Считаю не лишним привести здесь слышанное мною повествование о происхождении нынешнего населения Галанчочского общества. Фамилия прежних владельцев Галанчоча отличалась гордостью, высокомерием и, будучи довольно многочисленной, подчинила вниманию многих своих соседей. Не могли они распространить свою власть только на одного из потомков Хан-Меда, который с пятью своими сыновьями и близкими родственниками самостоятельно жил в крепких башнях Зингилоя. Во время одного из набегов на ингушские племена пал отец с четырьмя сыновьями и все воины-зингилоевцы, остался только младший сын главы племени, по имени Сулда-Вениг, который, возвратившись домой, собрался устроить по погибшим поминки (тризну). В числе приглашенных были и родоначальники галанчочцев, навстречу к которым вышла мать одного властителя Зингилоя с громадным сосудом пива, дабы выразить им большое предпочтение. Но гордые галанчочцы уже заранее решили воспользоваться несчастьем дома и забрать его остатки, а в том числе и молодого Сулда-Венига под свою власть; и вот, когда поровнялись они со старухой, то в ответ на ее приветствие и предложение откушать пива один из представителей толкнул сосуд ногою и опрокинул со словами: «нам мало котла, в котором могло бы свариться зараз пять быков, а с этим ведром не стоит и связываться». Зная вообще грубые нравы галанчочцев, Сулда-Вениг следил за их действиями, укрывшись в башне, и оскорбительный поступок с матерью зажег в нем жажду мести, и только просьба матери удержала его от нее… Тризна была справлена и после того пропал из дома Сулда-Вениг. Галанчочцы сознавали свою вину, а потому, в ожидании должного возмездия, целый год, находились в готовности встретить врага лицом к лицу. Время, однако, шло, а о последнем отпрыске зингилоевцев не было и слуха. Мало-помалу о нем стали забывать, а вместе с тем успокоились и галанчочцы… Но Сулда-Вениг отыскался. Покинув родительский дом, юноша отправился в Кабарду, у друга своего отца кабардинскому князю, к которому и явился в одежде нищего. На вопрос, что значит такой наряд, Сулда-Вениг отвечал: «Потерял я в битве отца, братьев и близких родственников, а соседи оскорбив мою мать, наложили на меня позорное клеймо; я не мог им отомстить, так как остался один: я теперь хуже нищего». У князя Сулда-Вениг прожил три года и при его содействии подобрал надежную дружину, которую и повел в родные горы, причем днем укрывался в глухих местах и только ночью делал переходы. Таким образом он незаметно подошел к селению Эйселишек, где жили его оскорбители. Расположив воинов в закрытом месте и условившись подать знак к нападению взмахом бурки, юноша отправился на разведки, в которых и провел время до выгона в поле первого стада овец. Здесь около него проходили два пастуха и один из них, заворачивая отбившуюся в сторону овцу, выбранился и сказал: «чтоб тебе пропасть, как пропал Сулда-Вениг!» Товарищ упрекнул его за такое неуместное упоминание имени последнего из зингилоевцев, старуха-мать которого оплакивает сына, считая его погибшим. По сигналу воины напали на полусонный Энселишек врасплох, перебили жителей и разграбили имущество. Не был тронут только дом пастуха, сочувствовавшего матери Сулда-Венига: от него-то и произошли владельцы земель, находившиеся до того в руках уничтоженных галанчочцев…

У начала спуска с хребта Варендук к Хайбаху пошел дождь. Резкие удары грома подхватывались и тысячью переливов разносились по ущельям. Над нами с жалобным писком проносились стайки альпийских галок, спешивших убраться от непогоды в скалы. Пришлось и нам развязывать бурки, хотя сходить вниз по усыпанной мелкими осколками шифера крутой тропинке в этих хламидах было совсем не удобно. Наконец скаты стали положе и можно было сесть на лошадей. Как нарочно в это время прекратился и дождь, и в этот день больше его не было. Вскоре тропинка сбежала на дно ущелья и потянулась вниз по речке Хайбахой-ахк. Прилепившись к крутым выступам черных скал, несколько туземных мельниц с шумом и грохотом работали и их горизонтальные колеса отбрасывали своими лопастями целые каскады брызг на узенькую тропу.

