Он вытирал кроссовки о траву, о ствол березы, но гадкий запах убить не мог. Среди высокой травы разбросаны банки из-под пива, пластиковые бутылки, оберточная бумага. Природа заслонила хлам, пытаясь проглотить его. Наверняка это дело рук тех ребят, которые вышвырнули их из вагона.

Черик обратился к землякам:

– Давайте уберем.

– Здесь дикий лес! – возмутился Тейит. – На кой ляд надо его очищать?

– Для нас Çer-Suu³ священна! Если не мы, то кто?

Они убрали поляну от мусора. То, что горит, сожгли на костре, остальное закопали. Умылись ключевой водой, а после остались там же ночевать. Приготовили каждый себе лежанку из жухлой травы и веток, а на неё положили спальный мешок. Ногами к огню, головами в разные стороны. Долго шутили, ахали-охали, ощущая свежие еще ушибы. Утром Черик вместе с Тейитом пошли в деревеньку у железной дороги. Их встретила вчерашняя стая собак, они злобно лаяли, передвигаясь с ними. Из одного из крайних домов вышла вчерашняя женщина. Спрашивать что-либо у неё не было смысла. Она все, что знает, сказала уже вчера. Собаки отстали лишь на опушке.

У Черика появилась идея идти вдоль рельсов! И они вышли в путь, беря курс на запад, оставляя за собой след в траве и омывая кроссовки прохладной росой.

Несколько суток чештюбинцы шагали по земле двух областей. Немолодая Мундуз, лицом похожая на местных, выполняла обязанности заходить в деревни и делать покупки. Черик боялся, что власть узнает об их передвижении и арестует. Газеты писали, что такие случаи бывали. Много деревень было с заколоченными окнами – в них по сути дела никто не жил. Иногда Черик, беря с собой Тейита, который был крупнее всех, засунув палку за пояс, ходил по дворам, где жили люди. Стучали в калитку до тех пор, пока кто-нибудь не ответит. Вопрос у Черика всегда был один: «Мы благонамеренные люди: чиним, куем, паяем, сеем, жнем! Лишь бы заплатили!» – скороговоркой выговаривал каждому, кто открывал дверь. Хозяева обижались: «Нам бы кто предложил то же самое, откуда у нас деньги?»

Один больной согласился, чтобы те вскопали огород, что за домом. Джигиты обработали землю, посадили картошку на его пяти сотках, пока вскипел самовар. Хозяин с женой стояли в сторонке, пока гости чаи гоняли. Денег у него не было, больной договорился их обедом накормить. Черика воодушевила такая случайная работа. Каждый ел, сколько мог. Тейит налегал на всё, протягивал руку впереди всех и каждый раз облизывал ложку, прежде чем передать соседу. Две буханки хлеба, связку перистого лука взяли с собой. По дороге начались у Тейита громы и молнии в животе: то грохочет так, что все, навострив уши, отворачиваются, то тихим шепотом, будто лично для него, дает сигнал, что там дискомфорт.

Ночью спали вблизи сёл, из местных никто к себе не пускал – группа казалась слишком большой. Попутки не брали, слишком много было их для кузова машины. В фирменный поезд, в котором они начали путь с родины, сесть не могли – билеты просрочены. Небо милостиво держало их под своим взором: днем согревало теплом, дождей особых не было.

Черик всюду видел пустующие села, остывшие очаги. Крапивные заросли, лопуховые островки сопровождали их. Проселки теряли свой рисунок, из-за наклонившегося на их ленту разнотравья. Черик не хотел бы тут жить, тягостно и жалко ему было бы все время это видеть. Каждое село, разруха показывали ему слабую Россию. Дорога к этим местам была когда-то проложена, наверняка, с трудом, а теперь заросла. Не хотелось бы Черику умереть тут, на такой заброшенной земле, без людей и скотины. Кроме того, если даже все, семнадцать и он, поселятся тут, быстро лучше не станет. Вложение в эту землю труда ненадёжно, поэтому никто зря тратить силы и средства не будет. Земля по-прежнему государственная, село – ничейное. Для поднятия деревеньки нужны громадные усилия, а ведь люди, живущие тут, тоже старались, но у них ничего не вышло.

