Первый контракт

Я родилась во второй половине двадцатого века в Советском Союзе, в то время у руля великой державы стоял Леонид Ильич Брежнев. 28 лет прожила в сибирской глубинке, в провинциальном городке Колпашево, расположенном на высоком яру правого берега Оби. Река постепенно меняет русло, высокий яр осыпается, и в 1979 году в реку рухнул сталинский могильник, и местная ребятня, первой обнаружившая останки убитых людей, бегала по улицам города с человеческими черепами, надетыми на палку… За полвека яр осыпался, добравшись до скорбного места, и со временем раскрыл преступления «в законе». На центральной улице города в 30-е годы располагался отдел НКВД. Энкавэдэшники ничем не брезговали: смерть носили в руках и топтали ногами, убить человека для них было работой, далеко не ходили, людей стреляли и закапывали себе под ноги… Это было. Давно.

Я – незапланированный ребёнок. Мои родители просто встречались и нравились друг другу, я получилась, как бывает у неосторожных любовников, случайно. Мама хотела от меня избавиться, но по дороге в больницу передумала и решила оставить «в живых». Бабушка по линии отца не верила, что я дочь её сына, пока не увидела меня, а после все её сомнения исчезли.

Мои родители в молодости были очень красивыми: мама – блондинка с синими глазами и миловидным лицом, папа – кудрявый брюнет. У меня хороший род, это я сейчас понимаю, как психолог. В нашем роду нет психических заболеваний, наследственных болезней, у нас даже никто не курит – ни деды, ни мои родители. По молодости я покуривала, но уже давно оставила эту привычку. Как все русские, мы любим выпить. Мы православные, законопослушные и боголюбивые.

По наследству мне передали трудолюбие. Все мои предки были трудяги, большинство – ветераны труда. Врождённая целеустремлённость сделала меня тем, кто я есть. Но по сравнению с предками я менее трудолюбивая. В то время, когда я родилась, не было психологов, были только психиатры. В школе преподавали марксизм-ленинизм как единственно верный вид общественного строя, и атеизм как непоколебимую истину, что нам и насаждалось школьной программой. Мы обязаны были изучать работу съездов Коммунистической партии, для чего – непонятно, но одна из таких книг у меня была.

В школе были дружины октябрят, пионеров, комсомольцев. Я была октябрёнком и пионеркой, но не успела стать комсомолкой, чему очень рада, как говорится – слава Богу. Тогда страна верила в светлое будущее, жила в социалистическом строе, строила коммунизм. В самой проходимой рекреации моей школы висел портрет Ленина с огромной октябрятской звёздочкой и пионерским галстуком, лозунг гласил: «Пионер – это сын комсомола. Пионер – это внук Ильича».

Ежегодные фотографии всего класса снимали исключительно на этом фоне. Хрущёв разоблачил Сталина, мы изучали культ личности вождя народов и над выражением «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство» уже язвили в открытую.

…Наш род со стороны мамы и отца пострадал от репрессий Сталина. Мои деды и бабушки были раскулачены и сосланы в Сибирь, все мои предки насильственным образом стали переселенцами и пережили большое горе.

Мамины родители – белорусы – были раскулачены в 1927-м и сосланы в Сибирь, в небольшую деревню Ивановку Томской области. В деревне была одна улица, на ней располагалось шестьдесят дворов, а за околицей текла речка Татош. Дед работал в колхозе, скирдовал лён, бабушка на мельнице молола хлеб. Дед построил большой дом, двор был полон скотины. Прошло время, и на новой земле они стали такими же зажиточными, как и в Белоруссии.

В 1941 году дед ушёл на войну, в одном из боёв был контужен. В 1943-м вернулся домой совсем глухим. В их семье было много детей, моя мама была одиннадцатой, бабушка родила маму в 48 лет. Первой была Маруся, она умерла маленькой. Остальные дети практически все пережили средний возраст. Бабушка – полный кавалер орденов «Мать-героиня», в том числе и Золотой звезды. Моя мама родилась в Ильин день, наверное, поэтому очень боевая.

Дед умер, когда мама училась в восьмом классе. В день смерти отец просил свою любимую Фенечку остаться с ним, но она ушла в школу. На похоронах деда запрягли коня, чтобы везти гроб с телом на кладбище, но конь не мог сдвинуться с места. Эти события мама вряд ли когда-нибудь забудет.

Сейчас от Ивановки и следа не осталось, на её месте раскинулись поля, засеянные пшеницей, и могила деда стёрта с лица земли. Отец деда, мой прадед, прожил 105 лет, в свои 100 лет косил сено и держал большую пасеку.

