– Эй, Чирок! Ты у меня стреляный воробей! Скажи этому гастарбайтеру, что со мной шутки плохи! Он не ты, конечно, но зато я – тот! Никакой пощады от меня не ждите. Умолять, выползать на четвереньках – не в счёт! Гавёные вы, сейчас оба будете валяться у меня в ногах! Не успели приехать, тут же наглеть начинаете… Специально, что ли? До беды не так далеко, учтите.

Бугу будто обдало ледяной водой, сковывал ответ неизвестного молодого человека. Тут заметил, как Черик дергает его за рукав. Бугу перестал отвечать, возмущаясь и смиряясь одновременно. Непонятно было, что скрывается за этими действиями земляка. Пошел за Чериком в недоумении, до конца не понимая, что таится за этими выпадами парня.

– Эй! Чирок! – обратился Стас снова. – Объясни своему гостю. Понял?

– Он сам слышит, а что мне? – ответил Черик холодно.

Неожиданно на крыльце появилась Евдокия. Она обратилась к сыну:

– Стас, не связывайся с ними! Ну их к богу!

Мигранты были заняты ремонтом двух больших домов в конце улицы. Они, приостановив работу, следили за происходящим оттуда. Появление одинокого мигранта было для них неожиданным и послужило поводом устроить перекур. Это была приятная новость, бригадир ведь ничего не сказал. Они также настороженно глазели на Стаса, который закатывал скандал.

– На сколько дней твой гость собирается оставаться тут? – спросила Евдокия.

Бугу и Черик об этом еще не говорили.

– Я не останусь надолго, – ответил Бугу громко. – Я не мигрант! Свободный человек. Когда хочу, тогда уеду!

– Да-а-а?! Сначала так все говорят, а потом вдруг выясняется, мыгрант! Знаем вас, чертей!

– Вы не правы! – не дал досказать ей Бугу. – Сказал, уеду – значит уеду!

– Стас, слушай. Он хитрый зараза! – вдруг разозлилась Евдокия. – Хочет из себя городского показать. За ним глаз да глаз!

– Пусть катится! – крикнул Стас.

– Писать-читать умеешь? – спросила Евдокия.

– Среднее специальное образование имею: каменщик я, – ответил Бугу.

– Пусть уезжает! За ним еще кто-нибудь припрется! Опять головная боль! А ты, вот, мне нужен? – спросил Стас.

– Я приехал к землякам, а не к тебе! – твердо ответил Бугу. – Допрос устраиваешь, что ли?

– Можно сказать, да, – ехидно отметила Евдокия. – Посмотрим, какая у тебя будет работа. Обманешь – выпрем! Договорились?

– Не понимаю…

– У этого негодяя гонор выше крыши! – злился Стас. – Мать, ну, подумай! Зачем из него слова вытягивать клешней? Раз не хочет рассказывать, зачем связываться с ним?

– Да, вы тут давно живете, я знаю, – ответил Бугу спокойно. – Мне еще до отъезда в Москве говорили о вас. Уважаете меня или нет – ваше право. Я вас почитаю, как жителей Саврасок, но огульно охаивать себя – не позволю!

Бугу лишь сейчас вспомнил о разговоре с Баарыном в конторе диаспоры в Москве о матери и сыне, ревниво охраняющих свой очаг.

– Мои корни уходят в столбовое дворянство! – продолжила Евдокия. – Здесь похоронены мои предки: дедушкин дед, отец и мать – царство им небесное. Жили богато, а теперь вам, будто сказку рассказываю. Хвастаюсь будто.… Да ну!

– Мы тут временно, я еще раз повторяю! – спешил успокоить Черик. – Нас свой дом зовет – не хотим отнимать у вас ничего.

– Я тебе, человек хороший, уже говорила, что мы не жильцы тут, а хозяева! – бросила Евдокия резко. – Я из древнего дворянского рода! Мои предки были известны всем псковитянам.

– Чирок! Не понимаешь русского языка? – вмешался Стас. – Кончай базар, не бузи тут! Не серди мать! Твое дело работать, а не пререкаться. Понял, скотина?

Евдокия на время исчезла. Оказалось, зашла в дом. Вышла оттуда с ружьем в руках. Стас пошел навстречу ей и, беря ружье из рук матери, погрозил пальцем! Угроза была не на шутку. Это Бугу, как и Черик, поняли сразу. Бугу не хотелось, чтобы из-за него тут у земляков были неприятности.