Черик весь день шел с заметным волнением. Он будто видел несколько раз парня, следившего за ними. Бригада устроила привал, каждый, лежа на своем месте, дремал. Черик с закрытыми глазами ощущал, приближение кого-то. Час назад он заметил, идущую за ними группу парней. Один из них – был рядом. Черик осторожно встал, чтобы не потревожить земляков и, засунув подмышку палку, пошел ему навстречу. Тот в руке держал бейсбольную биту.

– Кто вы такие? – спросил он.

– А ты сам кто? – ответил Черик.

– Разбойник! Вопрос задал я! – зло бросил незнакомец. – Чем промышляете тут?

– Ищем работу.

– И передвигаетесь вдоль железнодорожной линии? Это стратегический объект!

Черик удивленно посмотрел на него. Никогда ему не приходила в голову такая мысль. Парень с пшенично светлыми волосами не шутит. Испытывает.

– Мы ни от кого не прячемся.

– Меня зовут Арнольд, фамилия моя Метс, – сказал тот, чуть растягивая каждое слово. – Мы волонтеры: боремся с нелегальными мигрантами.

– А как вы можете остановить, если мне хочется работать и получить то, что полагается?

– Так рассуждают все, но на деле выходит иначе. До бунта в Кондопоге мы тоже говорили ‑ пусть приезжают, пусть разъезжаются, как им угодно. А теперь – нет! Мы не хотим, чтобы Кондопога повторялась!

Тогда Черик пригласил его в тень большого дерева, где отдыхали его товарищи. Арнольд с каждым поздоровался за руку и первым делом брал их на карандаш. Паспорта были иные, поэтому не раз спрашивал у Басыз, правильно ли записал.

– Скажу вам правду, за теми кустами стоят мои товарищи. Достаточно одного моего знака, они будут здесь. Это случилось бы, если бы вы не понравились мне. Хорошо, что это не так. Нам известно, что приезжает много народу, и творят беззаконье.

– Но вы же не хотите, чтобы наши родственники вымерли с голода, – сказал Черик.

– Судя по твоему внешнему виду, не поверишь, что у вас там кто-то голодает.

Под взглядами восемнадцати мигрантов Арнольд отыскал в своем органайзере какой-то номер телефона. Обвёл каждую цифру по несколько раз, чтобы хорошо было видно, и протянул Черику.

– Звони туда.

Эта неожиданная встреча дала всем надежду. Наперебой обсуждали, что теперь делать. Каждый день ходили на ближайшую станцию, чтобы позвонить. На это стоило потратить время. Арнольд Метс в тот же день отправил письмо по электронной почте знакомому в руководстве Северо-западного округа с просьбой дать работу группе мигрантов из 18 человек, прибывших издалека. Подписал, что вопрос на контроле в канцелярии Президента Российской Федерации. Сделал это он на свой страх и риск – ему хотелось, чтобы люди остались тут и пустили корни, больно уж порядочными показались.

Окрылённые чештюбинцы продолжали двигаться вдоль линии железной дороги, по пути заходили на станцию – позвонить. Кто-то брал трубку. Как только Басыз говорила, что они ищут работу, трубку опускали. После недели звонков, разуверившись, перестали подходить к станциям. Они не знали, что в это время Арнольд переписывался с руководством, чтобы помочь обустроиться мигрантам.

– Вон докуда дошли! – раздался голос неожиданно появившегося Арнольда. На этот раз он был с напарником.

Мигранты умывались в проточной воде реки Черёха, протекающей вблизи Пскова. Все застыли в ожидании.

– Мне неизвестно, что вам ответили в округе, можете, не говорить, – продолжил Арнольд. – Я тоже делал запросы в местные органы. День за днем добывал каждое слово обещания от них. Хорошо, что не уехали, мне было бы обидно за свой труд. Областное начальство дает вам поручение: поднять деревню Савраски. Оплата из областного бюджета…

На другое утро – Черик со своими товарищами вошел в пределы Саврасок. Запомнилось: пять жилых дворов, остальные – заколоченные, одинокое могучее дерево в центре и старенькая церквушка.