В деревне была начальная школа до четвёртого класса, дальше мама училась в райцентре и закончила восемь классов. Тяги к знаниям у неё никогда не было, школа больше нужна была для галочки – чтобы получить специальность. По окончании восьми классов вернулась в свою деревню. Все братья и сестры разъехались по городам и райцентрам, мама осталась в большом доме вдвоём с бабушкой.

Мать устроилась почтальоном – возила почту из райцентра в свою деревню на лошади: газеты, журналы, пенсию, банки с кино. По тем временам путь был неблизким – восемнадцать километров. Бригадир колхоза дал почтальону хорошего коня – Черныша. Мама сама его запрягала, летом – в телегу, зимой – в сани. Черныш мог в пути выбросить почтальона из саней и вернуться домой один. Тогда бабушка строго спрашивала: «Черныш, где почтальон?» Черныш фыркал и отворачивался. Бабушка садилась в сани и ехала за почтальоном. Находила его на берегу или на обочине дороги…

Мама вела себя, как хозяйка почты, односельчане сами приходили к ней домой за корреспонденцией. На зарплату мать обустраивала свою деревенскую жизнь, покупала мебель: комод, шифоньер, диван, патефон, выписывала пластинки и устраивала музыкальные вечера.

…Через два года, как мама вернулась в свою деревню и отработала почтальоном, старший брат пригласил бабушку жить к себе в райцентр. Дом в деревне продали, и в возрасте восемнадцати лет мама переехала жить к старшей сестре в город Колпашево, в котором я появилась на свет. Бабушка умерла, когда мне было десять, сын привез её умирать в наш город, всё к той же старшей сестре. Я не могу сказать, что именно унаследовала от неё, но моя младшая сестра носит её имя и унаследовала многодетность, у неё трое детей.

…В городе мама окончила курсы продавцов и устроилась на работу. С подружкой они купили избушку (землянку) в «шанхае» – так назывался густо заселённый район города. Даже я пару месяцев прожила «под землёй». Во всех городах есть свои символичные «шанхаи». Весной с таянием снега в землянке было воды по колено, приходилось ходить в резиновых сапогах. У меня от сырости тело покрылось чирьями, тогда отец перевез маму в квартиру родителей и продал землянку.

…Бабушку, маму отца, сослали в Сибирь из города Бийска Алтайского края, когда она была подростком. Их семью раскулачили – забрали всё, погрузили, как дрова, на баржу и сплавили вниз по реке. Таким методом по программе Сталина заселяли сибирские земли, всё рассчитано было на силу: выносливые доберутся до места, а хилые – ни к чему. Слабые умирали в дороге, их с камнем на шее выбрасывали за борт «белого теплохода». Доехала только треть переселенцев. Баржа причалила у посёлка, и бабушка покинула «белый теплоход».

Прибывшие ссыльные выкопали землянки и стали строить новую жизнь. Коренные жители посёлка были селькупы, это представители северных народов, обычно их называют остяками. Селькупы были безграмотные: не умели читать и писать, но что касается области знания живой природы – крупные специалисты, которым нет равных. Селькупы – прирождённые рыбаки, охотники, слышали лес и знали реку. Мой дед жил в этом посёлке и был охотником, рыбаком. Ко времени приезда бабушки он уже был вдовцом с двумя дочерьми – его жена-селькупка умерла. Исторически так сложилось, что женщины-селькупки часто умирали молодыми, мужчины рано становились вдовцами. Эту версию мне подтвердила краевед в зале музея истории селькупов.

Тогда дед положил глаз на мою бабушку. Бабушка была ссыльная – подневольная, каждый день работала за трудодни. Оплата была фиксированной: трудодень – галочка в трудовой, что день отработан, значит, в тюрьму не посадят. Работу выдавали и как повинность, и как награду. Все зависело от вида работы. Условия для ссыльных были простые: вступаешь в брак с местным аборигеном – получаешь свободу, но не паспорт. Единственный человек с паспортом в нашем роду во времена Сталина был мой дед-селькуп. У всех ссыльных переселенцев отнимали паспорта. У людей того времени свободы не было ни в каком виде.

Так моя бабушка оказалась замужем за селькупом. Селькупы занесены в списки, как вымирающая нация. Они имеют право получить участок реки, леса, чтобы законно рыбачить и охотиться без ограничений. Свидетельство о рождении деда хранится у нас, оно выдано в 1904 году, внизу документа – печать православной церкви, а вверху надпись – «Народный комиссариат ”Пролетарии всех стран, соединяйтесь„».

Родителей деда звали Фёкла Мартыновна, Викул Евстафиевич (так написано в документе).