– Сейчас угощу тебя! – сказал Стас, направляя дуло в их сторону. – Чуточку твои края долбану, сука, та-ак?

Черик и Бугу подняли руки машинально и стали махать, чтобы тот не устраивал стрельбу. Евдокия кричала, оглашая все Савраски:

– Не хочу видеть этих мыгрантов! Они мне надоели! Без их помощи жили и будем жить!.. Стреляй, сын! Давай!..

Бугу вдруг встрепенулся от страха: это, похоже, его последние минуты жизни, его последние вздохи. Нечаянно у него проснулся интерес к жизни. Захотелось быть еще! Сердце упало, думать трезво оно не давало. Бугу крепко, насколько хватало сил, сжал руку Черика: сейчас им придет конец.

– Отвечать буду я, сынок! Не тяни, бей! Я их не просила, сами пришли!

Бежать до угла стены далеко, лечь – счищенная земля, ровная, всюду как на ладони видно. Черик слегка начал дрожать, хотя по виду не паниковал. Первая пуля пролетела над ними, оба пригнулись. Бугу понял, что ничего не случилось. Однако Евдокия дала приказ стрелять еще.

– Мы у себя дома, они – чужие! Бей! Никто за них не в ответе. Богом забытый мыгрант! Зачем нам они? Не жалей пули.

– Эй-эй! Иван-на-а-а! – закричал Черик. – Эй, Ста-а-с! Не надо! Мы сами уйдем.

Но Стас защелкнул затвором. Видели, как он прицеливается. Евдокия стояла, смежив руки на груди. Глаза внимательно следили за стоящими на коленях людьми.

– Нищие дворяне, проклятые, не дурите! – Бугу тут встал с места во весь рост. – Вы же не убийцы?!

Черик услышал грохот выстрела и тут почувствовал, как Бугу наваливается на него всем телом. У Черика перехватило дыхание. В нос попала пыль, заставляя чихнуть не вовремя. Перевалив гостя на спину, он увидел просочившуюся у него на рубашку кровь. Бугу старался открыть глаза: они опять и опять сами закрывались. Черик, с трудом отстранив тело Бугу, встал на ноги. Он весь дрожал.

У мигрантов был шок. Не говорили, мысли тоже замедлились, ум подсказывал, что скорее нужно укрыться от смерти. Он же сковывал движения. Любящие трудиться чештюбинцы застыли на своих местах, не веря глазам, что так запросто пристрелили их соотечественника. Женская половина – штукатуры во главе с Мундуз, первыми опустились с козлов на землю и побежали в их сторону. Мужчины – за ними. Пыльная улица будто вытягивалась, став длиннее. Всем было видно, что гость умирает: его тело дрожит в объятиях бригадира. Мигранты изо всех сил бежали, чтобы успеть увидеть живые глаза земляка.

Начался летний теплый дождь. Подоспевшие чештюбинцы глядели на неподвижное тело парня, которого, оказалось, раньше не встречали. Но сочувствие к нему рождало в них всеобщую песню, которую поют, когда умирает человек. У всех было настроение, подобное тому, что бывает у плакальщиц.

Бугу лежал на спине вытянувшись. Дождь омывал его лицо, одежду и все вокруг.

– Одной пулей, зараза! – показывал им бригадир. – Вот сюда ему угодила, точно в сердце. Нелюди! Он думает, что убьет человека, и ему от этого будет лучше. Одиночество – путь к самоуничтожению. У людей самое ценное – взаимопомощь. Они преодолевают трудности, опираясь друг на друга. Этого-то не понимает убийца!

Бригадир мокнул под дождем. Земляки, по очереди положив руку на плечо ему, призывали к выдержке.

– Мы сюда приехали сами… не для того, чтобы нюни распускать! – сказала Мундуз. – У нас руки связаны: ударили по одной щеке, нужно подставить другую. Иного не дано.

Стоящие вокруг Бугу земляки хотели выплеснуть свое накопившееся изнутри настроение в песне qoṣoq⁴. Но в этой затерянной в бескрайних просторах России деревеньке Савраски сделать то, что велит им душа, казалось постыдным и неуместным. Теплый дождь смывал с груди Бугу кровь. Под рваным отверстием в джинсовой рубашке четко вырисовывалось место, куда угодила пуля. В волосах его собралось столько воды, что она начала ниточками непрерывно литься на землю. Дождь усиливался. Послышались всхлипывающие голоса: подошла вся женская половина. Брючины их спецовок были испачканы глиной, перемешанной с водой.