Около двух часов дня мы добрались до селения Хайбах, в котором нужно было провести время до следующего утра, так как на дальнейшем пути негде было сменить лошадей, а переход предстояло сделать не менее как в 40 верст в один день.

Селение Хайбах, в составе 43 дворов, является наиболее значительным по населению в районе старшинства: к нему относятся отселки: Тиесты (13 дворов), Мазгарой (36 дв.), Чермахой (16 дв.) и Хилой, или Хилахой (24 двора). Все старшинство разбросано в ущельях двух речек – Хилахой-ахк и Хайбахой-ахк, вбирающих на своем пути по несколько мелких притоков.

Ущелье Хайбахой-ахк ограничивается с юга конусообразной притупленной вершиной Кеиб-корт (7938 футов над уровнем моря), с востока – отходящим от нее к северу безымянным отрогом, окаймляющим ущелье справа, и на западе разветвлениями хребта Варендук. В последнем у северной оконечности обнажаются группы серых скал, где водятся, по показаниям местных охотников, каменные козлы. В этих же скалах, ближе к селению, находят убежище волки. Одного молодого волчонка мне пришлось видеть в Хайбахе: пара их была изловлена недели за две до нашего приезда мальчуганами-пастухами. Волчонок ходил на свободе, хотя от людей прятался. Интересные движения и ухватки этого молодого хищника настолько привлекли мое внимание, что я простоял на плоской крыше дома (волчонок разгуливал на соседнем дворе) почти целый час. Длинные торчащие уши и особенно буроватая окраска шерсти по первому взгляду делают его сильно похожим на медвежонка. Прыгал и резвился зверек предусмотрительно, заигрывал с собаками и несколько раз пытался изловить бродивших по двору кур; вдруг он заметил меня и, как-то крадучись и подгибая зад, шмыгнул в конуру, откуда еще несколько времени спустя стал осторожно выглядывать, но уж больше на двор не вышел.

В семь часов утра на следующий день я выступил из Хайбаха по направлению к северу. Версты на две ниже селения на правом склоне ущелья залегает куртинкой осиновая рощица, тщательно охраняемая жителями; деревья, составляющие рощу, не толще 3—4 вершков, но ими очень дорожат, так как леса здесь поблизости нет. Немного выше того места, где сливаются воды р. Хайбахой-ахка и Хилахой-ахка, тропа повернула к востоку, следуя затем правым берегом последней, сложенным из мощных наносных отложений. Довольно просторная долина этой речки обрамлена справа высокими скалистыми стенами того хребта, который от горы Ек-кыр-корт (у местных жителей Пешхой-корт) идет к западу, обрываясь у теснины р. Гехи. Слева к долине сбегают пологие скаты Юк-ер-лама. Речка Хилахой-ахк бежит в глубокой узкой трещине между этими скатами с одной и высокими откосами террасы, образованной названными выше наносными отложениями, с другой стороны. Поровнявшись с аулом Чермахой, мы повернули опять к северу, к подножию громадного скалистого уступа, у которого и ютятся каменные сакли аула. Здесь в первый раз за все время пребывания в Гехийской котловине встретились нам небольшие посевы кукурузы: стебли ее, не более 1,5 аршина высоты, несли по одному, редко по два початка. За аулом тропа вводит вас в широкую лощину, дно которой сплошь усеяно щебнем и угловатыми обломками разной величины: все это продукты разрушения скалистого хребта, в складках коего и берет начало ручей Чермахой-хи, местами совершенно исчезающий в грудах овражных выносов. В эту же лощинку несколько выше аула вливается слева еще маленькая речонка и от ее устья тропа начинает круто подымается на перевал у вершины Макузыр-корт (Нашахо). Поднимаясь правым склоном глубокого ущелья этой речки, нельзя не заметить залегающих на большой высоте по склонам значительных по толщине пластов наносов и кое-где разбросанных по площадкам обтертых и сглаженных валунов; ближе к вершине прорываются на поверхность отдельными зубцами и выпуклостями известковые скалы, и на некоторых из них поверхность, обращенная в сторону ущелья, также сглажена.

С перевала в последний раз можно окинуть взглядом котловину истоков реки Гехи: в юго-западном углу ее высится массив г. Муйты-кер, вершина которой кутается в чалму из легких белых облаков, а хребет Юк-ер-лам виден весь, со всеми отрогами и вершинами. Далеко на юго-востоке, в верховьях р. Чанты-Аргуна, вздымаются покрытые вечным снегом горы, но очертаний их нельзя было рассмотреть за массами клубившихся там облаков.

