – Тебе оставлю. У меня такого добра! А ты из дома выйти боишься. На твоем горизонте мужика другого нет. Бери этого. Я добрая. Только сиднем не сиди. Действуй!
– Да никого мне не надо! – возмутилась Люба.
– Опять будешь принца полжизни ждать?! И дождешься: все твои женихи, Любка, вымрут, как мамонты!
– Люся, ты можешь думать о чем-нибудь кроме мужчин?!
– А зачем?
– Затем, что не в этом смысл жизни.
– Вот как? – Люська хлопнула густо накрашенными ресницами. – А зачем же ты тогда замуж вышла?
– Не хочу я говорить про Олега!
– Я хочу! За что-то же его укокошили? В твоего придуманного Ромео я не верю, хочешь обижайся, подруга, хочешь нет. Это чей-то розыгрыш. Нету такой любви. Нынче письма не пишут, познакомились, в кабак он тебя сводил – и в койку. Кому как не мне это знать! А в то, что муженек твой кому-нибудь насолил, я верю охотно. Сволочь он был. И жадный.
– Он умер, Люся, – беспомощно прошептала она.
– Его убили. А это вещи разные. Ты вспомни, Люба, что он тебе купил? Кроме обручального кольца?
– Я и не просила.
– Настоящий мужик этого и не будет дожидаться. Просьб. Когда женщина просит, она унижается. Любящий мужчина унижения не допустит, если женщина ему в самом деле дорога. Петров потому и женился на тебе, что знал: ты просить ничего не станешь. Осчастливил девку засидевшуюся, колечко на палец надел – ей и того довольно. Я думаю, что твой Олег драгоценный и кредитору денежки зажал.
– Неправда! Он отдал долги!
– Ха! С каких барышей?
– Не знаю.
– Ничего ты про него не знаешь. А он молодец. Нашел себе дуреху. Он даже тебя заставил деньги зарабатывать. Беременную.
– Ты тоже своих кавалеров кормишь и поишь, – огрызнулась наконец Люба.
– До поры до времени. И не стесняюсь поинтересоваться их биографией. А ты даже не знаешь, сколько у твоего мужа было детей!
– Знаю. Один. О других Олег не говорил.
– Я бы на твоем месте встретилась с его бывшей женой.
– Никогда!
– Правильно: дело прошлое. Вам делить больше нечего. Хорошо бы она вообще не знала о том, что Петров умер. Наследство бы делить не пришлось.
– Люся!
– Потому что ты все отдашь, если тебя попросят. Ты, Люба, непрактичная. Позвони капитану. Телефончик дать?
– Откуда он у тебя?
– Записала. Недаром же я с лапочкой десять минут в коридоре стояла!
– Нет. Не надо.
– Значит, он сам придет, – рассудила Люська. – Убийцу-то ему искать надо. От судьбы, Люба, не уйдешь. А что-то мне подсказывает, что вы с капитаном друг другу подходите… Выпьем? – Люська энергично начала открывать бутылку мартини.
– Не хочу.
– Не хочешь за дружбу, давай за помин души твоего Петрова. Сволочь он был или не сволочь, это пусть теперь Господь разбирает. Что присудит, тому и быть. А мы его помянем. Олега Анатольевича.
– Наливай, – вяло сказала она.
И всхлипнула. Как несправедливо! Мужа убили, теперь лучшая подруга пытается отнять и хорошие воспоминания о нем. Олега убили не из-за денег, а из-за нее, Любы. И какая разница, сколько у него было детей?
– Ну что сидишь? – подняла свою рюмку Люська. – Пей!
– Спасибо тебе, – вздохнула она, выпив мартини. – Хоть у тебя и странный способ возвращать людей к жизни, вызывая в них обиду и раздражение, все равно: спасибо. Злость тоже чувство.
– Тогда давай еще! – и подруга вновь принялась разливать мартини.
От спиртного появился аппетит. Люська готовила вкусно, хотя в ее стряпне всего было чересчур: и масла, и специй, и продуктов. Но управлялась она с ними мастерски. И в жадности Апельсинчика нельзя было упрекнуть, отсюда и неприязнь к Олегу Петрову. Уж очень разные они были люди…
О проекте
О подписке