Дед с бабушкой прожили всю жизнь вместе. На мой взгляд, они прожили как чужие люди, даже под разными фамилиями, каждый был сам по себе. Родили пятеро детей, мой отец – самый младший. Володенька, старший, умер маленьким. Бабушка всех своих детей ласково называла по имени. Когда началась Великая Отечественная война, дед получил бронь. Всю войну он охотился и рыбачил для фронта. У него был план заготовок, и каждый месяц он добывал несколько тонн рыбы, стрелял медведей, лосей, ставил ловушки на зайца, лису, норку. Мой дед был настоящим «хозяином тайги».

Когда я повзрослела, у меня случайно состоялся разговор с профессиональным охотником из тех мест. Он сказал: «Твой дед был выдающимся охотником! Таких больше нет и не будет». Я никогда не питала тёплых чувств к деду, но в этот момент воспылала гордостью за него. Уверена, что унаследовала от деда нюх охотника и рыбака, я отлавливаю в людях «зверей» и «рыбок».

В 1950 году семья отца в полном составе переехала в город. Отцу было два года. Они поселилась в районе «шанхая», во «вшивых банях». Сейчас этот район стал другим, но там мои родители начинали городскую жизнь. Отец с ранних лет проводил время с дедом на реке. Они уезжали далеко вверх по руслу реки, ловили бревна, которые сплавлялись течением, собирали плот и сплавлялись на нём вниз по реке до города. В это время на плоту горел костёр, они ловили рыбу и варили уху. Став взрослым, отец не понимает, как дед всё это делал, ведь река Обь глубокая, широкая, с сильным течением и непрерывным судоходством, так как дед управлял плотом? Впоследствии плот служил дровами в их доме.

…Сыновья выросли в сильных и видных мужчин. Мой отец и его братья были завидными женихами в городе. Они работали и увлекались рыбалкой и охотой, любовь к реке – их наследие. Разбуди отца в любое время с предложением поехать на реку, он без вопросов соберётся. В доме у нас всегда были лодки, моторы, сети, ружья…

Ближе всех на свете мне была бабушка, мама отца. Её я очень любила. Она показала мне, что такое верность, преданность отношений, терпение и тихая любовь. Она заботилась обо мне без излишеств. Бабушка была очень богата, но её финансовое состояние было какой-то пустотой, точно так же, как и дед в доме. Есть дед и есть, и никакого толку от деда и денег бабушки. У бабушки в спальне стоял сундук под замком, как сейф, в нём складировались пачки денег, отрезы материалов, пуховые шали и одежда «на смерть». Она часто говорила: «Когда умру, похороните меня в этой одежде». Хорошо помню байковую белую сорочку, чулки, платок…

Тогда слово «смерть» для меня стало чем-то ужасным. Я боялась смерти бабушки, при этом по возможности воровала у неё рубль, чтобы купить конфет. Чуть больше ста грамм «Метелицы», ровно десять штук, иногда девять. Конфеты стоили восемь рублей за килограмм. Мне было стыдно – не за воровство, деньги были фантиками, стыдно, что ела конфеты одна. Я бы с удовольствием поделилась, но не знала, как объяснить, где их взяла… Не хотела врать. На рубль можно было купить много других конфет, но мне нравилась именно «Метелица».

…Мои родители были самой обыкновенной супружеской парой. За всё время существования нашей семьи мы жили на двух квартирах, не считая избушки в «шанхае». Первая квартира была маленькой, в центре города, через дорогу практически в трёхстах метрах от бабушки, я часто бегала между нашими домами. Как-то тёплым летним вечером мама отправила меня к бабушке за бигудями. Мне было четыре года. Я была одета в лёгкое платьице и сандалики. Ко мне подошёл мужик, взял меня на руки и понёс в сторону городского парка. Не помню, как он выглядел, но хорошо помню, как плакала, уткнувшись в его левое плечо. Это увидела знакомая моей бабушки и сразу поняла, что происходит. Стала преследовать его и настойчиво требовать, чтобы он меня отпустил. Говорила: «Это Любина внучка!»

Маньяк понял, что не вариант, хоть и не сразу, но отпустил. Старушка увела меня к бабушке и рассказала о произошедшем. После мой отец начал на него охоту – приводил домой многих на опознание. Однажды вечером он привёл Его. Я сразу узнала, меня обуял дикий страх, и я спряталась в нише серванта. Не знаю, что папа с ним сделал, но точно знаю, что ангел-хранитель в виде старушки уберёг меня от насилия и ранней смерти. Во все времена маленькие дети находятся в зоне риска извращенцев-маньяков.