СТАС

Стас родился слабовидящим на правый глаз. Мир он видел наполовину искаженным, сам этого не замечая. Встречные сначала удивлялись, а потом привыкали. Жениться не собирался, рядом мать: стирала, готовила. Да и было их всего двое, где отец – неизвестно, домой не появлялся. Стасу глаз мешал, кругом все нормальные – он лишь такой! Жизнь где-то рядом, а его туда не тянет. Успеется, будет удобный случай – втиснется, рассчитывал он в уме. Кое-как окончил школу, в армию не взяли. Дома ничего не делал – смотрел телевизор. Тужиться ни к чему: что он один сможет? Тем более рядом мать. Скажет он «Давай, ма!» – она приготовит всё и всегда! Не пришла еще его очередь. Наступит время, тогда Стас возьмется за дело! Евдокии вот шестой десяток, обслуживает единственного сына, а кого еще в деревне брать в расчёт: пять старушек, два старика да мелкий скот остался. Мать иногда сама предлагает: «Давай, мне надо тесто поставить. Не сиди без дела. Вот кушай». Стас, надев на здоровый глаз чёрную повязку, смотрел по ящику очередной сериал. Так он практиковался, чтобы слабый глаз сделать более зорким. Смотрел телек для того, чтобы забыть о себе, чтобы ощутить себя среди той жизни, что показывается на голубом экране. Стаса устраивало, что мать потакает ему во всем. Жил по принципу – всё сойдет. Не думал ни о себе, ни о матери, изо дня в день надеялся на смутное везение. Поэтому все новое, что показывали по ящику, не тянуло Стаса, а наоборот успокаивало: это, мол, меня не касается.

Увидев у себя во дворе более десятка незнакомых людей, воскликнул:

– Кочевники?! К нам в Савраски? Вот это да!

– Да, в Савраски, – сказал Черик. – По распоряжению областного начальства. Мы не кочевники, мы – люди. Я – Черик.

– Что ты говоришь? Посмотри на этого гастарбайтера. Стало быть, чтобы целину вспахать? Ну, что же… неплохо…

От ощущения, что в деревню пришли мигранты, проснулось чувство страха. Перед чужаками у него руки опустились. Впервые Стас почувствовал свою беззащитность. Почему ему никто об этом не говорил, не спросил его мнения? По ящику каждый день видит, что вытворяют мигранты. По-настоящему его заботила только эта сторона дела. Получается, для власти он никто, так ведь? Ни вчера, ни неделю назад никто об этом ему не говорил. Стас был не тот, от кого зависело присутствие чужаков. Они могут ноги вытереть об него. С ними надо бороться.

– У нас все отлично, а что помогать? Живем нормально… – Стас, собрав слюну, сплюнул в их сторону так, что на земле образовалась лужа. – Как будто с помощью чужаков мы в космос поднимемся…

Стас с тревогой следил за каждым шагом мигрантов, ожидая, что они сейчас натворят. Сидя в сортире, через щели досок парень смотрел на них. Удивительно было то, что мигранты так резво снимают доски, будто у себя дома! Это порядком озадачило его.

Бригада Черика начала первым делом с расколачивания окон в домах, где когда-то жили люди. Это заняло несколько часов. Потом они взялись выгребать ямы и выпрямлять покосившиеся от бесхозности уборные, что стояли за каждым домом. За день справились с уличными уборными. Каждый дом наглухо оцеплен многолетними сорными травами. Это говорило о том, что люди бросили свои дома пять-семь лет назад. Скосили бурьян и сорную траву, которые росли тут так вольготно, что в огороде не было видно ничего. Улица сразу ожила – вид изменился.

Однажды утром, выйдя из домов, мигранты обнаружили на дверях рисунки свастики. Она была белая, так как нарисована на скорую руку мелом, линии неровные. Первым их заметил Черик, вышедший проверить ловушки в лесу. Не стал задерживаться, надо вернуться к завтраку. Понял, что это дело рук единственного парня в деревне – Стаса.

– «У настоящей свастики – фигура черная, а фон красный!» – подумал Черик. Очевидно, испугался их приезда.

Вспомнился разговор с ним у крыльца его дома.

– Ты зарделся, как красная девица, что мы увидели тебя таким… – начал Черик успокаивать его.

– Каким?! – встрепенулся Стас. – Что ты мелешь?