Женщины приготовили в большой комнате место для покойника. Тогда мужчины, подняв тело Бугу на руки, осторожно внесли в дом. Сняли одежду, оставив покойника в нижнем белье. Мундуз с Басыз сели лицом к стене, как полагается по адату, и начали qoṣoq. Мужская половина вышла на улицу и, стоя в полусогнутой позе напротив того места, где лежало тело Бугу в доме, начала заученные с детства многократные повторы – слова прощания:

Esil qajran boorum-o-o-j!

Emi qajdan kөrөmyn-o-o-j!

Esil qajran boorum-o-o-j!

Emi qaidan tabamyn-o-oj!⁵

Не успели пропеть первые строки, как Стас с ружьем в руках направился к ним.

– Э-эй! Бандерлоги! – заорал он издалека. – Молчать! Прекратить балаган!

По пояс голый, под дождем мерно шагающий Стас с ружьем в руках выглядел угрожающе. Лицо суровое, казалось, готов на все. Мигранты замолкли. Но Мундуз, подумав, что Стаса обижает непонятность языка qoṣoq, продолжила на русском языке:

– Бугу, из вашего рода кто вышел похожий на тебя?

Бугу, теперь в горе весь народ.

Бугу, пришло время кричать горькую песню по тебе,

Бугу, ослабла спина твоего рода без тебя

Срублена наша чинара, наше счастье,

Это время, чтобы нам служить тебе сейчас!

Дети мы – будущие киргизы!

Много ветвей поломалось.

Потухла сегодня наша свеча,

Бугу, ты ушел из мира.

Бугу, ты был опорой нашей!

Не хватать тебя будет впредь киргизам!

Обвалилась ты, наша скала,

Покинул один, оставив нас одних!

Тут Стас, подняв ружье выше головы – бабахнул на всю деревню. Черик тут повернулся спиной к хозяину-самодуру! Мужчины тоже. Это, похоже, озадачило распоясавшегося убийцу, он неожиданно отправился домой. Мигранты потом разглядели в глиняном месиве следы его босых ног.

ГРУЗ 200

Как только в консульский отдел поступила информация о гибели Бугу, организовалась группа для выезда на место происшествия. Это был юрист посольства и тот, кто будет заниматься отправкой груза 200. Клиническую характеристику на умершего написали под копирку, первый экземпляр пришили к одежде усопшего, прежде чем поместили его в гроб. Потом на деньги государства заказали место в самолете, чтобы доставить на родину.

– Приехал мулла Ават? – спросил отец усопшего.

– На месте, где случилась трагедия, он читал молитву, а потом всю дорогу сопровождал гроб, – ответил Жедигер, сосед Бугу. – Он считает, что мигранты погибают оттого, что в бога не верят. Хочет впредь трудовых мигрантов организовывать из рядов верующих.

Односельчане узнали имя убийцы от муллы, потом многократно его упоминали, ругали, на чем свет стоит.

– Я бы его вот этими собственными руками задушил! – кричал мулла в злобе. – И был бы таков! Тварь. У юбки матери околачивается, молоко на губах не обсохло, а это он знает! Да одним выстрелом, говорят, убил Бугу. Как рука поднимается на человека? Теперь он должен быть под домашним арестом. Когда мы вывозили тело Бугу на грузовике, он сидел у себя на крылечке и спокойно следил вороватым взглядом. Он считает, что все сделал правильно, в глазах матери – он герой, ведь. Позже узнали, что, оказывается, мать и сын, таким вот образом, борются с мигрантами. Нас в Саврасках, вместе с работающими там нашими людьми, оказалось двадцать три человека, а их в пяти семьях всего одиннадцать. Не стали марать руки, а то бы в два счёта стёрли бы их в порошок! Черик стал меня отговаривать, нельзя, мол, это делать, наши люди приехали тут деньги зарабатывать, а не воевать. Вижу, что там мигранты портиться начинают. Вернутся домой уже отлучившимися от Аллаха людьми…

– У чёрной козы забота о жизни, а у мясника – о жире! – выдал Жедигер.

Ават зло расхохотался, как обычно реагируют ранимые, обидчивые люди, а потом добавил:

– Мы его таким, гуляющим по свету вольготно, не оставим. Воздухом Савраски дышать ему осталось недолго! Объявляю джихад роду Стаса! Мы найдем управу на их самосуд! Будет справедливо!