…Моё детство можно назвать счастливым до восьми лет. Мама с папой жили хорошо: мама работала продавцом в продуктовом магазине, отец – водителем в огромном геофизическом тресте. Он часто забирал меня из детского сада, мы шли домой, топили печку и готовили ужин. Потом встречали маму с работы. Отец нёс полные сумки вкусной еды, но меня интересовали только сладости. Как-то зимой мы встретили маму, папа нёс на плече большой арбуз, около дома поскользнулся и упал. Арбуз раскололся на части, я хотела плакать, но родители засмеялись. Кто-то, уже не помню, кто именно, сходил домой и принёс большую миску, мы собрали крупные части арбуза, пришли домой, сели на пол и ели арбуз ложкой.

Частенько втроём ходили в кино, там мне покупали сладости. А зимой мы всей семьёй лепили пельмени, для меня была отдельная порция галушек: я не любила мясо и ела только тесто.

Вообще, я всегда была сладкоежкой, меня невозможно было заставить проглотить что-то существенное, единственное, что ела с удовольствием – это «посылка от зайчика», и неважно, что в ней было. Когда отец уезжал в командировку, мама всегда собирала ему еду с собой, что там было, я не видела, но когда он возвращался, давал мне яичко или колбасу как посылку «от зайчика». Всё это я уминала с большим аппетитом, было очень вкусно.

Бабушка всегда жаловалась на мою вредность – я была очень вредная и таковой осталась по сей день. Она возила меня в сад на санках, я ещё плохо ходила, но мне нужно было идти пешком, уже тогда у меня была своя позиция. Мои дорожные приключения бабушка вспоминала всегда.

За сараями у бабушки был питомник, во времена Сталина там выращивали овощи: помидоры, огурцы, но со сменой верхов корневая система полей тоже менялась. Хрущёв засадил поля кукурузой в промышленных масштабах, но в Сибири кукуруза никогда не была чем-то привлекательным, не помню, чтобы мы в детстве питались ею, для нас она была силосом. Мы играли в прятки на кукурузных плантациях до тех пор, пока мальчик лет 5-6, мой ровесник, не попал под уборочный комбайн. В тот год на поле собирали части его тела. Он жил через два дома от нас. Бабушка запретила ходить на похороны, я не пошла и до сих пор, если есть возможность не ходить, не посещаю такие мероприятия. После той трагедии все поля выкосили и построили на этом месте огромный жилой микрорайон «Геолог», в памяти горожан он так и остался «питомником».

…Я росла, ходила в детский сад, родители работали. Отцу дали квартиру рядом с его работой. Это был крайний дом в конце улицы в частном секторе. Дальше была воинская часть – стройбат, а через дорогу напротив – космическая часть. Две части находились за забором друг друга. В стройбате служили в основном узбеки, таджики, киргизы… Они строили дома для офицеров – воинский городок, утром строем уходили на стройку, вечером возвращались. С тех времён к узбекам, таджикам, киргизам у меня сформировалось отношение, как к братьям нашим меньшим. Они во все времена строили наши города.

В нашем доме не было удобств, только холодная вода в кране. Отец заготавливал дрова, мы топили печку. На печке жарили картофельные печёнки – это было наше барбекю. Летом сажали огород, зимой – чистили снег. У нас был кинопроектор, и мы смотрели кино на большом экране стены, «как в кинотеатре». Многие жители нашей улицы приходили к нам. Если это была весёлая комедия, то наш дом наполнялся громким смехом.

Когда мне было лет 5-6, у меня откуда-то появился взрослый велосипед. Наверное, его кто-то отдал мне или просто выкинул. Велосипед был страшный и больше меня в два раза, я ездила на нём под рамой. Ранней весной, вероятно, был выходной день, родители копались в огороде, а я каталась по улице в большой компании детей-соседей. На велосипеде слетела цепь, я прикатила его к отцу: «Папа, отремонтируй мне цепь, я тороплюсь», – отец подошёл, взял велосипед и разбил его об угол дома, велосипед сложился пополам. Мама сказала ему, что он дурак, я заплакала и убежала домой, а велосипед навсегда вернулся на помойку. На следующий день у меня появился красный новенький велосипед-подросток, я была очень счастлива. Он мне прослужил лет пять.

Однажды мама по моей просьбе купила мне сандалии, такие были у многих девчонок на нашей улице. К нам в гости пришла бабушка, увидела эти сандалики и, придя в ужас, заявила: «Немедленно сними эти посмертные тапочки, в таких только нищих хоронят, чтобы больше никогда не видела их на тебе!» Я действительно их больше не надевала, не знаю их дальнейшую судьбу, мы не жили богато, но носить что попало – был не наш вариант.