В нашу школу набрали новый класс – 7Г, это были другие люди, их перевели из другой школы. Нам казалось, что они вообще из другого мира. Мы смотрели на них, как на инопланетян. Они кардинально отличались от нашего потока семиклассников. Это были хиппи. У девочек – начёсы на голове, яркий макияж, модная одежда, а пацаны в основном лохматые коротышки. Сначала мы смеялись над ними и говорили «фу…», «просто так на Г не назовут». Но прошло совсем немного времени, и все самые яркие хиппи класса «Г» стали моими подругами. Мне было интересно с ними, среди них была Лена Буквецкая по кличке Буква, с которой мы дружим по сей день.

В подростковом возрасте меня привлекало всё, что отличалось от нормы. Одноклассники наскучили со своими правилами хороших манер и бантами. Мне хотелось быть смешной, плохой, даже немного наивной дурочкой, и в какие-то моменты я усиливала это состояние сознательно. Таким образом привлекала к себе внимание, по-другому не умела. Несмотря на то, что меня тянуло в крайности, рядом со мной всегда были хорошие друзья, приятели.

Однажды двоюродная сестра, которая была постарше меня, спросила: «Если бы я не была твоей сестрой, ты бы со мной дружила?», я ответила: «Нет». Это правда. Тогда Света обиделась на меня, но сейчас бы я ответила: «Конечно».

В восьмом классе я встречалась с парнем, его отец был директором пивзавода. В те времена Колпашевский пивзавод славился на Томскую, Новосибирскую, Кемеровскую области. Пивоваром был немец, он варил отменное пиво. Мы начали выпивать, покуривать. Мама наказывала меня за то, что я курю. Мне доставалось от неё всё чаще и чаще… Учуяв запах табака, она быстро ликвидировала мою коллекцию сигарет, а их был не один десяток пачек. Думаю, она неплохо заработала – пачка «Мальборо» по спекулятивной цене стоила десять рублей, а проезд на автобусе – шесть копеек. В то время всякий дефицит приходилось выменивать или покупать втридорога. У меня всегда были деньги. Спиртным я не злоупотребляла, но в компании с удовольствием выпивала.

Как у всех подростков, нас кидало в крайности, и какой-то период времени мы собирались на городском кладбище даже в темное время суток, потому что в это время кладбище становилось безлюдным, и нам никто не мешал. У нас не было страхов, я могла одна уйти домой. Мы не были эмо или готами, которые носят чёрную одежду и ходят на кладбище плакать. Мы – просто большая компания малолеток: жгли костёр, пили спиртное и пели песни под гитару. Тогда казалось, что в этом не было ничего непристойного, максимум, что случалось, это кто-то мог выпить лишнего. Мы не бросали друг друга.

Однажды Буква перебрала со спиртным и заснула в оградке, а может и на могилке. Когда выспалась, попросила воды: не было проблем, всё под руками – я вынула цветы из трёхлитровой банки на соседней могилке и напоила подругу. Мы вспоминаем об этом до сих пор: я смеюсь над ситуацией, а она над тем, какая у меня строгая мать. Подруга стала бабушкой двух внуков, но так и осталась Буквой.

С отцом мы встречались время от времени. Мама вышла замуж, и я стала частой гостьей в доме отца, летая в Томск даже на выходные. В семье отца меня принимали хорошо. Дочь его жены – Татьяна – стала мне близким человеком, хотя старше меня на пару лет. По сути, я уже ездила к ней, а не к отцу, и продолжаю ездить до сих пор. У меня много кровных сестёр, но ни с одной из них мы не близки, как с Таней. Она стала для меня хорошим примером, хочу думать, что Таня у меня – на всю жизнь. Когда я прилетаю в Томск, она встречает и провожает меня.