Вдова покойного Калча вытаращила глаза, когда поняла суть сказанного.

– Вполне вероятно, будет именно так! – сказала она. – Как только Ават байке посетил Каабу, стал говорить от имени бога! Всех учит как истинный верующий.

Прежде чем завершить разговор мулла, выставив ладони перед лицом, осторожным движением провел со лба до подбородка, вынудив делать других тоже и произнес:

– О-ом и-й-и-ин!

– Ават байке, вы всерьёз думаете, что трудовые мигранты теряют веру во время пребывания в России? – спросила Калча еще раз.

– На том свете попадешь в ад за такие слова, несчастная! – одёрнул её мулла. – Калча, у тебя на языке грех. Он заражает всех, кто тебя слушает. Не увлекайся, знай свое место! Благодари бога за то, что он милостив и одаривает каждый день хлебом насущным, не оставляет обездоленным, поэтому человек и живет!

Ават был среднего роста с накачанными мускулами, карие глаза всегда смотрели с хитринкой, даже когда он ел. Любил рассуждать на темы религиозного самосознания.

– Расскажите, как съездили в Каабу? – спросила Калча, несмотря на критическую реплику муллы.

Но мулла не стал отвечать, а посмотрел внимательно на Калча с осуждением. Женщина лет за тридцать, одета кое-как, не позволительно по шариату. Легкий шерстяной платок, завязанный на шее, подчеркивал её женскую красоту. Обаятельные карие глаза смотрели доверчиво и ласково

Сын усопшего вывел черного барана в центр собравшихся на поминки. Баран упирался, не желая идти, но юноша вынуждал его, таща за шею.

– Тощий какой! – сделал мулла замечание отцу усопшего. – Мог бы найти барана тучнее! Сын денег накопил тебе, а ты жадничаешь! Больно расчетлив твой ум!

После Ават, шумно набрав в легкие воздух, обратился ко всем:

– О, люди! Давайте помянем душу раба, сына божьего, Бугу! Мы рассуждаем обо всем недосягаемом, а бог все равно располагает по-своему. Мы принадлежим ему, а не наоборот. Аллах велик! Берете грех на душу, если осуждаете, не ведая о случившемся убийстве истинных сведений. Не распространяйте слухов зазря, не будите у людей зло на душе.

– Метко сказано! – сказал Вячеслав, одноклассник сына Бугу.

– Отомщу! – шмыгая носом, тихо произнес сын усопшего. – Это мое право!

Взрослые, подняв голову, глянули на вид скромного, худощавого парня. А мулла, заметив Вячеслава, находящегося тут, и, боясь, как бы не обидеть его, сказал:

– Слава, ты не стой тут, мясо будешь есть в другой раз. Дома, наверное, есть дела.

Одноклассники вышли вместе. Люди остались, резник заколол барана, и стал разделывать тушу. В юрте время от времени слышался qoṣoq. Всё было по адату: мужчинам надо было стоя поминать усопшего. Ават углубился в думы. Его истинное лицо определить было трудно. В своей жизни он побывал в шкуре лидера комсомола, парторга, участвовал в афганской войне, после ударился в религию. Односельчане в нем видели все еще парторга. Внутренне он всегда думал об односельчанах: был убежден, что беречь их надо, отстранить нужно от общего процесса, который идет откуда-то и неизвестно, чем все кончится. Поэтому он всегда выбирал из двух зол меньшее. Бывали минуты, когда хотелось всех послать в тартарары! Тогда желал повязать на себя пояс шахида, все взорвать к чертовой матери и самому умереть! В нынешней ситуации надо было присоединиться к религии.

– Помощи теперь ждать нам неоткуда, лишь от бога, – говорил он при встрече односельчанами. – Покайтесь! Он дал нам столько и еще даст! Не теряйте надежду! Верьте в бога! Неспроста советская власть боялась бога, говорили всякую ерунду, что Аллаха не существует! Все это обман! Я своей жизнью докажу, что все не так. В моей руке Коран. Его освоил за восемь месяцев, теперь он моё оружие! Прочитал святую книгу и стал выше её писания. Так что, у кого в сердце остается еще тень сомнения, буду с ним жесток!

Ават и сегодня в окружении друзей и знакомых демонстрировал свое знание Корана: читал нараспев непонятный никому арабский текст, превращая каждое слово в песню. Старался так, что вены на висках надувались от непомерной натуги. Тут сын усопшего подошел к нему близко и стал шепотом что-то спрашивать. Ават, хлопнув Коран, сделал перерыв.