– …не обустроенным, бедным. Не стыдись! Я сам не лучше тебя обустроен. Приехали сюда, ищем заработок.

– Ты советуешь мне – не стыдиться?!

Стас тут выхватил из-за лестницы ружье, дёрнув затвор, направил в грудь Черика и дальше продолжил:

– Буду стыдиться?! Не твое это собачье дело! Мне честь свою беречь ты не запретишь! Скотина! Стоит мне махнуть – приедет куча людей! Они кишки твои развесят на задворках.

Черик поднял руки, скорее наигранно, нежели от страха. Мигранты, наблюдавшие издалека сцену, заржали хором. Тогда Стас пальнул в воздух. Евдокия тут же выбежала на крыльцо. Мигранты перестали смеяться.

– Так, ты балуешься? – крикнула Евдокия сыну. Но при виде мигрантов ровным голосом добавила. – Вы, чужестранцы, не дразните моего сына. Он до поры до времени добр, а потом может и характер проявить. Приехали деньги зарабатывать – на здоровье, но не шумите тут…

– Чирок! Я тебя не боюсь, не то, что стесняться! – выдал Стас. – За всё мне обидно! Бороться за достоинство Руси буду я – один! Заруби себе на носу.

Черик посмотрел назад – раскинулась на несколько гектаров очищенная земля. У каждого дома темнели штыковкой перевернутые рисунки – прямоугольные огороды. Запах земли приходил оттуда и, казалось, что она благодарит их. Напротив каждого дома образовались горы мусора: сорная трава, тряпки, склянки, всякое старьё. Солнце согревало обнажившуюся почву. Вдруг Черик поспешно полез в задний карман джинсов. Вибрация мобильника оторвала его от мыслей. Чтобы не привлекать земляков неурочными звонками, мобильник он держал в вибрационном режиме. Сразу представил контору в области. Это оттуда звонили, из учреждения, непосредственно нагрузившего мигрантов работой.

– Чирк, как вы там? – исказил имя бригадира говорящий. – Комары покусывают? Говори, чо успели, а чо – нет?

Бригадир рассказал всё, как есть. Тогда мужчина поставил условие:

– Ежели к концу недели до окраины дойдете, то вблизи опушки леса, то – норма! Нет – прибыльность ваша ноль! Тода я вас за хвос и под мос – замочить! Ясныть?

Глаза Черика блуждали над бескрайними просторами открывавшегося отсюда лесного массива. Это было так далеко, что глаза не видели его середины. Черику тон речи начальнический не понравился, поэтому, убирая телефон в карман, про себя заметил: «Второй раз за неделю! Не забывает».

Войдя во двор очередного дома, бригадир невольно воскликнул:

– Как-кой красавец!

– Скри-и-пп! – пело дерево.

Этот звук Черик еще вчера слышал, но не знал, откуда он идет? Дерево, раскинувшееся ветвями во все стороны, мигранты заметили в первый же день. А так как дом, где оно росло, был в середине деревни, дойти до него потребовалось время. И тут Черик увидел исполина во всей красе. В стволе имелось дупло в человеческий рост. И когда ветер крону раскачивал, оно издавало жалостливый скрип.

– Будто песню поет!

– Его не объять! – сказала Басыз, приложив руки к стволу.

Подошли еще четыре мигранта: обняли с разных сторон, образовался обруч из рук. А Тейит влез в дупло.

– Пахнет гнилью, – крикнул он из дупла. – Здесь растет трава. Прутики какие-то! Гнездо! Неопрятности удода вижу! Безобразие…

– Ты, там осторожно, – предупредил Черик. – Скоро прилетит ханская птица к своей хатке!

– Дупло изнутри обгорелое, видно кто-то бросил головню, – заключил Тейит.

– Шутка ли? По этой земле проходило нашествие, как с запада, так и с востока, – задумчиво произнёс Черик. – Об этих баталиях рассказывал нам генерал. Шли за наживой. Истребляли да не убивали. Деревня не раз снималась со своего очага и опять заселялась. Победителей не судят, а когда они бывали тут, вытворяли, что им в голову взбредало. Под шатром такого исполина могли «закалять лезвие меча на живом теле!»