…Я окончила восемь классов и решила поступить в педагогическое училище (сейчас это колледж) на физкультурное отделение. Туда меня приняли как кандидата в студенты, это значит, что могли отчислить в любой момент. Кандидатом потому, что у меня не было спортивного разряда, а у остальных он был. Спортом я всегда занималась на любительском уровне, а в приоритете этого факультета были профессиональные достижения. Наш физкультурный факультет был единственным в Томской области. В училище было две кафедры – школьная и спортивная.

Так началась моя новая жизнь в четырнадцать лет. Круг друзей расширился, но Буква тусовалась со мной и в педе, который стал моей большой находкой в жизни. Очевидна была разница во всём между школой и училищем: преподаватели были совсем другого уровня. Я полюбила литературу – этот предмет, как и преподаватель, был потрясающим. Именно в педучилище я заинтересовалась психологией как наукой. Основная часть студентов были приезжими, из тридцати человек нашей группы местных было четверо. Все спортсмены – разрядники, кандидаты в мастера спорта, мастера спорта…

Я была старостой группы на протяжении всего обучения, мне нравилось заниматься организационными делами, выдавать талоны на питание. Тогда вся страна жила по талонам, но многие однокурсники отказывались, потому что не было денег выкупать продукты. Я отдавала невостребованные талоны маме, и во времена дефицита отоваривалась вся наша родня.

Учёба давалась мне легко, я никогда не учила уроки, но и не пропускала ни одной пары. Школьную базу одногруппников я оценила в первые дни учёбы: некоторые двух слов связать не могли. У меня была сильная база, поэтому меня быстро перевели из статуса кандидата в студенты. Несмотря на нелюбовь к школе, выяснилось, что меня там научили думать, писать, говорить…

Преподаватели в училище были из поколения моих родителей, местные горожане, которые знали моего отца и его братьев в молодости. Для них я стала особой зоной интересов. Завидев мою фамилию в журнале, первой спрашивали меня, чтобы посмотреть, что из себя представляет продолжение нашего рода в моём лице. Складывалось впечатление, что моя фамилия была единственной в журнале.

Позже преподавательница истории сказала мне об этом, она же рассказала и про моего дядьку, он дружил с её братом. Дядька в 60-х годах был, как сейчас принято называть, метросексуалом: носил исключительно классический мужской костюм, белую рубашку и галстук. Кудрявый брюнет, каждый день мыл голову, делал укладку, маникюр, педикюр, носил кольца и брошки. Его очень любили женщины, был дважды женат. По дороге к жене погиб в автокатастрофе, мне было тогда два года. Похороны состоялись восьмого марта. Бабушка тосковала по нему так, что все думали, что она сойдёт с ума от горя. До самой своей смерти хранила его украшения и всегда говорила: «Мой Сашенька». Когда я подросла, бабушка рассказала, что после смерти Сашенька приходил к ней ночью какое-то время, вставал в дверях между комнатами и молча смотрел на неё грустным взглядом, а потом уходил. Поначалу она спрашивала его о чём-то, но он не отвечал. Я верила ей.

Несколько человек мне рассказывали, что к ним приходили близкие после смерти. Даже у известной во всём мире русской учёной Натальи Бехтеревой в книге «Магия мозга» есть рассказ о том, как к ней приходил покойный муж. Моя бабушка не была образованной, а Наталья Бехтерева – академик, нейрофизиолог. У меня нет сомнений, что душа человека бессмертна. После смерти душа ищет путь, место или что-то в этом роде. Возможно, находится в параллельном мире, раз на Земле ей уже нет места, а Бог ещё не принимает.

Даже могила дядьки привлекала внимание прохожих, многие меня спрашивали: «Кто тебе Сан Саныч?» В детстве в родительский день вся наша родня собиралась у бабушки с дедом, мы большой компанией шли к дяде Саше на могилу. Взрослые говорили о нём. В этот день собиралось было много детей, у меня было ощущение праздника, на мне всегда были белые гольфы и бант.