– Советские вы все еще! – пожурил старшеклассника мулла. – Это делается очень просто. Мясо варится для всех гостей. А мою долю, как мулле, отнесешь мне домой. Сейчас.

– Правильно! – подтвердил кивком головы дедушка Бугу. – А после хаджи будет читать священную книгу от начала до конца в угоду души отца твоего.

– Теперь ясно, – ответил юноша с облегчением. – Скажу резнику, чтобы вычленил вашу долю отдельно, потом возьмете собой.

– Мулла тут останется до конца, – вмешался дедушка опять. – Кто будет нам читать молитву?

Старшеклассник Бугу отправился к дому муллы, тихо буркнув:

– Тоже мне, народный депутат!

АЗЫ МАГОМЕТАНСТВА

Близилась вечерняя молитва. Мулла пришел к мечети. Но в ней почти никого не было, в центре зала собралось несколько подростков.

– Ребята, я подзабыл вас, – слукавил мулла. – Скажите, кто из вас есть кто?

– Я – Бугу, – ответил подросток, стоящий к нему боком.

Потом остальные стали называть себя:

– Я – Нойгут.

– Я – Кыпчак.

– Я – Монолдор.

– Я – Жору.

– Я – Жайыл.

– Сколько вам лет?

– Мне шестнадцать, а им по пятнадцать и четырнадцать! – ответил Бугу.

– А почему не говоришь своё имя, написанное в свидетельстве о рождении?

– Каждый кыргыз знает, что я потомок рода Бугу. Какой ляд я Аскер? Это навязанное имя, так мы древние корни теряем.

Подростки сели в ряд на колени, как полагается у прихожан, тем самым показав готовность к началу намаза. На голове – топу, разуты, как и положено.

Ават прошел на mimbar⁶, ступеньки, покрытые ковром. Решил повременить, может, кто еще заглянет? Взял в руки Коран. Он для рук муллы всегда тяжел. Обложка из бычьей кожи, на ней тиснёный орнамент, посредине золотом начертаны первые строки молитвы. Плотность бумаги, бычья кожа и золото добавляли Корану веса. Ават получил его почти новым, из рук своего учителя. С того дня он держит его с особой бережностью, понимая, что без него одними словами прихожан убедить трудно. В то же время Ават считал священную книгу оружием менее сильным, потому что прихожан привести после 70 лет атеистической школы к стезе Аллаха и к законам Шариата – непросто!

– Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед его пророк! – произнес Ават, собравшимся молодым людям, объясняя символы веры ислама, сходу переводя арабские слова. – Эти два утверждения мусульмане принимают сердцем. Другими словами: существует один бог – Аллах или Алда Таала, как мы говорим, и его откровение, посланное пророку Мухаммеду!

Мулла верил, что все его высказывания, поступки, даже мысли известны Аллаху. От него скрыть ничего невозможно. Взору божьему известны даже невысказанные мысли каждого человека. Поэтому при встрече с молодёжью мулла свой рассказ начал именно с этого. Подростки, уже привыкшие к слову Алда Таала, услышав слово Аллах, сразу сосредоточились, не обращая внимания на окружающее.

– Аллах! Аллах! – время от времени повторял мулла, – Быть мусульманином означает – обрести личный опыт. Для этого нужен духовный образец, что запечатлен в этой священной книге. В ней содержатся откровения, ниспосланные Аллахом. В Коране всего 114 глав. Пророк Мухаммад получил от ангела Джебраила в течение 23 лет в общей сложности 78 тысяч слов. Пророк, каждый раз получив откровение, заучивал текст наизусть. После записывал его на попавшемся под руку материале: на сухих пальмовых листьях, горшечной черепице, на бараньих ребрах и лопаточных костях, на кусках кожи и даже на светлых камнях.

Мулла учил ребят, иногда протяжно произнося не понятные для них арабские слова. Тогда юноши вздрагивали, не воспринимая их, ждали, когда Ават переведёт им. Они никогда не слышали, даже по ящику, поэтому слегка были озадачены. Подростков донимал трудный для слуха чужой язык. Они выросли в постсоветской обстановке, русский язык знали не хуже родного. Мулла время от времени подбадривал их:

– Ничего. Через полгода будете кумекать по-арабски не хуже меня.