Перед глазами сына Саяка неожиданно встал привал бесчисленного войска. Огонь кузни ярко освещал крону исполина. Далеко слышен лязг ковки булатного меча. Тут же стоит длинная очередь пленных. У них руки-ноги – в деревянных колодках. Их подгоняют ударом кнута к месту, где куются мечи. Каждый скованный меч опускают в огонь, а потом покрасневшее лезвие вонзают в бедро пленника. И когда меч в живом теле загасит свою красноту, вынимают и отрубают голову, чтобы пропустить по лезвию еще и вражескую кровь! «Это называлось закалять лезвие меча на живом теле», – вспомнил Черик и, тряхнув головой, взглянул снова на великое дерево. Странно было видеть листья исполина, которые шевелились сами, без ветра.

– Стольких оно пережило людей, – сказал бригадир, ударяя ладонью по щербатой коре ствола. – Оно и нас тоже закопает в землю.

На душе у него стало тяжело, как перед отправкой в неизвестную жизнь из дома. Проехал весь остаток азиатской земли и тут половину Европы, всю жизнь думал, что Россия, значит, всюду густонаселенные города и сёла, а увидел и до Саврасок много брошенных деревень. Над головой опрокинуто голубое небо, края которого погружаются в далекий лес. Под ногами земля, а на ней нищенствующие люди. Вот что постоянно видел на своем пути Черик. Теперь он не переживал за свою бедность, от которой убежал. Оказалось, что она везде, где находился бывший Советский Союз.

У Стаса в сарайчике похрюкивали поросята, каждое утро всех будил голосистый петух. Бездомных собак было много. Почти из каждого двора они выскакивали, набрасываясь на мигрантов! Черика удивило то, что дома были по нескольку раз ограблены. В некоторых из них на земляном полу устраивали костёр из дверец шкафов, а в одном – справляли нужду. Несколько ведер потребовалось притащить, чтобы все отмыть. Под коньком в некоторых домах обнаружили гнезда ласточек. Колодцы везде были засорены: на зеркальцах их росла трава, воду пить было нельзя.

– Такая земля без людей долго не останется. Мы деревню эту скоро поднимем, и тогда люди возвратятся к своим домам, – сказала Мундуз.

– Я не хочу за них отвечать, – отрезал бригадир. – Приедут или нет – не моя забота.

– Не может быть, чтобы Савраски оставались безлюдными, как сейчас, – спорила она.

ОДИНОКИЙ МИГРАНТ

Бугу испытывал радость от путешествия в одиночку. Встал на крыло – поехал искать себе работу и оказался в Саврасках! В Москве знакомый мигрант объяснил ему, что придется пройти от станции до Саврасок пешком. Это займет времени около часа с лишним, потому что автобус туда не ходит. Вышел из поезда – а на перроне Черик, обещавший накануне встретить, если найдет время! От радости Бугу прослезился. С той минуты радость его не отпускала, потому что он понимал, одолеть пешком неизвестную даль было бы небезопасно. Пошли вдвоем пешочком, а тут догнала попутная бричка, которая довезла до Саврасок за небольшие деньги. У деревеньки они слезли с брички и направились к дому, где жили земляки. Бугу интересовался всем, живо реагируя на каждую увиденную, непонятную для себя мелочь чужой жизни. Проходя мимо двора Стаса, они услышали:

– Опять гость? Житья от вас нет. Сколько можно?

Черик загадочно молчал. Бугу был полон счастья и, казалось, не знал, как выразить его. Стас, направляясь к своему дому, бросил:

– Мне покой нужен! Не шуметь!

– Такое раздолье, такая благодать, – продолжил Бугу. – Хочется петь и танцевать. Грех в такой глуши молчать.

– Грохот ружейного залпа – сильнее любого шума, – парировал Стас. – Правда, я стреляю редко, но метко! Ты новенький, я вижу, ершистый. Ну-ка, еще, что скажешь?

Бугу знал, что местный болван в каждой деревне имеется. Они больше языком чешут, нежели дело делают:

– Мы не собираемся ни с кем ссориться! – пошутил он. – Не скандалисты мы! Наша миссия – нести людям добро!

Стас остановился, а потом, резко подняв голову, заговорил на одном дыхании: