Цитаты из книг автора «Наталья Осояну»

Ведь Лейстес, как и многие города средней величины, страдал вялотекущей болезнью, которая временами попросту изматывала его, и имя этой болезни было скука

Комната, в которой их оставили дожидаться, пока Вейри Краффтер завершит беседу с предыдущим посетителем, была шестиугольной формы, и от непривычного обилия ломаных линий слегка кружилась голова.

– Волшебства не должно быть слишком много

НЕ БОЙСЯ МЕНЯ. И больше ты не боишься боли, потому что забываешь себя, глядя в огненные очи звезды, что вот-вот рухнет к твоим ногам. Что боль? Твоя жизнь – искорка в вечном пламени, которое было до начала времен и пребудет вечно, даже когда пересохнет Океан и мир, изнуренный воспоминаниями о прошлом, развалится на части.НЕ БОЙСЯ.Искры разлетаются в разные стороны и гаснут в ночи… или, быть может, все как раз наоборот? Ведь если пламя вечно, то и всякая его частица тоже наследует малую толику вечности, глоток бессмертия. В полете сквозь пустоту она длится и длится, пронзая новые миры, умирая и возрождаясь, как…Как Феникс из пепла.НЕ… Ты вот-вот отринешь бренное свое тело, чтобы начать бесконечный полет

Он видел эти крылья, но как следует не рассмотрел – даже не понял, что они состоят не из перьев. Язычки пламени вырываются каскадом из-за спины Феникса, причудливо изгибаясь; кончики горят ярко, а все прочее постепенно покрывается черной коркой, которая потом трескается, выпуская на волю огонь. И так без конца. На это можно смотреть целую вечность, позабыв обо всем, но… Превращение только начинается.Огненные перья кольчужным воротником охватывают шею Кристобаля Фейры, бегут вниз – плечи и грудь постепенно скрываются под беспокойной черно-красной завесой.А крылья растут.Ладони Феникса раскрываются, выщелкивают когти, поначалу ярко-алые, а потом – чернее угля. Его глаза еще сильнее меняются – вытягиваясь к вискам, делаются узкими щелями, и на дне их бушует немыслимо яркое пламя, – лицо же как будто стирается, теряясь в огненном мареве.А крылья растут…Пламя иногда кажется бесцветным, прозрачным, но не перестает обжигать. Кристобаль сказал правду: то, что они видели раньше, было лишь тенью, а теперь на свободу выходил истинный Феникс. Поначалу он словно сидел на плечах Крейна, но постепенно они сливались – человек и птица, магус и потустороннее существо.Сердце огромного костра.Ревущее пламя пожара, пожирающего целый город. Потоки лавы на склоне проснувшегося вулкана.

Весна приходит в северные земли поздно. Тусклым туманным утром, когда бледная плакальщица-луна еще не исчезла с небосвода, невидимкой крадется долгожданная гостья мимо серых стен, наглухо запертых окон и хмурых сонных людей, кутающихся в теплые одежды. Никто не слышит ее осторожных шагов, так они легки и невесомы, но совсем скоро она осмелеет: промозглый ветер с моря сменится легким теплым дуновением; на пригорках, где уже сошел снег, проклюнутся зеленоватые, почти прозрачные листочки и распустятся белые цветы. Однажды на рассвете запоет первая птица, вернувшаяся из дальних странствий. Быть может, именно смена времен года и есть величайшее чудо из всех возможных?

…На мокрых от пота простынях мечется нечто – существо, одновременно похожее на человека и на птицу. Безумные глаза, разинутый в беззвучном крике рот – мало кто задерживается у постели больного надолго, слишком уж жутко на него смотреть. Существо, судя по всему, прожило на свете десять лет или чуть больше, но все эти годы сгорят в безжалостном пламени смертельной лихорадки. Дым жертвоприношения вознесется к небесам, и боги с их странной жалостью, так легко переходящей в жестокость, решат: живи. Лишенный памяти, позабывший даже собственное имя – живи. Учись ходить, говорить, летать.Живи!И существо подчиняется воле небожителей…Когда становится понятно, что болезнь отступила, жизнь постепенно налаживается; точнее, так считают люди. Они перестают говорить шепотом, боязливо ходить на цыпочках: теперь можно не опасаться, что завтра придется готовить погребальный костер, а память – она вернется! Обязательно вернется, надо только подождать.Их слова птицами летают в небе – непойманные, непонятые.Что такое имя? Пустое сотрясание воздуха. Существо лежит на жесткой кровати, уставившись в стену невидящим взглядом; поросшее черными перьями тело бросает то в жар, то в холод, крылья свисают бесполезными тряпками. Жалкое зрелище…

…По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица. Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь… почти всегда. Взгляд его больших бирюзовых глаз больше не безумен, но люди по-прежнему отворачиваются, если он смотрит на них слишком пристально. Ему помогают, с ним обращаются ласково и по-доброму, но со своей болью он всякий раз остается один на один. Все еще очень слабый после болезни, он быстро устает и тогда забивается в какой-нибудь угол потемнее; сидит там, затаив дыхание, ждет – может быть, не сегодня? Пустые надежды. Боль подкрадывается сзади и набрасывается, вгрызаясь в хребет, повисая на плечах непосильным грузом. Всему виной бестолковые придатки чуть ниже плеч – даже самое легкое прикосновение к ним причиняет такие муки, что он не может сдержать слез. Зачем они, для чего? Лучше бы их не было.По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь. Он иногда смотрит на небо и надолго застывает, наблюдая за теми, кто парит в облаках…

«Не влюбляйся в нее, пожалуйста». – Иди ты к кракену, учитель, – сказал феникс с кривой ухмылкой.

Не спится? – Эрдан оглянулся и увидел Крейна – босого и лохматого. С самого отплытия из Ямаоки они обменялись едва ли парой фраз. – Я вот тоже… Что «тоже», магус не договорил, принявшись приглаживать взъерошенные волосы: на палубе появилась Эсме.