На срочной воинской службе дядя Саша серьёзно заболел (не знаю диагноза). Находясь в госпитале, не мог сам ходить и перестал есть и пить, потому что в таком случае надо ходить в туалет, а он не мог. Тогда стал умирать уже не от болезни, а от чувства стыда, ослабляющего тело. Он не мог себе позволить ходить на утку, чтобы за ним убирали. Его комиссовали из армии с болезнью, которая довела его до дистрофии. Из госпиталя солдат вернулся домой полуживым-полумёртвым. Родная мать выходила больного сына: начала откармливать половинкой варёного яйца в день. За счёт бабушки он ещё пожил. Чувство стыда у людей предыдущих поколений было сильнее желания жить и быть здоровым.

От своих отца и дядьки я унаследовала любовь к нарядам. Преподаватели педучилища ставили меня в пример студенткам в плане внешнего вида и ухода за собой. Об этом мне рассказала подружка из школьного отделения. Преподаватели были для меня совершенством. Училище – это то место, куда очень хочется вернуться; в большой спортивный зал, встать в строй по росту в линейке… Там возникало ощущение, что идеально чистый и раскрашенный в яркие цвета пол спортивного зала блестит от счастья.

Преподаватели в основном – мастера спорта. В расписании было по две-три пары физической подготовки в день: гимнастика, волейбол, баскетбол, лёгкая атлетика, спортивные игры, танцы и т.д. Четыре преподавателя одновременно проводили пару: две женщины и двое мужчин, студенты делились на подгруппы и отрабатывали элементы.

В ближнем левом углу спортивного зала стояло пианино, на котором, сопровождая почти все дисциплины на разминке, играла красивая пианистка. Мелодия разливалась по залу, мы бегали и прыгали в ритм и такт музыке. Я не была великой спортсменкой, но, как сказала преподавательница гимнастики Анна Фёдоровна: «Пришла в училище ты никакая, а вышла – даже очень ничего». Училище воспитало во мне требовательность к внешнему виду и телу. В ранней юности я поняла, что требовательность к себе у человека должна быть во всём.

У нас был классный руководитель – Леонид Петрович Коновалов. Между собой мы звали его просто Петрович. Человек, о котором не могу сказать ничего плохого и ничего хорошего. Для меня он был «тёмной лошадкой». Но Петрович часто говорил, что у меня замечательный тонкий юмор. Мне важно звучание слов: обращений, имён, фамилий… как их произносят, как люди представляются, как обозначают своё Я миру, как обращаются друг к другу.

Петрович никогда не называл меня по имени, исключительно по фамилии, при любых обстоятельствах. Из его уст фамилия звучала особенно, мне нравилось, как у него получалось. Казалось, что преподаватель не знает имени, да и не надо ему знать. Бывало, он обращался резко, иногда с иронией, всегда по-разному, но при этом фамилия звучала, как символ взрослого, самодостаточного человека… Тогда я носила фамилию отца.

За три десятка прошедших лет мне повстречались единицы умеющих обращаться к собеседнику с неповторимой индивидуальностью, в звучании которой подчёркивается значительность персоны, как у Петровича.

Петрович преподал важный урок на верность своим желаниям, который усвоен мной основательно. В обязательной программе обучения кроме основных предметов каждый студент должен посещать факультатив. У нас это были спортивные секции два-три раза в неделю. Я мечтала играть в баскетбол, а Петрович курировал женский баскетбол. Он сказал: «Тебе не надо заниматься баскетболом, иди на волейбол». Я послушала его, но волейбол был для меня наказанием: я стояла на площадке и когда на меня летел сильный мяч, уходила от него, не принимала. Я боялась его – было больно рукам – и не умела ставить блоки. Соперницы – профессиональные волейболистки – играли сильными атаками, а я была слабым игроком, потому что волейбол – не моя игра, я люблю смотреть его только по телевизору, когда играет сборная России. И всю жизнь я сожалею о том, что послушалась Петровича.

Сейчас, когда меня в чём-то убеждают, а я не хочу, думаю: «Нет, Петрович! Будет, как я хочу». Баскетбол – моя упущенная возможность быть в своей игре. Но именно Петрович наделил меня чувством сожаления из-за отказа от желания. Я поздно это поняла, но поняла основательно: если есть желание, цель, мечта, никто не должен стоять на пути…

Безумно весёлые приключения были на протяжении всего обучения в училище. Осенью мы ездили на уборку картофеля и капусты. По дороге, сидя в автобусе, строили рожи прохожим на улицах города, приникнув физиономиями к стеклам окон. Получалась весёлая картина: едет колонна автобусов, а в это время на остановке стоит много народу из-за того, что транспорт отправлен на уборку урожая, и большинство автобусов сняты с линии, и вдруг в одном из них у всех пассажиров проблемы с лицом. Это было что-то невероятное и забавное! Проезжая каждую остановку, все корчили рожи, только несколько человек отказывались быть кретинами за стеклом. Будучи психологом, я поняла, что те, кто отказывался, уже тогда были лишены внутренней свободы, беспечной радости и дурашливости. А смеялись мы тогда бесконечно. Это было немного неприлично, но ведь кривлялись-то мы, по сути, друг перед другом, безадресно, совершенно безобидно.

У всех были клички, никто никого не называл друг друга по имени, были клички и у преподавателей.

…Однажды нашу группу вместо уборки картошки отправили на торговую базу. Эта база была шефом нашего училища. В те времена было принято, что солидные торговые и производственные предприятия брали шефство над учебными заведениями, кружками и коллективами. Стояла золотая осень, было тепло и солнечно, мы были без верхней одежды. Кладовщики поставили перед нами задачу: перенести металлические трубы с улицы в амбар. Трубы были тонкие в диаметре и очень длинные – одному неудобно, вдвоём проще. Трубы лежали под открытым небом и покрылись ржавчиной, их была высокая гора. Сначала мы посидели на них всей группой, покурили. Обсудили, с какой трубы лучше начать, это на полном серьёзе…

Потом решили попробовать и перенесли несколько штук. Замарали руки ржавчиной, о перчатках речи не было. Кто-то кому-то намазал лицо грязными руками, и понеслось. Мы бегали, орали и мазали друг друга, у всех были «рыжие и грязные» лица, мы не могли остановиться.

Кладовщики сначала смеялись, а потом начали выяснять, точно ли мы из педагогического училища. Похоже, вы, ребята, из психбольницы… Мы так и не выполнили поставленную задачу – с базы нас выгнали. Психология толпы – сильный инструмент. Заведённую толпу невозможно остановить, она становится неуправляемой.

Директор базы написал петицию с просьбой никогда больше не присылать нашу группу на работу. Петрович прочёл и сказал, что ему стыдно за нас. Больше нас не пускали в приличные места.

Делая попытки рассмотреть влияние генов на образ жизни, я вспомнила об одном парне. Его звали Алексеем Коневым, мы учились в одной группе. Лёшка умом не блистал, но душу имел чистую, как ангел. У него не было родителей, всю жизнь он провёл в детских домах. Отношение преподавателей к детдомовским было особенным. В нашей группе таких было трое: два парня и девушка Валерия. Все они получили дипломы, их тянули «за уши», «за нос», контролировали каждый шаг. Мне казалось, что миссия преподавателей заключалась в следующем: не бросать тех, кого однажды бросили. То, что Лёшка получил диплом – это заслуга преподавателей. Диплом был его путёвкой во взрослую жизнь, но реально он его не заслужил. Мы всегда смеялись над ним, звали исключительно Лошадяев, а когда возникал вопрос «Кто виноват?», всегда был виноват Лошадяев.

Я смотрела на Лёшу, как на спортивные снаряды в зале, но только до тех пор, пока он не скажет: «Ну что вы, девчата?!» – это когда мы над ним смеялись. Как только произносил «Ну что вы, девчата?!», звучала позиция всепрощающего мудреца, а мы были глупые маленькие девчата. В этот момент Лёшка был духовно выше нас и понимающе смотрел на нас, а я видела в нём что-то неравное нам всем. Он был лишён чувства юмора, но пронизан добротой, всем помогал, не был «шнырём». Всех прощал, хотя ему часто доставалось: иногда ходил с синяками, выпивал, курил, был не ухожен, на голове копна нечёсаных волос.

Я не знаю, где он сейчас, и Лёша – единственный из моей юности, чья судьба мне интересна с точки зрения профессионального психолога. Не могу её спрогнозировать: если Лёшка встретил хорошую женщину, то у него всё хорошо, если стал зависим от спиртного и с женщиной не повезло, то пропал. Одно знаю точно: у таких, как Алексей Конев, жизнь – это рулетка и полностью зависит от тех, кто крутит колесо.

Доброта бывает от головы – она умеет рассчитать, а у Лёшки доброта – от сердца, не расчётливая, и он верит тем, кому порой не стоит. Вот я сожалею, что родители разошлись, а эмоциональная подавленность лишила меня радости, а Лёшка никогда не видел, как мама размешивает сахар в кружке чая, гладит футболку, чтобы ребёнок надел её, теплую, из-под утюга. Когда близкие в прямом смысле согревают, дают ощущение нужности.

На творческом конкурсе училища наша группа поставила сказку «Репка». Все роли играли парни, реквизит я принесла из дома, была режиссером постановки и выступила в роли рассказчицы. Репка в нашей сказке была незаурядной – то ли сумасшедшая, то ли несчастная, она была очень сильным персонажем. Дед, напротив, был самым обычным стариком, разбитым параличом, бабка – парень в старушечьей одежде – из серии «на всё готова», а внучка – модница с магнитофоном, из которого на полной громкости звучал «Модерн Токинг».

В нашей «Репке» внучка была мажоркой и помогать старикам не планировала. Старики же собирались продать репку и купить ей на вырученные деньги модный наряд. Внучку играл стройный накаченный Денис Лапицкий в парике, юбке, на каблуках и с ярким макияжем. Денис ходил вокруг всей компании и ругал стариков за их немощность. (Денис после окончания училища стал глубоко зависимым наркоманом, но после тридцати остановился, посвятил себя протестантской церкви, стал пастором, сейчас у него свой приход). Жучка была обычной собачкой, кот – мартовский, а мышка размером около двух метров. Во всем этом был смысл нашей сказки, что всё неслучайно. По ходу действия все мастерски импровизировали, и зрительный зал покатывался со смеху – наши сказки всегда имели успех. Репка была не единственной.

Это было самое прекрасное время, в котором можно было позволить себе любую шалость, и ничего за это не было.

Каждый день я ходила в кино. Вечером мы с друзьями собирались в фойе кинотеатра, дурачились, потом смотрели фильм. Кино всегда занимало особое место в моей жизни, я люблю кинематограф. После киносеанса я поздно вечером возвращалась в дом на окраине по пустой тёмной улице – на ней никогда не было уличного освещения. Вокруг была сплошная темень, лаяли собаки, и только звёзды и свет из окон соседей давали ориентир. Я знала всех жителей нашей улицы. Глядя на окна соседских домов, всегда выделяла одно, окно Инны Степановны, научного сотрудника, преподавательницы русского языка и литературы в моём училище. Она уже несколько лет как ушла на пенсию, когда я поступила туда, но язык не поворачивался назвать её старой. Инна Степановна жила в своё удовольствие: утром выпивала чашечку кофе, выкуривала сигарету и шла украшать свой мир – в палисаднике её дома было бесконечное множество красивых цветов и благородных деревьев.