Котловина верховьев р. Гехи разделяла участь бурного прошлого нагорной Чечни и сопредельных с нею местностей: множество старинных башен, архитектура и местоположение которых указывают, что они строились с целью защиты от вражьих вторжений, и некоторые черты из преданий и легенд народных приводят к этому выводу. Древние башни двух типов: 1) высокие усеченно-пирамидальные с заостренными кверху крышами, на которых обыкновенно торчит каменный шпиц, в форме сахарной головы; эти башни имеют от 4 до 6 этажей с рядами узких бойниц в каждом, а наверху, под карнизом крыши, отверстия с выступающими над ними навесами; 2) башни не более как в три этажа, низкие, но гораздо шире первых; бойниц в стенах нет, а только световые отверстия; башни этого типа обыкновенно группируются вокруг первых и, где таковые сохранились, примыкают к ним, образуя нечто вроде цитадели. Как высокие, так и низкие башни сложены на крепком цементе из тесаных плит, размеры которых заставляют призадумывается над теми приспособлениями, с помощью которых они доставлялись и водружались на соответствующие места. Грандиозность старинных построек как-то рельефнее выделяется среди жилищ современных обитателей местности – кое-как сложенных из камня, ничем не скрепленного, низеньких сакель. Несомненно что обитатели страны были большими знатоками строительного искусства, имели больший вкус и… быть может, далеко превосходили культурою современных нам полудиких горцев.

Насколько удалось мне выяснить на месте путем разговоров ближайшее к нам историческое прошлое этой части гор, предки нынешних обитателей были не в столь отдаленное время язычниками, без особого культа: здесь не только не сохранилось жертвенников, священных рощ и т. п. предметов и мест языческого служения, но, как говорят, их не было и совсем. Каждый признавал за высшее существо (божество) то животных, то землю, солнце, выдающиеся явления природы, смотря по обстоятельствам. Честное слово, однако, было законом для каждого и этому слову верили без клятв, без залогов и каких-либо обстоятельств и обеспечений, что, к сожалению, в наше время стало уже здесь редким явлением.

Мюридизм, разлившись широкой волной в горах, захватил в своем течении и описываемую местность, а проповедники его во времена уже Кази-Муллы (ученика Магомета-муллы) обратили языческое население в ислам, чем и заставили слиться с общим потоком газавата, настолько, что во время имамства Шамиля оно было его дружным союзником. В 1846 году, после неудавшегося похода в Кабарду, Шамиль на обратном пути остановился со своими дружинами на высотах Юк-ер-лама, что господствуют над селениями Бецихой, Зингилой и Кереты, и здесь к нему собрались представители местного населения для совещания о дальнейших военных предприятиях (по рассказам стариков).Но вернемся к настоящему.

Ялхоройское, Аккинское, Галанчочское и Хайбахское старшинства имеют в своем пользовании земли, расположенные в очерченных выше границах котловины, и кроме того значительную площадь нагорья, заключенного приблизительно между истоками рр. Нитхоя и Большого Шалажа на западе и Большой Рошни на востоке, с раскинувшимися на этом пространстве лугами, вплоть до границы вертикального распространения лесной растительности по северным свесам хребтов Болой-лам и Нашхой-лам (под названием Нашхой-лама у местных жителей известны горы, расположенные к западу от ущелья р. Гехи до истоков Большой Рошни и к северу от вершины Нашахо. Хребет этот служит как-бы продолжением Болой-лама, расчлененного на своем пути к востоку тесниной Гехи. На одноверстной карте этот хребет назван Пешхойскими горами, каковым именем туземцы называют следующую часть горной цепи – от р. Рошни до верховьев р. Урус-Мартан), которая едва ли переступает здесь 6000—6200 футов.

Все эти угодья (сенокосы, пастбища и пахотные участки вблизи селений) составят пространство до 10000 десятин примерно или же около 22 десятин на каждый двор населения в среднем.

Природа и созданные ее условия обусловили и занятия жителей: скотоводство стоит на первом плане. Эта отрасль хозяйства ведется в почтенных размерах: на домовладельца приходится от 100 до 500—600 голов овец и 12—20 и более голов крупного рогатого скота. Бедняки, не имеющие своего скота, берут его в аренду у людей зажиточных, получая за свой труд по летнему выпасу и уходу за гуртом овец половину, а иногда и более, всего приплода. Коровы, как доставляющие подручные продукты питания, пользуются предпочтением, и владелец 1—3 штук считается бедным. Лошади, исполняя главным образом роль вьючных животных, не составляют предмета промышленного хозяйства: их держат, смотря по численности семьи и надобностям, не более 5—6 штук, и лишь немногие домохозяева имеют косяки в 15—25 голов. На лошадях, вьюками, производится как вывоз на плоскостные рынки продуктов хозяйства горцев, так и доставка в горы провианта и других предметов, приобретаемых покупкой на плоскости, по горным тропам, служащим здесь единственными путями сообщения. Ослы и волы несут, так сказать, внутреннюю службу: первые таскают на своих спинах исключительно дрова, а вторыми производится доставка волоком строевого материала из леса.

Расположение селений среди покосов и пастбищ дает возможность жителям, несмотря на многочисленность скота, вести оседлый образ жизни и… сваливать все хлопоты и заботы по домашнему хозяйству на женский персонал. Тяжелое, безличное положение женщины у мусульманских племен Северного Кавказа в связи с многоженством довольно известно, а потому распространяться по этому поводу будет, по меньшей мере, повторением. Скажу лишь, что выдаются в замужество девушки зачастую 14-ти лет, а сватовство, по воле родных, начинается много раньше, иногда чуть-ли не с колыбели. В старину женихом и невестой нарекались дети, еще имевшие только появиться на свет; в таких случаях, обменявшись порохом и пулями, родители давали друг другу обязательство (конечно, если пол новорожденных будет тому соответствовать) исполнить в точности обещание. Обычай этот изредка и теперь соблюдается в более значительных (почетных) фамилиях. Неудивительно поэтому, что, с молодых лет будучи впряжена в непосильный физический труд и поставлена в не менее тяжелые нравственные условия, женщина увядает, чахнет и в 25—30 лет выглядеть совсем старухой.

Помимо исполнения разнообразных обязанностей по дому представительницы прекрасного пола описываемых мест занимаются изготовлением полстей, плетут циновки, ткут сукна для домашнего обихода, а где есть свободные умелые руки, и для продажи. Сукна эти как в горах, так и на плоскостных рынках ценятся много выше фабричных. Предметом торговли служат главным образом сыр, масло и шерсть, которая продается по 20 копеек за фунт – немытая. Что касается хлебных продуктов, то селения почти всех старшинств терпят в них недостаток, получая (как дополнение к производимым на месте) их с плоскости.

Преодолев перевал Нашахо, мы очутились на маленьком плато. К западу и востоку спадали покатости, в складках которых брали начало притоки р. Гехи с первой и начинались истоки Большой Рошни со второй стороны. Отсюда к северу простирается хребет, испещренный выходами серых известковых скал. Очень живописные лабиринты их, точно остатки грандиозных зданий, разбросаны в разных местах на совершенно гладких склонах. Эта часть гор представляет довольно характерную картину разрушения. Здесь я слышал крик горной индейки, а спустившись ниже, в полосу березняков, рябины и сопутствующей им ивы, встретил много черных и серых дроздов.

Часам к 12 дня мы находились на последнем увале Нашхой-лама. Широкая панорама лесистых предгорий снова развернулась перед нами. К юго-востоку в голубоватой дымке тонули высоты, окружающие ущелье Аргуна, русло которого по выходе на плоскость обозначалось широкой светло-желтой лентой, убегавшей к северу. Вскоре нас приняли под свою зеленую степь гиганты-клены, а ниже начался смешанный лес из бука, граба, карагача, липы, остролистного и красивого клена, ясеня, ольхи. Спустившись к светлым водам р. Рошни, тропа взбегает на противоположный (правый) берег, а затем по водоразделу между нею и речкой Теньга (хребет Опардук) постепенно спускается к плоскости. Изрядное количество грязи и эта дорога лучше шалажинской. По этому хребту много зарослей азалеи, составляющей здесь подлесок, который ниже формируется из крушины, свидины, орешника, кизила и мушмулы. Около пяти часов вечера мы уже были на рубеже леса на хуторе Теньги, а на другой день я отправился домой. М. А. Ивановъ.